— Извините меня, пожалуйста, — тихо произнесла Алинка, несколько смутившись пристальным вниманием бармена. — Что-то не так?

— О, я не… говорю английский, — в свою очередь смутился бармен. — Тудом модером бэсэлни?

— Нэм тудом, — ответила Алинка. Всего лишь несколько венгерских фраз были в ее лексиконе. Но вопрос бармена она поняла и даже, как ни странно, решилась ответить. «Вы разговариваете на венгерском?» — «Нет».

Бармен ушел, перекинув через руку длинное белое полотенце. Алинка достала из кожаной модельной сумочки маленький по формату, но довольно пухлый томик Паскаля. Зачем ей понадобился именно Паскаль, она вряд ли смогла бы объяснить, приди на ум кому-нибудь поинтересоваться этим. Просто Паскаль оказался под рукой, когда она, покидая квартиру гостеприимной подруги под видом очередной экскурсии, вышла в город.

Алинка достала книгу, раскрыла ее и пробежала по строчкам бессмысленным взглядом. Конечно же, ее вовсе не интересует сейчас Паскаль, ее интересует Витька…

Алинка сладко зажмурилась, по ее спине, как это бывает всегда, лишь только приходит в голову его имя, проплыла теплая волна.

Алинка еще раз бросила взгляд на улицу. И вдруг из-за поворота, будто ножом под сердце, увидела его.

«Витька, Витька, Витька», — бешено заколотилось в груди. Его высокая крепкая фигура торопливо проплывает мимо нее, и Алинке кажется, что сердце вот-вот лопнет. В висках клокочет кровь, в ушах покалывает легким звоном. Мамочки милые, как ей плохо, как ей сладко! Как у нее кружится голова, как болит и ноет в груди! Будто нож все еще там, и по тусклому сталистому жалу стекает по капелькам ее, Алинкина, жизнь. Но пусть бы она стекала так целую вечность, лишь бы видеть его — долго-долго, жарко-жарко.

В странной, непонятного покроя одежде: длинном хлопчатобумажном бежевом свитере, в серых слаксах и такой же серой джинсовой кепке на голове, надетой козырьком назад, он был обычным современным молодым человеком. Такого можно похлопать по плечу, подмигнуть ему и, вильнув призывно бедром, увести за собой хоть на край света, хоть в пыльный подъезд.

В прошлый раз он прошел мимо нее в дорогом кашемировом костюме и кипенно-белой рубашке. Тогда он показался ей недосягаемым и непостижимым.

Алинка медленно вела зрачками, сопровождая Витьку от поворота до самой калитки его двора. Вот он поравнялся с витриной бара, вот прошел мимо нее, вот взялся за кольцо и чуть-чуть приоткрыл калитку… Неожиданно Витька оглянулся и бросил быстрый взгляд через витринное стекло прямо в ее лицо.

Алинка сжалась в комочек, втянула в себя плечи, голову, руки, ноги. Словно моллюск в раковину. Она готова была превратиться в молекулу, раствориться в воздухе, исчезнуть раз и навсегда. И если бы ее постоянные портные решили снять с нее сейчас мерку, то, вероятно, весьма удивились бы такой метаморфозе…

Что делать? — в отчаянии посмотрела она по сторонам, но внутренний голос приказал: спокойно, он не видит тебя. А и правда, с той стороны он мог видеть лишь свое отражение в зеркальном стекле. «Чего это я? — удивилась Алинка своему страху и расправила плечи. — А хоть бы и увидел. Мало ли… Любимый мой», — прошептала она. Витька сделал шаг во двор, в груди у нее ухнуло, и в том месте, где только что бешено колотилось сердце, образовалась одна сплошная остро саднящая рана.

Догнать? А зачем? Что я ему скажу? Как объясню свое присутствие здесь, напротив его дома? Тысяча вопросов клубком перекати-поля метались в ее голове. Витька сделал еще пару шагов, готовый вот-вот запереть за собой калитку, еще раз бросил беглый взгляд в сторону бара. Алинка снова вздрогнула, закрыла глаза и едва не застонала. «Не исчезай!» — мысленно взмолилась она и, по всей вероятности, вложила в мозговой импульс столько отчаяния и силы, что Витька на мгновение замер. Неожиданно он вышел, с силой хлопнул калиткой и торопливо перебежал улицу.

— Чоколом сейпен, — услышала Алинка мягкий, до боли знакомый голос. Лопатки ее свело от боли, она уставилась в книгу и превратилась в сплошной комок нервов.

— Сие, драгицо. Гудь водь? — спросил бармен у вошедшего Витьки, и Алина как-то механически отметила про себя, что и тут понимает, о чем говорят мужчины. На вопрос «Как дела?» Витька стал что-то рассказывать бармену, то и дело называя его Тони. Какое симпатичное имя, решила Алинка. И как оно идет этому человеку. Алинка оглянулась. Взгляд ее скользнул по соседнему столику, по белому концертному роялю в углу, по стойке бара, по ряду сверкающих дивным хрусталем фужеров и, словно рыбешка в сеть, попал в чистый обволакивающий взгляд Витьки. Витька стоял вполоборота к стойке бара и, разговаривая с Тони, безотрывно смотрел на Алинку. Тони перебирал диски на специальной подставке рядом с музыкальным центром и не обращал на переглядки своих гостей ни малейшего внимания. Наконец Тони поставил диск, нажал клавишу, и мягкая оркестровочка поплыла под потолок, обволакивая болезненно обнаженную душу девушки.

Словно кролик перед удавом, вся внутренне напряженная и трепещущая, Алинка не могла отвести глаз от гипнотических зрачков усмехающегося, чертовски красивого и сильного мужчины.

— О! — присвистнул Витька и щелкнул пальцами. Он повернулся к Тони и спросил что-то, чего Алинка понять не сумела. Одно она поняла безошибочно, этот вопрос касался ее, потому что бармен моментально поднял веки и посмотрел ей в лицо. Улыбаясь, он стал рассказывать Витьке, вероятно, о их недавней беседе, а Алинка все смотрела на них, выглядя, по всей видимости, нелепо и смешно. Наконец Тони умолк, и Витька медленно, аристократически-надменным движением повернулся к ней и неспешно подошел.

Слава Богу, Алинка успела справиться с собой, и к тому времени, как молодой человек приблизился к ее столу, она уже перелистывала страничку, внимательно вчитываясь в текст.

— Экскьюз ми, — тихо произнес Витька.

— Да, — вскинула веки Алинка и, глубоко вздохнув, мягко и тепло улыбнулась. — Очень приятно, что вы говорите по-английски.

— Да, очень приятно. Но я плохо говорю… по-английски. Я гораздо лучше говорю по-французски.

— Надо же! — воскликнула Алинка. — Что ж, мы можем поговорить и на французском. Но, если честно, я его знаю гораздо хуже английского.

— Вы англичанка?

— Не совсем. — Алинка пожала плечами. — Но этот язык мне почти родной.

Витька достал из кармана брюк «Мальборо» и зажигалку.

— Курите? — кивнул он на пачку, выщелкивая из нее большим пальцем снизу сигарету.

— Нет, а вы… Давно? — Алинка осеклась, едва не проговорившись. Она ведь знала, что еще совсем недавно Витька не притрагивался ни к сигаретам, ни к вину.

— Давно… — неопределенно хмыкнул Витька. — Недавно-давно. А впрочем, какое это имеет значение? — Он привычно оживился.

Нет, конечно, это не та девушка, которую он когда-то знавал. Нет, не та… Но все равно — хороша. Как много он видел хорошеньких, длинноногих и не очень, худощавых и плотненьких, высоких и низкорослых. Как много… Пожалуй, даже чересчур.

— Почти родной, говорите, — выигрышный прием, не дав ответа на вопрос собеседника, запудрить ему мозги всякой ерундой и тут же спросить о своем. Уж кто-кто, а он, врач-психоаналитик, пусть с небольшим стажем частной практики, знал это прекрасно. — А позвольте узнать, какой язык вы считаете родным?

Алинка вслушивалась в каждый произносимый им звук с таким наслаждением, будто смаковала терпкое благородное вино многолетней выдержки. Она не вникала в суть его фраз, улавливая лишь оттенки интонации, мелодию слов. Голос его нисколько не изменился, только речь приобрела специфический венгерский акцент. Смягченные согласные, округленные гласные, напевный южный выговор.

— Так какой же? — повторил свой вопрос Витька, и Алина чисто механически ответила:

— Русский.

— Русский? — Витька с изумлением уставился на девушку. Он все еще мял в пальцах неприкуренную сигарету. Витька заволновался, поднес сигарету к губам, подержал ее у рта и положил на стол возле смятой пачки и чистой, сверкающей матовым светом пепельницы. — Мы с вами земляки, оказывается… — тихо произнес он по-русски, и в глубине его темных глаз мелькнуло тревожное сомнение. — Но… простите… Мы до сих пор так и не познакомились… Вас зовут…