Набережная Поситос — это ещё и главный променад. Флиртующая «золотая молодёжь» и состоявшиеся пары фланируют от легендарной одиночной пальмы напротив площадок для игры в пляжный футбол до памятника главному уругвайскому поэту. Звали его Хуан Сорижжа-де-Сан-Мартин, и именно он создал главный уругвайский эпос «Табаре». Зарождение Уругвая там описывается как несчастная, но страстная любовь белой колонистки и индейца по имени Табаре. Был тот индеец из племени чарруа, и, по историческим меркам, буквально вчера по этому берегу фланировали они, уругвайцы коренные.
Но и сегодня, когда, например, уругвайскому футбольному комментатору не хватает прилагательных и эпитетов, когда он назвал свою сборную и просто «уругвайской», и «небесной» по цвету голубых маек, и «восточной» по своему берегу реки Уругвай, он назовёт её ещё и «сборной чарруа». Но сам же замнётся. Потому что чарруа давно нет. В ходе последних переписей их обнаружилось всего шестьсот душ. Да и то в соседней аргентинской провинции Энтре-Риос. А в самом Уругвае они, видите ли, имели неосторожность убить первого высадившегося здесь испанского конкистадора Солиса. За что следующая испанская экспедиция устроила им настоящий геноцид.
Те немногие чарруа, которые всё-таки выжили, пали жертвой уже не испанцев, а карательных экспедиций первого президента независимого Уругвая генерала Риверы. Ну, а те единицы, которые пережили и этот кошмар, в качестве живых экспонатов отправили на выставку в Париж. Где последние чарруа и умерли от европейских болезней, от которых у них не было ни прививок, ни природного иммунитета.
Собственно, после этого геноцида «дикий берег» Уругвай и превратился в практически «тотально белую» страну, которую осваивали переселенцы из Европы. Со всей Европы. Даже если взять одну только Российскую империю, то мне лично встречались потомки переселенцев из Абхазии и из Воронежской области, из Армении и из Москвы. Отдельная история — это, конечно, те, кто бежал от царя из Польши. Взять одного только Мазурку, как для простоты называли легендарного вратаря «Пеньяроля» Ладислао Мазуркевича. В 1967 году по просьбе обеих играющих команд в его честь прерывали матч. Потому что именно в тот момент он побил, а потом установил абсолютный рекорд: 985 минут без единого гола в его ворота!
В общем, даже со стороны моря, даже издали Монтевидео производит впечатление «кипящего котла», который переварил много стилей, собранных со всего света. А вот, кстати, мы проплыли уже и мимо казино, в котором теперь расположился секретариат МЕРКОСУР (а за ним символично примостилось торгпредство России), и из-за мыса появилась знаменитая гора Серро. А значит, сейчас мы увидим центр города.
Там сразу выделяется необычный силуэт когда-то самого высокого на континенте небоскрёба «Паласио Сальво». Построен он в стиле арт-деко. И если и вызывает ассоциации, то с Америкой не Южной, а Северной. Впрочем, это уже в глубине полуострова, на котором разместился центр Монтевидео.
А на самой набережной — храм, который даже и полный невежда не примет за классику католицизма. Такие представления о прекрасном обычно бывают не у католиков, а у англикан. Именно здесь, в этом районе, в своё время располагалась и редакция первой уругвайской газеты. В переводе её название звучит как «Южная звезда». Но перевод опять же не с государственного в Уругвае испанского, а с английского. Потому что и первую газету здесь издавали опять же... англичане.
Впрочем, обо всём по порядку. И именно в том порядке, в каком этот материал о произрастании английских забав на южноамериканской земле поначалу вынужденно, а потом всё более увлекаясь, начал собирать я.
Дело было так. Весной 2006 года перед каналом «Россия» встала сложная задача. «Раскрутить» трансляции предстоящего чемпионата мира по футболу в Германии в условиях, когда сборная России в его финальную часть так и не пробилась. Тогда я и предложил начать такую «раскрутку» хотя бы и с того, чтобы снять документальный фильм о первом чемпионате мира в Монтевидео. Предложение было принято. Но, к моему ужасу, съёмки такой программы поручили мне. Про Уругвай я, конечно, знал много чего. Но футбол для меня был именно фоном, не более. Поэтому и эта глава — результат исследования практически с «чистого листа».
Откуда же есть пошла земля уругвайская? Как умудрилась эта крохотная республичка поместить себя в центр планетарной истории? Чтобы объяснить этот феномен, приглашаю для начала совершить экскурсию по уругвайскому Национальному историческому музею, где хранится зримый исторический «ключ».
В музее меня принимал хранитель, доктор Мена Сагарра. С чувством невероятной важности от осознания того, что его богатствами заинтересовался журналист из-за океана, он повёл меня в зал, где и находился экспонат, который, я знал, точно надо было запечатлеть для моего фильма. Но, как всякий по-настоящему пытливый исследователь старины своей родины, директор музея не мог удержаться, чтобы по пути не привлечь моё внимание и к другим драгоценным «крупицам»:
— А вот, извольте взглянуть, личные вещи первых президентов нашей республики: шпага генерала-освободителя, которого звали Хуан Антонио Лаважжеха-и-де-ла-Торре, эполеты генерала-освободителя, полное имя которого звучало не менее пышно: Мануэль Серефино Орибе-и-Виана.
— А эта подушка с гербом республики, вышитым золотыми нитями, кому принадлежала?
— О! Это особый экспонат. Эту подушку вышили поклонницы ещё одного нашего президента.
— Дайте-ка угадать. Наверняка она украшала салон президента Фруктуосо Риверы?! — щегольнул я знаниями о ещё одном правителе страны из плеяды «генералов-освободителей». Современникам он запомнился как администратор никудышный: всё норовил скинуть скучную управленческую рутину на помощников, а сам — на коня, громить очередное индейское племя, а по возвращении разбить сердце очередной красавицы.
— Да, вы правы. Подушка действительно принадлежала президенту генералу-освободителю, которого вы назвали Фруктуосо Риверой, но чьё полное имя звучало как дон Хосе Фруктуосо Ривера-и-Тоскана, — важно отвечал мне директор музея, как должное восприняв тот факт, что иностранный журналист так сведущ даже в таких эпизодах уругвайской истории. Это вообще такая уругвайская манера: считать себя пупом земли. По разумению уругвайцев, весь остальной мир только и занимается тем, что думает об их гордой республике[66]. Впрочем, как ни важничал директор музея, было видно, что он всё-таки впечатлён моими знаниями. Что и позволило мне задать один пикантный вопрос.
— А что, правду говорят, что такие подушки своими нежными ручками вышивали светские дамы, которыми по отношению к главе государства двигали чувства несколько более глубокие, чем патриотизм?
— Да, всякое бывало, — несколько смущённо отвечал мне директор музея. — Знаете, многие первые президенты действительно были совсем не монахами. В нашей истории вообще хватает многослойных сюжетов. — А мы в это время проходим стенд с личными вещами «тридцати трёх». Тридцать три — это легендарный десант борцов за независимость, с которого и началась решающая битва за освобождение страны. Но даже я, вроде как «почётный уругваец», оказывается, всех деталей не знал. — Вот вам классический пример многослойности нашей истории, — торжественно говорит мне директор, явно довольный тем, что, как бы и отвечая на мой пикантный вопрос, может ловко сменить тему. — Число 33 — не случайно. Их не просто так набралось тридцать три человека. 33 — это число масонское. Кружок борцов за независимость и был ложей.
Вот ведь как! Своё официальное отношение к этому факту пусть формулирует ФИФА, но факт любопытный. Оказывается, с самого начала на знамёнах мирового футбольного движения были и масонские отпечатки и цвета. Ведь сине-бело-красная гамма, триколоры уругвайских патриотов — это и вполне осознанно выбранная расцветка команды «Насьональ». Того самого, который ведёт вечный спор с «Пеньяролем».
