У Алинки заныло в животе. Больше всего на свете ей хотелось сейчас того же самого. Больше всего на свете! Она ничуть не иная, чем любая из этих женщин. Только те более счастливы, чем она. Ни одна из них не любит Витьку до такого бессмысленного отчаяния, до дрожи в коленках и мучительной вибрации в душе. Ну почему она не сказала ему о своих чувствах? Почему не бросилась ему на шею, не заплакала, не застонала, не призналась в том, что больше так жить она не в состоянии? А он… Зачем он смотрел на нее с такой иронией в глазах и с таким безжалостным любопытством? Он смял ее, подавил. Он переломал все ее чувства и, быть может, судьбу. Ведь, если бы не Витька, наверняка она вышла бы замуж за Джонни. Он в каждый ее приезд повторял свое предложение. И только на этот раз, с некоторым волнением и даже непонятно откуда взявшейся досадной ревностью, она вдруг узнала, что Джон женится. Смотреть на невесту ей не хотелось. Почему не хотелось, Алинка не могла объяснить ни себе, ни кому другому.
— Скажи, ты совсем равнодушна ко мне? — спросил ее Джон, и Алинка ответила:
— Да.
— Но почему тогда ты так волнуешься? Почему ты не хочешь видеть Зиту? Ты ревнуешь? — снова спросил он, и Алинка, немного подумав, так же ответила:
— Да.
— Скажи. Ты только скажи, что я могу надеяться на твою руку и сердце. И тогда я отменю свадьбу, — проронил Джон и посмотрел с последней робкой надеждой в глаза Алинки.
Ах, как ей хотелось сказать «да»! Как ей хотелось сказать это заветное слово при одном условии, что вместо Джонни перед ней стоял бы Витька. И она сказала «нет». — Она твердо сказала «нет» и заплакала, как маленькая девчонка. Джонни обнял ее, он утешал и целовал ее волосы, руки, щеки. Он смотрел на нее, ожидая, что, может быть, Алинка еще переменит решение, но ничего больше не спрашивал у нее. И Алинка успокоилась, раскрыла губы для глубокого и сладкого поцелуя. Она обняла Джонни и прижалась к нему всем своим вытянувшимся грациозным и хрупким телом. Волосы ее рассыпались по плечам, и прошла, кажется, целая вечность, прежде чем они отшатнулись друг от друга. Алинка взяла со столика на веранде томик Паскаля и выбежала на улицу.
И вот теперь она страдает от мучительных сомнений. Правильно ли она сделала, что отвергла Джонни. Пусть она любит Витьку, но ведь Витька-то не любит ее. Вероятней всего, он даже и не помнит о ней. Столько женщин прошло перед его глазами. Столько гибких тел ласкали его руки…
Алинка с болью закрыла глаза. Когда же она обретет свое счастье, свой душевный покой, когда же кончатся эти муки?! Она ждет этого с невероятным долготерпением, но почему-то ей кажется, что эти надежды и ожидания совершенно бессмысленны и безнадежны.
Алинка увидела себя в зеркальном отражении витрины. Тонкая маечка облепила грудь, выигрышно подчеркнув ее плотные очертания. Загорелые плечи приняли тот привлекательный золотистый оттенок, которым могут похвастать только люди со светлой кожей. Роскошные волосы водопадом стекали по спине. Краем глаза Алинка заметила восхищенный взгляд молодого человека, оказавшегося у нее за спиной. Она, не мешкая, отвернулась от витрины и, поразмыслив немного, вошла в пассаж. С двух сторон размещались мелкие торговые лавки. Чуть впереди источала шашлычный аромат закусочная, дальше — ателье по пошиву платья, а между ателье и обувной мастерской ютилась неприметная фотолаборатория. Алинка вдруг вспомнила, в этой частной фотолаборатории она снималась полгода назад. Потом она забыла об этом, иногда вспоминала, но все как-то не вовремя. То в Англии, то в Москве, то в баре напротив дома своего любимого. Теперь она решила не ждать другого случая, а немедленно отправиться туда и, если повезет, выкупить свои фотографии. Возможно, их уже давным-давно выбросили за невостребованностью.
Звякнул дверной колокольчик. Алинка подняла голову и снова поразилась красоте лепных потолков. Ничего в этой лаборатории не было примечательного, кроме лепных потолков, выбеленных до прозрачной синевы. И тогда она смотрела на них, совершенно забыв о цели своего прихода. Собственно, цели-то и не было. Было желание прогуляться по городу, пройтись по магазинам, лавкам, галантереям. Алинка сначала побывала в парикмахерской, где ей сделали потрясающую укладку. Так, на всякий случай. А вдруг ей придется встретиться с Витькой на улице. Вот ведь ее подруга встретила свою судьбу в магазине. Алинка решила всегда, даже выходя из дому на минутку, быть во всеоружии. Она делала легкий, почти незаметный макияж: немного теней на веки, чуточку светлых румян и самую малость помады или блеска для губ. Вот и вся ее косметика. Но даже эти скромные штрихи выразительно подчеркивали цвет ее свежей персиковой кожи, покрытой тонким мягким пушком. Губы становились блестящими и чувственно выпуклыми. Алинке нравилось это, она уже привыкла к зачарованным взглядам, особенно французов или итальянцев. Еще венгров, тоже горячий народ, страстный, темпераментный. Кому же из женщин не нравится, когда на них смотрят мужчины? А когда так — останавливаясь и выворачивая шею чуть не на сто градусов, рискуя свинтить голову с плеч и потерять ее? Алинке тоже нравилось. Сначала ее это смущало, а потом ничего, привыкла. Была надежда, что раз уж она не самая завалящая, то, может быть, и Витька ее заметит.
Сначала она сделала укладку и маникюр, потом решила прогуляться по скверу и посидеть в каком-нибудь бистро, потом… Что будет потом, она не успела додумать, потому что, едва лишь Алинка вышла на улицу и прошла несколько десятков метров, как небо неожиданно заволокло тучами, грянул гром и первые крупные, как сливы, капли грозы, просвистев мимо ее носа, шлепнулись на асфальт. «Ого!» — подумала Алинка и торопливо побежала по улице, прижимаясь к домам. Ливень хлынул потоком, сбил прическу и смыл макияж. Одежда намокла до последней ниточки, и ей ничего не оставалось, как зайти в эту дверь.
Тогда тоже звенькнул колокольчик. Внутри никого не было. Стоял низкий кожаный «уголок» рядом с журнальным столиком. По стене тянулось длинное зеркало, и с двух сторон зеркала мягко светились бра. Бра были похожи на маленькие аквариумы. Внутри их, подогретые светом, в какой-то жидкости плавали разноцветные пластиковые рыбки.
Рыбки были как живые. Они покачивали плавничками и хвостиками, притыкались носиками к зеленоватому стеклу и то поднимались кверху, то опускались вниз. Алинка вначале так и подумала, что это аквариумы с подсветкой, но когда пригляделась к искусственным водорослям, они оказались чуть грубее и жестче, чем следовало бы, то вдруг обратила внимание на вязкую консистенцию жидкости.
Взяв в руки альбом с журнального столика, она опустилась на теплую кожу «уголка» и стала неторопливо перелистывать хрустящие глянцевые странички. Прежде чем войти, Алинка даже не поинтересовалась, что это за заведение, и сейчас, рассматривая черно-белые работы фотохудожника, она подумала, что в каждой случайности есть указующий перст судьбы.
Оказывается, ей совершенно необходимо сфотографироваться. Потому что в их доме так много фотографий, где она маленькая, чумазая и босая с вишенкой в красном от сока ягод рту, в песочнице с большим железным самосвалом, голенькая на речке. Отец заснял ее как раз в тот момент, когда неожиданный всплеск течения подхватил ее за ноги и перевернул в воздухе. Еще есть фотографии из фотоателье. В черном сарафанчике и белой кружевной кофточке. И сарафанчик, и кофточка еще с вечера были наглажены и целую ночь провисели на стульчике рядом с ее кроваткой, не давая спать и тревожа своими почти живыми очертаниями. Она, прилизанная на пробор, с большими белыми бантами и огромными в пол-лица покорными и тихими глазами, преисполненными какой-то недетской печали.
А еще есть много школьных. Одна из них самая любимая. Не потому, что там она выглядит как-то по-особому. Как раз на этой фотографии, сделанной Антоном, у нее полузакрыты глаза и опущены уголки губ. Рот чуть-чуть скошен, словно она сдувает с подбородка несуществующего комара. Мама разглядывала этот снимок и смеялась: «Выбрось его, твои кавалеры посмотрят и скажут, фу, какая дурнушка».
