В начале второй недели, после первой Джульетты, его недовольство вылилось в тираду:

— А этот тупица, гватемальский консул, который каждый вечер приходит за кулисы, — никакой он не гватемалец, как там его зовут, Хенгс…

— Хэнкс, — сказала Марына. — Лесли К. Хэнкс.

— Лучше уж Хенгс[81], — сказал Рышард. — Ты флиртовала с ним.

Вполне возможно. Мужчины казались ей теперь более привлекательными. Как Рышард не мог понять, что сам сделал ее восприимчивой к мужским знакам внимания? Все дело в том, что она была с ним, — но нет, он просто ревновал, все сильнее и сильнее. Богдана только забавляло, когда другие мужчины флиртовали с ней, а она отвечала взаимностью. Он знал, что в этом нет ничего серьезного. Он знал, что это вызвано привычным легкомыслием, лицемерием и ненасытной жаждой любви, свойственными каждой актрисе. «Значит, Рышард — еще мальчик, — подумала она, — а Богдан — мужчина».

А на следующий день появился биржевой маклер по имени Джон Э. Дейли, и та же сцена повторилась вновь: Рышард метался по гостиной ее люкса, уже готовый вернуться к себе в номер на третьем этаже, и Марына рассмеялась над ним, когда он прокричал:

— Я убью их обоих!

Но в таких отчаянных мерах не было надобности, как вскоре констатировал ничуть не отрезвленный Рышард. Несколько дней спустя, прогуливаясь по Маркет-стрит и думая (как он заверил Марыну) только о том, как припасть губами к ее лону, Рышард увидел, что из здания вышел биржевой маклер (Рышард узнал, что это офис его брокерской фирмы) с багровым лицом, разгневанный, он что-то кричал через плечо человеку, который выбежал вслед за ним. Затем маклер зашагал по улице — в сторону Рышарда, — после чего его преследователь, в котором Рышард теперь узнал гватемальского консула, вытащил пистолет и выстрелил Дейли в спину. Биржевой маклер сделал еще несколько шагов, закашлялся, схватился за воротник и упал замертво к ногам Рышарда.

— Возможно, я и убил бы Дирли, продолжай он присылать свои маленькие billets-doux[82]. Но Хенгс сделал это первым.

— Рышард, это не смешно.

— Единственная неприятность, — продолжал он, — состоит в том, что теперь я не могу надолго отлучаться из Сан-Франциско. Как свидетель убийства, я должен давать показания на суде, который состоится не раньше ноября.

— А мистер Хэнкс сознался в мотивах преступления?

— Нет. Он отказывается говорить. Ведь его все равно повесят. Если только он не скажет, будто неожиданно обнаружил, что Дирли был любовником его жены, и потерял рассудок от этого удара. Очевидно, в Сан-Франциско не вешают за убийство любовника жены, если ты совершил его сразу же, как только узнал об измене. Полиция предполагает, что все дело в каких-то грязных спекуляциях с акциями горнодобывающих компаний в Неваде, которые Дирли уговорил его приобрести…

— А ты подозреваешь, что они повздорили из-за меня.

— Я этого не говорил, Марына.

— Но подумал.

Так между ними разгорелась первая ссора, которая благополучно закончилась тем же вечером в постели.

— Я ревную тебя ко всем только потому, что очень сильно люблю, — наивно пояснил Рышард.

— Я знаю, — сказала Марына, — но все равно, этого делать не надо.

Она собиралась еще сказать: «Богдан не ревновал меня к тебе в Польше», но поняла, что не знает, правда ли это.

В конце второй недели сан-францисского триумфа Марыны и за два дня до отъезда в трехнедельное турне, организованное Уорноком, во время которого она должна была посетить необычайно богатые горнодобывающие общины восточной Невады, Бартон устроил прощальный ужин. Когда ее попросили провозгласить тост, она подняла бокал и, щурясь от света канделябров, проникновенно сказала:

— За мою новую родину!

— Родину, — прошептала мисс Коллингридж, — а не уоден-ну.

Рядом находились Рышард, Уорнок, который заранее все подготовил, и мисс Коллингридж — она охотно согласилась взять на себя обязанности секретаря Марыны, но выказала надежду, что впредь мадам будет называть ее по имени.

— Разумеется, мисс Коллингридж, если вы на этом так настаиваете, — ответила Марына, с улыбкой пожав плечами.

— Коллингридж, — сказала мисс Коллингридж. — В одно слово, а не…

— Милый друг, — сказала Марына, — я с радостью буду обращаться к вам «Милдред».

До Вирджиния-Сити, где открыли Комстокскую рудную жилу, — самого крупного города между Сан-Франциско и Сент-Луисом — было три сотни миль.

— Но это необычный город, — предупредил Уорнок перед отъездом, — и сама поездка тоже полна приключений.

Крутые повороты железной дороги, окаймленной гранитной стеной с заснеженными вершинами, узкие мосты над глубокими каньонами, — легендарный тихоокеанский переход через «Большую Горку», как, по его словам, в шутку называли Сьерры, могли произвести сильное впечатление. Но самое интересное начнется, когда они почти доберутся до места, сделав пересадку на вокзале в Рино. Оставшееся расстояние до Вирджиния-Сити: семнадцать миль, если вы — птица, и пятьдесят две мили — если вы пассажир одного из желтых пульмановских вагонов железнодорожной компании «Вирджиния и Траки» (еще один безумно прибыльный проект покойного мистера Ралстона). Они проедут по дороге круче самой крутизны, наматывая бесконечные витки вокруг безлесой горы, чтобы добраться до легендарного города на вершине.

— Но я знаю, что у вас крепкие нервы, мадам Марина, — заключил он.

— Да, — улыбнулась Марына. Американцы так любят свои чудеса! — Благодаря вам, мистер Уорнок, я готова ко всему.

Он ручался, что она забудет драматическую поездку в Вирджиния-Сити, когда увидит знаменитый театр, достойный большого города, и роскошь семиэтажного отеля «Интернэшнл», который соперничал с «Паласом» в Сан-Франциско своим плюшем и золоченой бронзой, позолотой и хрусталем, маркетри и клуазоне, хрустальными кубками из Вены и парчовыми шнурками для звонков из Флоренции — изящно попирая тот факт, что город построен на самой вершине рудника.

— Только, знаете, — сказал он, — там двери внезапно перестают закрываться или окна разбиваются, хотя вы даже не подходили к ним.

Рышард взглянул на него с нескрываемой неприязнью.

— Готова ко всему, — мечтательно повторила Марына.

— Оседание грунта, — твердо сказала мисс Коллингридж.

— Совершенно верно, — подтвердил Уорнок. — Время от времени.

Неделя выступлений в этом наклонном городе началась с «Камиллы».

Режиссер оперного театра «Пайпер» сказал Марыне, что его труппа, конечно, не сможет предоставить такой же сильный вспомогательный состав, как театр «Калифорния».

— Но уверяю вас, все они — хорошие актеры, и у каждого за спиной — десятки ролей. Звезда может известить нас в последний момент, что ей нужно: «Ромео и Джульетта», «Полукровка», «Ришелье», «Наш американский кузен», «Камилла», да все, что угодно, и мы готовы играть. Как я всегда говорю своим актерам, первое правило — освободить для звезды середину сцены и не стоять у нее на пути. Но если потребуется помощь, мы и помочь готовы. Помню, как Бут впервые приехал к нам в «Пайпер» показывать «Гамлета». Думаю, он считал, что у нас захолустный городишко, что мы не потянем его требования. Больше всего беспокоил его пятый акт, но я заверил, что у него будет настоящая могила и все, что понадобится, и мы постарались — бьюсь об заклад, такой натуральной могилы у него не было за всю долгую карьеру. Я велел вырезать отверстие в полу сцены, нанял парочку горняков из «Офира», чтобы они там постучали, и в тот вечер могильщики выгребли на сцену несколько интересных образцов руды, перед тем как подали наверх череп Йорика, и когда Бут воскликнул: «Это я — Гамлет, принц датский!» — и прыгнул в могилу Офелии, чтобы сцепиться там с Лаэртом, то очень удивился — вы бы видели его лицо! — пролетев почти пять футов и приземлившись на скальную породу!

— Конечно, великий трагик не сказал ни слова благодарности и, к счастью, не ушибся, — продолжал режиссер театра «Пайпер». — Он такой странный, молчаливый. Но гении все такие, я знаю.