— С-спасибо. — Саша чуть замешкался, вспомнив банку на подоконнике в кухне с давленой клюквой. Глупее не придумать.
— Так что если она станет на тебя...
— Понял, спасибо... А вот как...
— Да просто, — засмеялась она. — Проще простого. — Она покачала головой. — Только сказать тебе... знаешь, неловко...
— Да скажите, какая уж теперь неловкость.
— Ладно, — вздохнула женщина, с трудом удерживая на поводке пса. Он дрыгал ногой, будто пытался сделать ласточку, но на самом деле хотел дотянуться до ближайшего тополя и застолбить его, пометить. — Мы, бабы, ловкие, чего только не придумаем. — Соседка засмеялась. — Ты же знаешь, что такое было при социализме резиновое изделие номер один и номер два? — Саша молчал. — Так вот, клюквенный сок она залила в такое изделие. Они же слабые были, не чета нынешним, ткни ногтем — и потекло...
Сашины брови уехали высоко на лоб. Потом он вернул их на место и натянуто засмеялся.
— Оригинально. — А он-то принял это за напалечник. Саша хмыкнул.
— Еще как. Наталья думала, что дежурить будет другая сестра... Понимаешь? Наверно, сговорилась с той-то. Ладно, я пошла, а то моему принцу невтерпеж.
Наталья ждала мужа, и чем дольше его не было, тем нетерпеливее ходила она по комнате. Что ж, вышло не все так, как задумала, но для того и мозги даны, чтобы из любой ситуации найти выход.
Медсестра не та, это Наталья увидела сразу, как только оказалась в палате, куда привез ее приятель-медик, с которым она договорилась заранее. Значит, лихорадочно соображала она теперь, все произошедшее нужно превратить в... мистификацию. Которая была устроена только для того, чтобы расшевелить сонную публику. Серафим хотел, чтобы все было натурально, чтобы слышались крики раненых. Это ведь поле сражения... Она никем не хотела рисковать, поэтому сама взяла на себя эту опасную роль. И потом, каков пиар для клуба? Да, жестоко, но зато теперь все в городе знают, что есть на свете военно-исторический клуб...
Почему не предупредила? — спросит Саша. Для большей естественности. Если бы все участники сцены знали, что это игра, то не у всех такие актерские способности, как у нее. Завалили бы представление.
И еще одно, Наталья ухмыльнулась. Клюквенный сок — вот подтверждение ее игры. Если бы она все это пыталась проделать всерьез, то выбрала бы другую жидкость, скорее всего настоящую кровь. Это нетрудно...
В двери проскрежетал ключ, вошел Саша. Увидев его спокойное — или равнодушное? — лицо, она слегка растерялась.
— Привет, — сказала она. — Вот и я, живая и здоровая.
Он уставился на жену.
— Какой спектакль, да? Я теперь чувствую себя асом пиара, — говорила она, смеясь.
Саша подошел к ней вплотную и тихо спросил:
— Оно было номер два или номер один?
Наталья свела ниточки бровей, над которыми недавно трудилась косметичка.
— Оно? Что такое — оно? — переспросила Наталья.
— Резиновое изделие, в которое ты налила клюквенный сок, было номер один или номер два? Ему какое подходит? — Голос Саши звучал по-прежнему спокойно.
Уголки накрашенных губ дрогнули. Саша смотрел на жену и, казалось, видел, как шестеренки в голове крутятся все быстрее. Они всегда крутились быстро, без пробуксовки, но сейчас явно превышают скорость.
— Номер два, — ответила она. — Как у тебя. Они твои, между прочим. — Красные от помады губы разъехались, а глаза сощурились. — Мы их не смогли... истратить.
— Я рад, ты здорово сэкономила, — насмешливо бросил он. — Но имей в виду, только их ты и можешь положить к ногам Серафима. Ты не получишь клуб.
— Разве? — Она резко повернулась к нему, глаза зло блестели.
— Или у тебя будут крупные неприятности. Есть такая статья, она называется шантаж. Тогда твой пивовар забудет, как тебя зовут. Его пиву черный пиар не нужен.
— Угрожаешь? — прошипела она и стиснула кулаки. Она хотела сжать пальцы крепко-крепко, но длинные ногти больно впивались в ладонь.
— Обещаю, — ответил Саша и пошел к себе в комнату. На пороге он остановился. — Мне жаль тебя, Наташка, — сказал он. — Он не женится на тебе.
— Не сейчас, согласна. — Она кивнула, челка упала на лоб, почти скрывая глаза. Он только сейчас заметил, что у нее новая прическа. Она молодила бы ее еще больше, если бы не губы, тонкие и слишком ярко накрашенные.
— Хочешь совет? Смени помаду, Наталья.
— Что бы ты в ней понимал, — прошипела она. — Это «Палома Пикассо», Ястребов.
— Сейчас только на Дорадыковском разъезде блондинки красят губы такой помадой. Ты разве не заметила летом в Париже?
Наталья тяжело дышала. Эта кроваво-красная помада с лейблом «Палома Пикассо» досталась ей в подарок, она экономно тратила ее.
— Это... это тебе сказала твоя... твоя...
— Не ищи слово, не трудись. Она. А вообще-то мне жаль, что ты с самого начала сделала не ту ставку.
— Тогда я сделала ту ставку. Но сейчас все переменилось. Я больше не хочу жить в девятнадцатом веке.
Эти слова прозвучали на редкость искренне, поэтому Ястребову захотелось узнать, о чем она.
— Ты о клубе?
— Не только. — Наталья покачала головой. — О нашей жизни здесь. Сейчас другое время, я хочу жить в нем. Мне нужны деньги. Они — пропуск в завтра. А ты до конца дней будешь стрелять из пушек на радость европейским пенсионерам. — Она засмеялась.
— Мне нравится. Мне не нужно новое время. Мне нужно мое собственное.
14
— В отпуск, — объявила Лидия Родионовна, взглянув на бледное лицо дочери, которая вернулась в первом часу ночи. У нее были ярко-красные губы, но не от помады — такие губы, знала она, бывают от поцелуев. Она понимала, где была Варя сегодня до полуночи, она слышала рокот мотора сразу после того, как дочь вошла в прихожую.
Варя молча разделась, потом прошла в гостиную, села на диван. Кот Мидас немедленно кинулся к ней на колени, как будто весь день ждал такой возможности. Он улегся и замурлыкал низким, на удивление мужским голосом.
— Ты едешь в отпуск? — спросила Варя, отпуская с коленей кота Мидаса и наблюдая за траекторией его полета. Кот благополучно осел на подушку оливкового цвета, которую специально для него сшила Варя, а потом украсила зелеными бантиками по краям. Он обратил к хозяйкам узкие зеленоватые глаза, Варя подмигнула ему и посмотрела на мать.
— Нет, в отпуск отправляешься ты.
— Это приказ? — Варя насмешливо посмотрела на мать.
