По причине плохой погоды поездка на прогулку, запланированная вчера, была отменена. Все скучали в гостиной. Барин ушел в библиотеку, он занимался там в свободное время земельным кодексом, что-то писал, посылал московскому губернатору, получал корреспонденцию на эту тему из разных инстанций. Когда он был не в духе, то ругал на чем свет стоит весь русский хозяйственный уклад и особенно лень и тупость государственных должностных лиц.

Барыня вязала шарф из козьей шерсти и обсуждала предстоящий бал и какие наряды нужно будет пошить с приехавшей из Петербурга модисткой.

Мария Федоровна раскладывала пасьянс, и время от времени оглядывала всех и вся настороженным взглядом поверх лорнета.

Барышня Александра сидела у камина, зябко куталась в шаль, раскачиваясь в своем любимом кресле-качалке, о чем-то мечтала. Я думаю, о Мишеле, который вскоре должен был приехать.

Я разбирала ящик с присланными накануне книгами. Выбрала себе новый французский роман, разрезала его и углубилась в чтение, которое меня, впрочем, совсем не занимало, думая о поручении Марии Федоровны и о предстоящей ночи.

День прошел своим чередом, скучно и уныло. Дождь шумел в саду, стучал в окна. Много свечей не зажигали, сидели в полутьме, неторопливо беседовали. Потом барышня ушла к себе, а за нею и мы с Марией Федоровной.

Кажется, я перечислила все события за сегодняшний день. Хочется спать. Сегодня мне дежурить во второй половине ночи. Хоть бы проснуться вовремя.

19 июня.

Ночь прошла неспокойно. Я легла, но неясное волнение никак не давало мне заснуть. Пришлось встать и приоткрыть окно. Резкий запах мокрой листвы, цветов и дождя ворвался в комнату. В саду было очень темно. Шум ливня сливался с шумом деревьев, колеблемых ветром. Я всматривалась в темноту, сама не зная, что ожидала там увидеть. Когда глаза немного привыкли, стала различима широкая липовая аллея. В какой-то момент мне показалось, что по ней кто-то идет. Но… сколько я ни вглядывалась в зыбкие очертания деревьев и пространство между ними, ничего так и не увидела.

Наверное, мне показалось. Однако страх снова стал овладевать мною, и я с трудом преодолела желание придвинуть сундук к двери. Я легла в постель, но сердце билось так сильно, как будто оно было повсюду – в висках, в горле. Мысли мои обгоняли одна другую. Кого я могла видеть на аллее? Или это игра больного воображения? Так, не придя ни к какому выводу, я заснула неглубоким, беспокойным сном.

Посреди ночи меня разбудил сильный удар грома. Я вскочила и бросилась к окну. Огромная липа у самого дома, которая своей кроной затеняла террасу, и под которой мы так любили сидеть, наслаждаясь приятной прохладой, пить чай или обедать, – загорелась.

Я увидела алые языки пламени – дерево горело, несмотря на ливень. Красные отблески отражались в стеклах окон. Одно из окон на первом этаже открылось. Видно, не только я не могла заснуть в эту ночь. А может быть, необычайно сильный удар грома разбудил других обитателей дома. Открывшееся окно, по-моему, выходило из комнаты, где ночевала портниха из Петербурга. Некоторое время, глядя, как догорает старая липа, и размышляя, что следует предпринять, я стояла у открытого окна, пока не продрогла насквозь.

Решив накинуть теплую шаль, я подошла к шкафу, и тут вспомнила о нашем договоре с Марией Федоровной. Посмотрев на часы, которые были отлично видны в зареве пламени, я сообразила, что мне пора занять свой наблюдательный пост. Более ни о чем не размышляя, я закуталась в шаль, бесшумно приоткрыла загодя смазанные двери, и выглянула в коридор.

Полная тишина и темнота. Так я простояла довольно продолжительное время. Во всяком случае, мне так показалось. Сначала я настороженно вглядывалась и вслушивалась, потом немного утомилась и стоя задремала. И тут… еле слышный шорох заставил мое сердце неистово забиться. Глаза мои уже привыкли к темноте и начали кое-что различать… все чувства обострились до предела… Кто-то или что-то двигалось вдоль коридора.

Я вся обратилась в слух. Какое-то неясное движение, ветер или ледяное дуновение, заставило меня затаить дыхание. Я сцепила зубы и преодолела желание захлопнуть дверь и забиться к себе в комнату, может быть, даже залезть под кровать. Как будто потусторонняя рука, до жути холодная, провела по моему лицу… Крик застрял у меня в горле. И в этот момент, или… Боюсь, что не смогу быть точной – страх парализовал меня, лишил способности наблюдать события в их временной протяженности. Сколько я простояла, оцепеневшая, с остановившимися безумными глазами, замирающим сердцем, которое едва не останавливалось?.. Вряд ли я смогу когда-нибудь ответить на этот вопрос.

Итак, чей-то душераздирающий, отчаянный, истошный крик взорвал тишину коридора. Я подумала, что не смогла-таки удержаться, и теперь перебудила всех. Стали открываться двери комнат, выбежала Мария Федоровна, в папильотках под кружевным чепцом, за нею – горничная, которая спала с барышней. Никто не мог понять, что происходит.

Мария Федоровна, а за нею следом я, – бросились в комнату Александры. Там было темно, только свет от горевшего дерева алыми сполохами метался по стенам, полу, балдахину кровати. В первую минуту мы подумали, что комната пуста. И тут… мы увидели ее.

– Сашенька, душенька, что с тобою?

Мария Федоровна всегда называла любимую племянницу только так, не признавая всяких новомодных Сандра и Алекс, как называли барышню в свете.

Она подошла к прижавшейся к стене у окна девушке, взяла ее за плечи и почти насильно усадила на постель. Александра словно никого и ничего не слышала, она глядела широко открытыми глазами на окно, за которым догорала разбитая молнией липа, и молчала, только губы ее беззвучно шевелились.

– Это ты кричала, душа моя? Что случилось?

Барышня смотрела куда-то в одно ей ведомое пространство и мотала головой, словно отрицая что-то, не соглашаясь с кем-то невидимым. Горничные зажигали свечи. Барыня Аграфена Федоровна, тяжело ступая, поднялась на второй этаж и вошла в комнату дочери.

– Ах, беда какая, липа-то наша сгорела! А кто кричал? – Еще не успев договорить, она уже поняла, кто.

Нянюшка принесла успокоительных трав, Лушка – флакончики с нюхательной солью. Все суетились, причитали, бестолково толпились, пока у Марии Федоровны не иссякло терпение на все это смотреть.

– Ну-ка, выйдите все вон! Все вон! Немедленно! Дышать нечем из-за вас – столпились тут! Да окно откройте.

Она убедилась, что ее приказание выполнено, и в комнате остались только мы с ней, да барыня. Александра, стуча зубами о край стакана, медленными глотками пила лекарство, поперхнулась; приступ кашля начал сотрясать ее исхудавшую фигуру в тонкой сорочке из голландских кружев. Пышные ее волосы, иссиня-черные, как вороново крыло, рассыпались в беспорядке по плечам.

– Что случилось? – Аграфена Федоровна вымученно улыбалась, потирая лоб. У нее начинался приступ мигрени.

– Сами не знаем, матушка. Спали все, вдруг молния ударила в дерево, рядом с террасой. – Мария Федоровна многозначительно на меня посмотрела и продолжала. – Раздался крик! Мы выбежали. Кто кричал? Что за оказия? Неведомо…

– Это я кричала.

Все повернулись в сторону Александры. Она как будто пришла в себя, взгляд стал осмысленным, щеки порозовели.

– Что ж такое? Что тебя испугало?

Тетка взяла у нее из рук стакан и поставила на бюро у кровати.

– Липа горит. – Александра указала рукой на окно. – Красное. Это знак беды. Это смерть пришла.

– Господь с тобою! – Мария Федоровна перекрестилась. – Что ты говоришь? Виданное ли дело? Ну, ударила молния в дерево. Какое ж тут удивление! Я на своем веку знаешь, сколько раз подобное видела? Я еще девочкой была, когда у нас молния каретный сарай спалила. Это, душенька, стихия небесная. Какое тут может быть предзнаменование?

– Нет, я знаю. – Александра упрямо покачала головой. – Это знак мне. Смерть обязательно будет.