Мерседес разговаривала по телефону со своей лучшей подругой. Они созванивались редко, предпочитая ходить друг к другу в гости. У подруги был сын, немного старше Мануэлы, и Мерседес ничего не имела против того, чтобы их детская дружба переросла со временем в нечто более прочное.

Их телефонный разговор касался того, чтобы встретиться в следующее воскресенье в церкви, а после службы пойти с детьми в поход по магазинам. И Мануэла, и сын подруги росли не по дням, а по часам, им периодически надо было покупать одежду большего размера.

— Нет-нет, пусть будет так, как мы уже с тобой договорились, — отвечала Мерседес, наблюдая за дверью в комнату. В окно она заметила, что вернулись с пастбища Мануэла и Коррадо.

Мерседес не очень приветствовала стремление Коррадо воспитывать дочь так, словно на ее месте был мальчик. Мануэла с младенческого возраста уже знала, как выглядит настоящая лошадь. Коррадо часто брал дочь кататься верхом, пристраивая ее перед собой. А как только Мануэла чуть-чуть подросла, он научил ее держаться в седле и теперь все свободное время она проводила возле загона с лошадьми. У нее были среди тех свои любимчики и, похоже, животные прекрасно понимали маленькую девочку. Она ни разу не упала с лошади. Порой Мерседес думала, глядя на дочь, что та ни в чем не уступит мальчишке, а многих и превзойдет в шалостях.

— Мануэла! — Бросила трубку испуганная Мерседес, увидев слегка прихрамывающую дочь в проеме дверей. На коленке у девочки ярким пятном алела ссадина. — Что с тобой случилось? — Она бросилась к дочери и встала на колени, чтобы лучше видеть ее лицо. — Что у тебя с ногой? — Но, как заметила Мерседес, Мануэла и не думала плакать или жаловаться, что упала с лошади.

— Ничего не случилось, мама! — весело ответила Мануэла, освобождаясь из объятий матери. Благодаря воспитанию Коррадо, Мануэла не очень любила поцелуи, объятия и прочие нежности.

Но Мерседес вновь прижала ее к себе и сердитым взглядом встретила вошедшего в комнату Коррадо. Посадив дочь в кресло, она внимательно изучила ссадину. Конечно же, ничего страшного не случилось, но все равно Мерседес разозлилась на Коррадо. Девочка должна воспитываться как девочка, должна играть в куклы, а не ездить верхом.

— Ничего с моей ногой не случилось, мама, не пугай меня, пожалуйста! — Мануэла высвободилась-таки из материнских объятий и теперь весело болтала ногами, сидя в глубоком кресле и демонстрируя, что ничего особенного не произошло. Она обратила внимание на быстрый сердитый взгляд матери в сторону отца, который стоял в глубине комнаты с виноватым видом.

— Да-да, я вижу, что с тобой все в порядке, — успокоилась Мерседес и ласково потрепала дочь за пухленькую щечку. — Но я всегда так боюсь за тебя.

— Пока ты и папа со мной рядом, что может произойти страшного! — засмеялась Мануэла, глядя то на отца, то на мать и приглашая их присоединиться к ее смеху. — Если я не боюсь, то и тебе нечего бояться, мама!

— Конечно-конечно, доченька, ты права у меня, как всегда! — Мерседес вновь заключила Мануэлу в объятия и крепко прижала ее к груди. На этот раз дочь не сопротивлялась, обняв мать за шею. — Ничего-ничего не может случиться, пока я с тобой! — она смотрела поверх головы Мануэлы на Коррадо, намеренно подчеркнув, что дочь принадлежит только ей. Она дала понять ему, что не простила пока той истории, какую узнала от него лишь после стольких лет совместной жизни! И теперь Мануэла и Мерседес как бы выступали в качестве залога: прошлое не должно вторгаться в их жизнь, иначе Коррадо может потерять и жену, и дочь.

Коррадо прекрасно понял намек жены. Он был согласен с ее условиями. Прошлое касалось только его и никоим образом не должно было коснуться ни дочери, ни жены. Хотя Коррадо теперь был уверен, что эта история незримой преградой ляжет между ним и женой навсегда. Та искренность, которая существовала между ними все годы совместной жизни, уже не вернется.

Он сам себе усложнил жизнь, решив исповедаться сначала святому отцу, а потом, по настоянию последнего, и жене. Но иначе поступить он не мог. Эта исповедь помогла освободиться его душе от тяжкого груза, позволила принять решение перевезти детей умершего брата сюда. За все в этой жизни надо платить. Вот сейчас он и расплачивался.

События последних дней сблизили мадам Герреро и Бернарду как никогда. Если раньше их и связывала общая тайна, то не крепко — не так, как сейчас связала общая цель, — сделать Исабель счастливой.

Интуиция подсказывала мадам Герреро, что надо торопиться, что жить ей осталось не так много. Видимое улучшение ее состояния не могло обмануть ее и вселить надежду на выздоровление. Наверное, действительно, человек предчувствует свою кончину…

Мысль о том, что после ее смерти у Исабель могут возникнуть проблемы из-за неясности происхождения, очень беспокоила мадам. Она поэтому и умоляла Бернарду уничтожить те документы, которые удостоверяли, что Исабель является дочерью Бернарды. Наличие двух разных документов, имеющих одинаковую силу, было недопустимо. Могло получиться так, что Исабель не признают ни Герреро, ни дочерью Бернарды. Это обстоятельство способно было превратить ее жизнь в ад. Любой чиновник мог бы вить из нее веревки. А уж такой ловкий проходимец, как адвокат Пинтос, — тем более.

Мадам Герреро весьма сожалела, что раскусила адвоката слишком поздно, когда их уже накрепко связывала тайна поддельных документов Исабель. Она уже не могла отказаться от его услуг, и мало того — попала под пресс шантажа.

Если Бернарда уничтожит свои документы, Исабель навсегда останется Герреро и никто не сможет доказать иное. Даже Пинтос, потому что без документов сделать это он будет бессилен. Когда Бернарда после долгих разъяснений осознала необходимость уничтожения этих бумаг, мадам Герреро облегченно вздохнула и мысленно поблагодарила Бога. Она чувствовала, что теряет последние силы и спешила распорядиться.

— Я доверяю тебе, Бернарда, — шептала она лихорадочно. — Уничтожь документы, которые находятся в твоих руках. Потому что, если кто-нибудь когда-нибудь, пусть совершенно случайно, их найдет, Исабель будет в большой опасности. — Ее речь иногда становилась бессвязной и Бернарда понимала: на ее глазах мадам расстается с жизнью. — Возьми те, что сделала для нее я, и береги их как зеницу ока, умоляю тебя, Бернарда. — Ей было все труднее говорить. Она задыхалась, хватала воздух широко открытым ртом. — Ради Исабель, ради ее будущего ты должна будешь это сделать!

— Я позову врача, мадам Герреро! — в испуге воскликнула Бернарда и хотела броситься к двери, но неожиданно рука мадам поймала ее руку и крепко сжала, не давая женщине отойти от кровати.

— Нет-нет, не отталкивай мою руку, Бернарда, — шептала почти в бреду мадам Герреро. — Я хочу этим крепким пожатием передать тебе все мое чувство к Исабель.

Бернарда с ужасом почувствовала, как пальцы мадам Герреро все крепче сжимают ее руку. Что-то сверхъестественное было в происходящем. И Бернарда чуть не закричала, глядя в глаза мадам.

— Я хочу передать тебе все свои силы, — продолжала шептать торопливо мадам Герреро, боясь не успеть сказать все, что ей хотелось, — чтобы ты стала крепче… — Она замолчала, потому что силы покинули ее.

— Мадам! — шептала Бернарда, рыдая. Она видела, как сильно любила мадам Герреро Исабель. Не всякая мать любит так свое дитя. — Пожалуйста, прошу вас, успокойтесь, вам нельзя так волноваться, — причитала она, глядя на то, с каким трудом удается сделать очередной вздох мадам Герреро.

— У меня не остается для этого времени, Бернарда, — вновь заговорила она едва слышно, — я это знаю совершенно точно. Я медленно умираю, Бернарда!

— Не говорите так! — Бернарда поправила ей подушку, чтобы мадам было легче дышать. — Я позову сейчас врача!

— Не надо, Бернарда, не ходи никуда, а то я не успею сказать тебе все, — остановила ее мадам Герреро. — Слушай, послушай меня, береги ее, береги нашу дочь. Ты остаешься с ней одна, Бернарда. — И тоска, и зависть прозвучали в голосе мадам Герреро; сердце Бернарды словно кто-то сжал железными пальцами, так ей стало жаль умирающую мадам Герреро. — Возьми мои силы, собери твою и мою любовь к Исабель и береги дочь. — Их руки поверх одеяла переплелись, будто действительно мадам передавала свои силы и любовь Бернарде. — Береги ее, заклинаю тебя, Бернарда, береги! — Что-то захрипело у нее в груди, она вскрикнула: — Исабель! — И голова ее откинулась в сторону.