— Тиран! Лицемер! Заговорщик!

— Бетси, дорогая, — успокаивающе сказал Суинберн, — середина улицы не место для дискуссий… Кстати, а что мы, собственно, обсуждаем?

— Извращенец!

Вжик!

— А-а-х! У-у-у-х! Ты хотела сказать: поэт?

— Довольно! — нетерпеливо прорычал Бёртон. Тремя длинными шагами он покрыл расстояние до проститутки и схватил ее за запястья. Она яростно взвыла и стала извиваться и кусаться.

— Алджи! Надень-ка свои чертовы штаны и помоги мне!

Суинберн подтянул штаны и, поддерживая их одной рукой, другой начал снимать хлыст с горла Гладстона.

— Я женат, — торопливо заговорил политик, — и никогда не позволял себе изменить жене!

— Если бы вы сказали это на судне, — усмехнулся поэт, — моряки бы вам не поверили. Вот так: теперь вы свободны.

— И вам лучше убраться отсюда до того, как прибудет полиция, — добавил Бёртон.

— Полиция? — в ужасе воскликнул Гладстон и, вспрыгнув на босые ноги, тут же исчез без оглядки.

— Хотел бы я посмотреть, как он явится домой! — мечтательно сказал Суинберн.

— Проклятие! — заорал Бёртон: зубы Бетси вонзились ему в запястье. Королевский агент оттолкнул от себя проститутку и начал отступать, Суинберн последовал за ним. Женщина, державшая по кнуту в каждой руке, сплюнула и завыла как дикий зверь. Толпа рассеялась: мужчины сбежали, женщины вернулись в бордель.

Вжик!Кончик кнута ударил Бёртона по лбу. Он покачнулся. Тонким ручейком потекла кровь, затекая в глаза. Бетси кружила около них обоих.

— Тичборн невиновен! — внезапно выкрикнула она. Позади нее из тумана выплыла громоздкая серая фигура мусорного краба. Механизм громко стучал по мостовой всеми восемью ногами; две дюжины тонких щупалец свешивались у него с живота и метались взад-вперед, подбирая грязь и отправляя ее в пылающую утробу.

— Отошли бы вы в сторону, мадам, — посоветовал ей Бёртон.

— Почему бы тебе не закрыть свою поганую пасть?

— Бетси, у тебя за спиной мусорный краб, — пропищал Суинберн.

Бетси безумно хихикнула:

— Никогда еще не видала таких идиотов!

— Он же вас… — начал было Бёртон. Проститутка пронзительно вскрикнула и замахнулась для очередного удара. Королевский агент отпрянул, но в этот момент кончик кнута отлетел назад и обвился вокруг одного из ищущих металлических щупалец. Кнут яростно дернулся и сбил Бетси с ног. Упав на землю, она подкатилась под подъехавшего краба, и все двадцать четыре щупальца замолотили по ней. Женщина закричала, выгнулась и потеряла сознание. Через несколько секунд активизировалась система безопасности: краб застыл, в спине у него отворилась заслонка, и оттуда с воем повалил сжатый пар — одновременно завыла аварийная сирена.

Бёртон обошел машину, нагнулся и посмотрел на лежащее ничком тело.

— Она мертва? — воскликнул Суинберн, пытаясь перекричать сирену.

— Нет, но здорово поцарапана.

— Слава богу, — облегченно вздохнул поэт, — это одна из моих любимиц!

— Неужели?

Суинберн кивнул, улыбнулся и пожал плечами. Его штаны тут же упали.

— Не пожимай плечами, пока не найдешь новый пояс, — посоветовал ему Бёртон. — Пошли, давай убираться из этого чертова борделя! Бетси скоро очухается, а сирена краба очень быстро привлечет внимание констебля. И пусть с этой девицей разбирается полиция, я уже ею сыт по горло!

Они вернулись к своим пенни-фартингам, завели моторы и проехали мимо громадного чистильщика улиц.

— О! А! Да! У-у-у! — запел Суинберн. — Знаешь, Ричард, эти костетрясы — не лучшее решение для моей свежеотхлестанной задницы!

— Сделай одолжение, Алджи, избавь меня от подробностей!

Они выехали на большую улицу.

— Это подтверждает… ох!.. твою теорию, — сказал поэт.

— Каким образом?

— Девушки в «Вербене… a-a-a!.. Лодж» — это жертвы обычной… у-ух!.. печальной судьбы. Ты ведь знаешь, как это бывает: они начинают работать служанками, потом их соблазняют… о-о! а-ах!.. хозяева, они беременеют, и их хладнокровно выбрасывают на улицу, где они должны заботиться о себе сами.

— Подлецы! — прорычал Бёртон.

— Но самое печальное… оуах!.. что всё это повсеместно распространено.

— А своей вины ты не чувствуешь, когда злоупотребляешь их несчастьем?

— Ричард, умоляю! Я же никогда… ой!.. не трогал их и пальцем. Я плачу им только за то, чтобы они меня отхлестали, больше ничего!

— Хм-м…

— Так или иначе, Бетси — исключение. Она не пострадала от жестокой судьбы: она из тех немногих, кто… ой!.. родился в борделе. Она дочь… а-ау!.. мадам. Другими словами, она не знает ничего… уф-ф!.. другого — и, вероятно, никогда не мечтала стать никем иным, чем… ох!.. шлюхой в борделе.

— Рассудок, пойманный в сеть…

— Совершенно точ… ах!.. точно.

Дальше они ехали без приключений и через четверть часа оказались на Лейстер-сквер, около итальянского ресторана Бартолини. Дверь была заперта, а окно, по-видимому разбитое, заколочено. Бёртон постучал, и Бартолини выглянул наружу. Его глаза полезли на лоб, когда хозяин увидел кровь на голове посетителя, но он быстро взял себя в руки и действовал так, словно не произошло ничего необычного.

— Vi prego di entrare, signori, — сказал он, слегка поклонившись. — Il ristorante è chiuso, ma i vostri amici sono al piano di sopra.

— Grazie, signore, [111]— ответил Бёртон.

Миновав общий зал, они вошли в дверь с надписью «Частный кабинет» и поднялись по лестнице на второй этаж. В большом уютном помещении, обшитом деревянными панелями, обставленном дорогой мебелью и даже имевшем собственный бар, они нашли своих друзей по Клубу Каннибалов: капитана Генри Мюррея, доктора Джеймса Ханта, Томаса Бендиша, [112]Чарльза Брэдлафа [113]и, конечно, Ричарда Монктона Мильнса.

Высокий и статный, но при этом загадочный и мрачный, Мильнс был верным сторонником и одним из лучших друзей Бёртона. Когда всякие ничтожества пытались отравить существование знаменитому исследователю, Мильнс неоднократно использовал свое богатство и влияние, чтобы им помешать. У него была обширная библиотека эротической литературы, возможно, богатейшая из всех частных коллекций: например, в ней было всё написанное маркизом де Садом, а также еще тысячи запрещенных томов, посвященных колдовству и оккультизму. Естественно, Мильнс был либертином, хотя на эмоциональном уровне он отделял себя от них, предпочитая выстраивать все свои отношения на основе чистого интеллекта. Некоторые считали его чопорным. Другие, включая Бёртона, понимали, что он лишь наблюдает или изучает жизнь, сам не увлекаясь ничем. Движение либертинов гармонировало с его темпераментом, но не сумело затянуть достаточно глубоко: Мильнс редко участвовал в их политических выступлениях и прочих делах.

Войдя в комнату, Бёртон и Суинберн увидели его стоящим в центре и рассуждающим о новинках технологистов:

— …и вот они взяли представителей вида Scarabaeus sacer, [114]— говорил он, — более известного как скарабей, а евгеники увеличили их до размера молочного фургона!

— Ни хрена себе! — воскликнул Брэдлаф.

— Как только жук вырастает, — продолжал Мильнс, — технологисты убивают бедное насекомое, вычищают его внутренности и крепят спереди сиденье с рычагами управления, а сзади — скамью и мотор. Таким образом, человек садится в жука, сажает назад всю свою чертову семью и едет куда хочет!

— Разрази меня гром, — воскликнул Мюррей, — ведь это же еще один вид транспорта!

— Нет, дорогой мой, — возразил Мильнс, — ты не совсем понял, в чем дело! Это не просто вид транспорта — это вид насекомых, притом священных для древних египтян! Евгеники выращивают их на фермах, а потом сразу убивают, безо всяких там «с вашего разрешения», — и только ради их панциря. Особая наглость здесь в том, что технологисты назвали эту машину по-немецки: «Фольксваген», то есть народный фургон.Но ведь это же не фургон — это жук! Живое создание, которое люди безжалостно используют в своих целях. Это святотатство!