В черепе у Бёртона снова раздалось шипение. Он вздохнул, по всему его телу пробежала дрожь, и сознание вернулось.

«Вот! — повторила женщина. — Вот почему я делаю это! Я видела, как умерла матушка-Россия, и я этого не допущу! Нет, нет и нет! Я изменю историю! Я добьюсь, чтобы Британия не смогла противостоять Германии! Мировая война продлится месяцы, а не годы. Я заставлю ваших рабочих поставить эту страну на колени. Эта ужасная война всё равно начнется: ничто не в силах ее остановить — и тогда Германия сотрет ослабевшую омерзительную империю с лица земли без помощи России. За это время Распутин сделает мою родину сильной и могущественной: война закончится, Германия ослабеет, и он нанесет удар! Больше не будет ни Британии, ни Германии — одна великая Российская империя!»

«Вы сошли с ума!»

«Нет! Я пророчица. Я спасительница своей страны. Я — защитница Распутина, смерти Британии и уничтожения Германии. Я Елена Петровна Блаватская [148]— и я изменяю Историю!» — Она еще дальше проникла в мозг Бёртона. Беззвучный крик вылетел у него изо рта. Он чувствовал себя так, словно под его черепом ползают черви. — «Дарлинг, — воскликнула она, — ты убил Бэббиджа! Но что это? Еще большая вина? Ну-ну, господин Бёртон, у тебя такой блестящий ум… но в нем столько страхов, неуверенности и столько сожалений! Нет, тебя мало просто убить: я знаю то, чего ты боишься больше. Решено! Вот это и будет твоим наказанием: твоя собственная слабость сведет тебя с ума!»

Ее месмерическое воздействие усилилось. Она с легкостью разрушила ослабленную оборону Бёртона и подавила его способность мыслить независимо. Отворилась щель: физическое тело королевского агента начало расходиться с его астральным телом, разделился и его рассудок. Под новым углом зрения Бёртон заметил, что смотрит на самого себя снаружи.

Разум в его физических глазах угас. Он стал призраком. И, тем не менее, он всё же обрел слабую возможность спастись.

Алджернон Суинберн не смог ничего узнать ни у кого. Сначала он пил с Чарльзом Дойлом в «Лягушке и Белке», потом — в «Старом чеширском сыре» и, по мнению Спенсера, сделал еще один шаг к хроническому алкоголизму. Философ надеялся, что жалкое состояние Дойла чему-нибудь научит юного поэта. «Развратник» почти не сопротивлялся, когда они с Бёртоном накинулись на него. Когда же они сказали ему, что спиритический сеанс откладывается (разумеется, это было враньем), и пригласили пропустить с ними стаканчик на Монтегю-плейс, он с облегчением схватил их за руки и крикнул: «Веди нас, Макдуф!» [149]

Туда они и отправились, сначала устроив фарс с обменом шляпами и пиджаками, чем изрядно озадачили уже пьяного Дойла и повеселили не менее пьяного Суинберна. Бёртон направился к Виселичной Дороге, а Суинберн и Спенсер повели Дойла сначала на север по Грэйс-Инн-роуд, потом на запад по Эйстон- и Мэрилебон-роуд. Восставшие всё еще неистовствовали, но не обращали внимания на троицу, пробиравшуюся между развалинами и пожарами; никто не заинтересовался мальчишкой, бродягой и пьяницей с заплетающимися ногами. Дважды их останавливала полиция, но, к счастью, Суинберн знал обоих констеблей: оба раза он незаметно приподымал парик, показывал свои рыжие, как морковка, волосы и шептал объяснения — после чего полицейские разрешали им пройти.

Однако следующее препятствие оказалось намного страшнее. В ответ на стук в дверь появилась рассерженная миссис Энджелл и встала на пороге, загородив дверь и уперев руки в бедра:

— Если вы думаете, что можете войти в этот дом вдрызг пьяными, то вы явно выпили больше, чем бунтовщики! Сколько раз я должна повторять это, мастер Суинберн?

Свою секретную миссию поэт ей открыть не мог: Дойл стоял в двух шагах. Тогда он принялся очаровывать, льстить, требовать, извиняться и умолять — всё безрезультатно.

Вдали Биг-Бен пробил десять. Внутренним взором Суинберн увидел Бёртона, присоединяющегося к спиритическому сеансу, и запрыгал от разочарования. Но потом он вспомнил, что агент и домохозяйка условились о пароле в тех особо важных случаях, когда речь идет о службе королю.

— Ничего себе! Матушка Энджелл, у меня совершенно вылетело из головы! Абдулла.

— Надеюсь, молодой человек, вы используете это слово не просто так? Сэр Ричард этого не потерпит, знаете ли!

— Клянусь, дорогая леди, я использую его совершенно осознанно и прекрасно понимаю, что могу вызвать ваши подозрения, которые, я настаиваю, полностью необоснованны. Абдулла, миссис Эй! [150]Абдулла, и еще раз Абдулла! Клянусь святым Яковом, я даже добавлю еще одного для полного счастья! Абдул…

— Прекратите молоть языком и входите. Но предупреждаю вас, джентльмены: одна дурацкая выходка — и Адмирал Лорд Нельсон выкинет отсюда ваши пьяные задницы одним пинком своей железной ноги! — Она отступила и разрешила им войти. — Мастер Суинберн, бегунок принес письмо для сэра Ричарда: я оставила его на каминной полке.

Они поднялись по лестнице и вошли в кабинет.

— Сраные морды! Бордельные соски! — Покс пролетела через комнату, уселась на плечо к Спенсеру и пропела: — Прекрасный баловень любви!

Дойл упал в кресло. Суинберн прочел письмо, принесенное бегунком:

— Старый враг может стать новым другом, — прошептал поэт, приподняв брови. Потом он взял графин с бренди из бюро Бёртона, присоединился к Дойлу, и они принялись опустошать его вдвоем. Спенсер пить не стал, чувствуя, что обязан остаться трезвым и запомнить любую полезную информацию, которую Суинберн сумеет извлечь из Дойла. Напротив, помощник Бёртона горел желанием доказать гостю, совсем не осознающему себя пленником, что он находится среди друзей и может говорить совершенно свободно, а потому стал пить наравне с «развратником».

Последующий разговор, если его можно так назвать, с точки зрения Спенсера оказался тарабарщиной. Нимало не заботясь о том, что пьянствует с мальчишкой, Дойл потчевал «малыша» «фактами» о феях. Он говорил невнятно, часто запинаясь и глядя в никуда с отсутствующим выражением лица:

— С-смотри. Они вы-выби-выбирают человека… ну, как вы-выбрали меня… а потом начинают с ним ба-баловаться. Игра в прятки, ей-богу: ты их ж-ждешь… ни хрена… потом от-отвлекаешься и… ик!.. они появляются и ш-шепчут, когда тебе не надо. Да-а, это не те маленькие феечки, которых я ри-рисую для детских книг… ну, ты знаешь. Нет, даже близко. Я-то рисую их такими, чтобы п-продать. — Он охнул, глотнул из стакана и пробормотал: — Пропади они… ик!.. пропадом!

— Но откуда они приходят, мистер Дойл? Что они хотят? Почему мучают вас? Как они выглядят? Они могут говорить? У них есть разум?

— Ох, парень, давай по одному во-вопросу за раз! Это эф-эфирные твари, и они цепляются за мое ас-астр-астральное тело, пока я ра-разделяю эм-эма-эманации.