— Who are you?[23] — рявкнул сержант Месауд, увидев, как я захожу в комнату.

В тот же момент из ванной вышел еще один коп — мавританская копия Лорела.[24] Эти два блюстителя закона образовывали идеальную пару.

Тощий хлыщ не стал ждать, пока я отвечу Месауду. Он кинул фразу по-арабски, которую я приблизительно понял — последствия воспитания, полученного в пригородном районе, — «она принимает ванну, шеф» или что-то вроде того.

Я решил атаковать напрямик — изобразить белого туриста-европейца, мужчину, уверенного в своих правах и в высшей степени цивилизованного. Я — житель Квебека, который гордится своим французским языком и гражданством североамериканского государства. Хотя у меня и нет акцента, здесь это должно прокатить.

— Кто-нибудь может сказать мне, что здесь происходит? Что это за бардак?

Черные очки, венчавшие мясную тушу, холодно воззрились на меня — пауза продолжалась ровно столько времени, сколько нужно, чтобы усвоить информацию: он говорит по-французски.

— Кто вы такой? — повторил Месауд. — И что вы здесь делаете?

— Я снял этот номер, — ответил я. — С моей женой, ну, скажем, с подругой. Черт побери, что здесь произошло и где она?

Тучный коп молча смотрел на меня. Я почувствовал, как он буквально сканирует меня, пытаясь пронзить взглядом насквозь.

— Ваша жена? Это она здесь все разгромила… Паспорт при вас?

Его арабский акцент был менее выраженным, чем у среднестатистического представителя этих мест, и какую-то долю секунды я задавался вопросом: не провел ли он часть своей жизни во Франции?

Я полез в один из рюкзаков за электронным удостоверением личности.

Сержант взял этот предмет и, не говоря ни слова, передал подчиненному. Лорел вытащил из кармана форменного кителя считывающее устройство на мегачипах и вставил в него карту. После продолжительного «лепета» считываемого цифрового кода ридер выплюнул электронный паспорт, издав сигнал, который означал «положительно» на любом из языков мира. Вслед за этим появилась полоска бумаги, сделанной из вторсырья, где были напечатаны все данные, к которым у марокканской полиции имелось право доступа. Сведения о голографическом паспорте, уровне образования, о том, что я не имею судимостей, не состою на учете у международной полиции, и прочая информация, не носящая конфиденциальный характер.

Я был чист, как свежевыпавший снег, — выпускник университета Мак-Джилл и т. п.

— Где моя жена? — повторил я свой вопрос.

Нельзя было показывать, что я понимаю по-арабски. К тому же я не слышал, чтобы из ванной доносился какой-либо шум. Я начинал беспокоиться все сильнее.

— Она принимает ванну, — ответил сержант. — Но не сможет насладиться ею до конца…

— То есть?

— То есть она подозревается в уничтожении частной собственности и еще в двух-трех правонарушениях подобного же рода. Не считая ущерба, который она причинила владельцу гостиницы — господину Суади. Вам придется сказать своей жене, чтобы она оделась, после чего она должна отправиться с нами в отделение.

Я быстро огляделся, чтобы оценить размеры упомянутого выше ущерба, — сделать это было нетрудно.

Я не знал наверняка, что случилось, но подозревал, что это связано с нейровирусом. Безусловно, речь шла о кризисе. Но, черт побери, я еще никогда не видел, чтобы последствия болезни приобретали такой размах. Главное, чтобы местным легавым не взбрело в голову добиваться госпитализации Карен с неминуемым диагностированием нейровируса (даже в Марокко сегодня умеют безошибочно проводить соответствующие тесты). Это означало бы неизбежный телефонный звонок прямо в ВОЗ,[25] то есть в Интерпол, то есть во французскую полицию…

— Послушайте, сержант, — произнес я спокойным и чуть глуховатым голосом, — моя жена больна, очень больна. Она страдает от периодических припадков эпилепсии в очень тяжелой форме, и отправиться в это путешествие нам посоветовали лучшие монреальские врачи… Я готов немедленно возместить весь ущерб, до последнего цента, тут же, на месте, выплатить необходимую компенсацию владельцу гостиницы… а также всем, чье спокойствие мы, вероятно, нарушили, — добавил я, делая прозрачный намек, но без бахвальства, чтобы не оскорбить полицейского.

И увидел, как массивный коп производит подсчеты в уме, оценивая ситуацию.

— Боюсь, это противоречит закону, — пробормотал он явно для того, чтобы набить себе цену…

— Послушайте, завтра утром мы должны покинуть вашу страну. Мы едем в Южную Африку, где у нас назначен прием у всемирно известного специалиста по дегенеративным заболеваниям нервной системы. Я искренне сожалею об этом прискорбном инциденте и убежден, что моя жена полностью разделяет мои чувства. Вот почему я предлагаю вам следующее соглашение: я немедленно возмещаю господину Суади убытки посредством перевода средств с моей кредитной карты, а вам оплачиваю славный ужин вместо целой ночи возни с административными формальностями… Я считаю это не подкупом, а обычным соглашением между людьми доброй воли.

Жирный легавый провел языком по усам, я почти увидел, как в его голове производятся сложные операции по складыванию цифр.

— Во сколько вы оцениваете причиненное нам беспокойство? — прошипел он.

— Скажем, десять процентов от общей величины ущерба?

Легкая ухмылка.

— Вы шутите? Никак не меньше тридцати.

— Я бы сошелся на двадцати. Во сколько вы оцениваете сумму нанесенного урона?

Коп вновь провел языком по усам, и на этот раз расщедрился на настоящую улыбку.

— Если бы вы явились пятью минутами ранее, с вас запросили бы стоимость Великой мечети, а если подождать еще немного, то сумма станет вполне приемлемой. Но я не соглашусь на двадцать процентов.

— Где господин Суади?

— Внизу, на кухне, с одним из моих парней.

В мгновение ока я осознал, что массивный легавый оказался хитрой лисой — настоящим уличным хищником, коварным и терпеливым. Он нарочно изолировал Суади и терпеливо дожидался меня, позволив Карен принимать ванну, пока он производит необходимые подсчеты. Какой-нибудь «фараон» наверняка напоил Суади допьяна, чтобы тот не подал жалобу прежде, чем «неверный» расстанется с денежками.

Я попался в ловушку к сержанту Месауду, но его западня становилась моим спасением. Ведь в архивах полиции Рабата не останется ни малейшего упоминания об инциденте с Карен, а мне только это и было нужно.

Я щедро удовлетворил все требования: мне вовсе не хотелось, чтобы посреди ночи полицейским внезапно пришло в голову изменить свое решение. Наоборот, нужно было, чтобы они могли бесконечно долго пить за мой счет. Я выложил Суади тысячу долларов за его новенький телик, плюс тысячу — за все остальное, включая снисходительность и великодушное молчание. И отстегнул пять сотен сержанту Месауду и его патрульным. Эта глупость съела приличную часть выручки от продажи «ауди».

Когда полицейские исчезли в лабиринте улиц, а господин Суади очистил помещение, отправившись восвояси с моими бабками, я зашел в ванную комнату, погруженную во мрак. В потемках мягко светились крошечные ультрафиолетовые огоньки.

Я знал, что это такое — один из физиологических феноменов, диагностированных врачами в ходе облавы на носителей вируса Широна-Олдиса. При острых кризисах, возникающих во время стадии обострения, типа ОСП, зрительный нерв испускает чрезвычайно слабое ультрафиолетовое свечение. По словам медиков, оно способно вызывать раковые опухоли или иные повреждения отдельных частей головного мозга. Но на самом деле «клистирные трубки» ни черта об этом не знали. Наверняка можно утверждать лишь одно: данный феномен сопровождается заметным изменением химического состава зрительного нерва и наблюдается, например, в любой активной клетке радужной оболочки глаза.

В темноте это, как правило, выглядит как легкая, чуть светящаяся сиреневая пелена, обволакивающая зрачок и хрусталик. Но сейчас у меня возникло четкое впечатление, будто кто-то зажег внутри черепа Карен два ультрафиолетовых фонарика.