— Наверное, вы правы. — Николай прикоснулся к ее руке плотнее, чем прежде, и стал подушечками пальцев поглаживать кожу. Им было так хорошо вдвоем, что казалось, вокруг нет ни души. Они в японском садике на мостике с дракончиками по краям перил, и над ними красивые бумажные фонарики.

— Европейцу нелегко понять и принять их образ жизни. Даже не так — их образ мысли. Ведь мы живем так, как мыслим. А мыслим так, как живем. Правда? — Он поднес ее руку к своим губам и легонечко прикоснулся к ней. Даже не прикоснулся, а овеял чувствительную кожу нежным облачком выдоха. Кристина замерла от нахлынувшего разом чувства. — А вообще, если вам хочется понять критерии красоты для японца, то уместно будет вспомнить Басе.

— Да-да, я знаю, — Кристина не стала убирать своей руки, но попыталась сосредоточиться на беседе. — Это когда он срезал в своем саду все расцветшие цветы павилики, готовясь к приезду японского правителя, и оставил только один — самый прекрасный.

Николай Иванович едва заметно кивнул. Ему было приятно, что с этой женщиной можно говорить о вещах, которые до сих пор он не мог доверить ни одному человеку.

— Вот именно. Красоту можно постичь, лишь сосредоточившись на одном цветке, — при этом он пригласил жестом официанта и что-то тихо сказал ему. Тот вышел на минутку и вернулся с прекрасной розой, овитой золотой нитью в узкой и длинной вазе.

— Это вам, Кристина, — произнес Николай Иванович. — А когда у меня будет домик в японском стиле и мостик, украшенный драконами, а в саду зацветут пионы, я срежу все цветы, чтобы устлать ими дорогу к одному, оставленному специально для вас. Вы придете?

— С мужем… — уныло вздохнула Кристина.

— Ну что ж, с мужем, так с мужем… Все равно я, кроме вас, никого не увижу.

Кристина, посерьезнев, взглянула на Николая.

— Вам… нелегко?

Он посмотрел на нее странным взглядом и, приподняв бровь, переспросил, словно не расслышал вопроса:

— Нелегко?

— Я имела в виду — одному. Без дочери, без… жены. Вы… одинокий человек… — сказала она, уже утверждая это, а не спрашивая.

— Нелегко, — согласился он. — Особенно сейчас, когда я знаю, что мог бы быть не один. В том смысле, что я раньше не видел никого рядом с собой, кто мог бы заменить мне Машу. А впрочем… Хватит обо мне, — сказал, как обрубил. — Может, вы расскажете что-нибудь о себе? Я был предельно искренен с вами.

— О себе? Если вы так хотите. Мои родители не были богатыми людьми. Но они очень любили друг друга. Я никогда не видела ссор в доме, не слышала злых или грубых слов. — Лицо Кристины озарилось каким-то внутренним светом, и Николай Иванович увидел в ней маленькую счастливую девочку. — А еще мне страшно нравилось, что папа всегда целовал мамину руку. — Она покраснела, подняла на него влажные глаза и добавила тихим изменившимся голосом: — Вот как вы сейчас мою. — Он крепче сжал ее руку и прижался к ней губами. — Он уходил — целовал, приходил — целовал. Они были тихими и добрыми людьми. У меня был брат — Алекс. — Глаза Кристины помутнели. — Он погиб… В автокатастрофе. Когда ему было пятнадцать. По вине нетрезвого пешехода. Тот выскочил перед машиной моего дяди, в которой находился и Алекс. Алекс погиб, а дядя остался инвалидом на всю жизнь. Мама слегла. Отец наш, хоть и был адвокатом, но не смог добиться справедливого решения суда, потому что тот пешеход оказался братом мэра нашего города. Вот так… — она помолчала. — Нет справедливости в этом мире. Мне казалось, что ваша страна — самая справедливая. А потом все это. — Она обвела взглядом вокруг, как бы охватывая не только зал ресторана, но и все бескрайние просторы нашей планеты, и продолжила:

— Дела наши ухудшились, отношения в семье стали напряженными, и я не могла смотреть, как на моих глазах рушится наш уклад. Я вышла замуж за Кароля прежде всего для того, чтобы уехать из дома. Это было похоже на бегство. Но вы не подумайте, что он мне не нравился совсем. Я почему-то думала, что все образуется. Ведь я не самый плохой человек и, наверное, достойна человеческого внимания и уважения. Элементарного уважения, понимаете? — Она снова резким взглядом полоснула по лицу Николая и остановилась где-то в области третьего глаза. Николай Иванович почувствовал себя как под прожекторным лучом, ему стало неловко, словно это он обманывал Кристину, унижал ее, презирал. — Ко всему прочему — я неплохая хозяйка… Была… Сейчас просто нет времени. Да и, собственно, для чего мое умение вести хозяйство, если я могу достаточно заработать, занимаясь интересным для меня делом, и нанять прислугу.

— Почему же? Я с большой радостью съел бы пирог, приготовленный руками любящей меня женщины, чем пирог, приготовленный в самом изысканном ресторане самыми квалифицированными кулинарами, — возразил Николай Иванович, вспоминая нехитрую, но такую вкусную стряпню Марии.

— Это вы… — Кристина попыталась улыбнуться. — А Кароль… Но, знаете, стыдно обсуждать с посторонним мужчиной недостатки своего мужа. Давайте лучше сменим тему. — Кристина осеклась и виновато посмотрела на Николая. — Я, наверное, утомила вас? Так я закончу о семье, ладно? Я уехала, отец и мать остались вдвоем, и в конце концов они помогли друг другу выкарабкаться из кризиса. Они перестали добиваться еще одного суда, простили тому человеку его преступление. Да-да! — горячо подтвердила она. — Когда вы пьете, вы делаете хуже не только себе. Вы невменяемый человек, вы не в состоянии контролировать себя и поступать так, как того требует общество. Когда это не касается никого, кроме вас, то Бог с вами, но когда это становится угрозой для окружающих — это преступление, и за него следует наказывать.

Она говорила с ним, как с ребенком, и Николаю Ивановичу это нравилось. Он чуть ли не физически ощущал, как больно и тяжело этой женщине.

— Они встали на ноги, и теперь у отца много работы, а мама ему помогает. Он снова целует ей руки и говорит ласковые слова. На них приятно смотреть. И, — она лукаво взглянула на Николая Ивановича, — вы знаете, у них появилась сумасбродная идея — завести ребенка!

— Что? — глаза у Николая округлились. — А… сколько им лет?

— Много. Отцу шестьдесят, матери пятьдесят пять, но это не то, что вы подумали, — глаза у Кристины лучились озорным светом. — Они уже купили игрушки, велосипед и даже сделали ремонт в комнате Алекса. Теперь ждут, когда им будет позволено получить ребенка в доме младенца.

— Ах, вот как! — Николай Иванович рассмеялся, слушая, как увлеченно Кристина рассказывает о своей семье. Семья для нее — это мама, папа и сын. Каролю в ней почти не отведено места.

— У меня возникла идея! — сказал он неожиданно. — Знаете, Кристина, пойдемте-ка мы с вами погуляем? А? Вот только десерт и кофе.

— Я страшно люблю сладкое и ужасно не люблю кофе, приготовленный чужими руками. Но приходится ограничивать себя в сладком, иначе я мигом растолстею и превращусь в дородную фрау, так громко воспевавшуюся во времена рейха.

— Вы? — Николай попытался представить себе Кристину толстой и неповоротливой, но получалось только одно — кругленький аккуратный животик беременной женщины. К беременным женщинам Николай Иванович испытывал особенное чувство — и нежность, и уважение, и кроткую покорность, и жалость, и восхищение вперемешку с мучительным желанием постичь непостижимость этого таинственного и великого состояния — сотворения и рождения человеческой жизни. — Я был бы счастлив увидеть вас такой, — сказал он и спохватился. — Простите, Кристина, я имел в виду совсем другое.

— Ах вы, русские мужики! — проронила она со смехом.

— И много у вас таких?

— Что вы? — Кристина смотрела на него. Она почувствовала себя сбитой с толку, но в ее голосе послышались такие нотки нежности и доверчивости, что Николай, словно прочитав ее мысли, вдруг нежно положил руку на ее плечо:

— Ну как насчет прогулки?

— Я готова. — Она поднялась с места, взяла из вазочки розу и направилась к выходу.

— Николай, — вдруг остановилась она, — я хотела поинтересоваться…