— Что? Что? — выдохнули в отчаянии бедняги.

— Я бы надел синие очки и заткнул уши ватой.

— Да! Да! Да! Синие очки и вату! — повторили за узником академики, протягивая руки, как попрошайки за милостыней.

— Но у меня нет этого здесь! — ответил важно профессор Деде и вдруг воскликнул:

— Осторожно! Осторожно! Послушайте! Шаги!.. Это, возможно, он, с потайным фонариком и с дорогой уховерточкой в руках… Ха! Ха! Ни гроша! Честное слово, ни гроша не дам за вашу земную жизнь! Нет! Нет! Снова не удалось! Освобождение не получилось! С вами будет, как и с другими! Вы никогда не вернетесь! Никогда!

Действительно, кто-то спускался вниз. Кто-то ходил прямо у них над головами. Шаги приближались к люку.

Патар и Лалует вскочили и, движимые небывалой энергией, последним желанием выжить, ринулись к двери на лесенку. Голос узника несся за ними:

— Никогда! Я их больше не увижу! Они никогда больше не придут!

Беглецы ясно услышали, что над их головами уже открывали люк. Они инстинктивно отвернулись, втянув головы в плечи, закрыв глаза и заткнув уши.

Это настоящий кошмар… Лучше выйти на съедение собакам… Они сумели открыть дверь и карабкаясь полезли по лестнице, думая лишь о том, чтобы их не настигли луч и мелодия, которые убивают… Оба и думать забыли о собаках.

Однако лая что-то не было слышно. Видимо, псы сейчас ели, были заняты пожиранием пищи.

Патар и Лалует увидели калитку, описанную Деде, и ключ в замке. Одним прыжком они оказались перед ней.

А затем было отчаянное бегство через поля. Они бежали как сумасшедшие куда глаза глядят, прямо вперед, в темноту, спотыкаясь, вставая, отскакивали в сторону, если лучу лунного света случалось упасть на одного из них… Ведь этот луч вполне мог идти из потайного фонарика!

Наконец они выбрались на дорогу. Мимо проезжала повозка молочника. Академики переговорили с ним и, скользнув в повозку, в изнеможении, умирающие от пережитого, попросили отвезти их на вокзал, скрывая, кто они такие, объяснив, что сбились с пути и испугались двух огромных псов, преследовавших их.

Именно в этот момент где-то вдалеке в ночи раздался дикий лай. Собак, видимо, пустили по следу.., по следу неизвестных пришельцев, оставивших открытыми двери… Великан Тоби, наверное, устроил настоящую облаву по всем правилам.

Но повозка рванула с места… Мсье Ипполит Патар и мсье Лалует смогли наконец вздохнуть свободно. Они поняли, что спасены. Великий Лустало ведь никогда не узнает.., до того самого момента, когда наступит возмездие, кто же проник в его тайну.

Улица Лаффит была темной от массы людей. Во всех окнах торчали зеваки, ожидая, когда мсье Гаспар Лалует покинет семейный очаг и отправится в Академию, где ему предстояло произнести свою речь. Для квартала, где жил мсье Лалует, это был большой праздник, ведь благодаря ему он прославился. Торговец картинами, старьевщик стал академиком. Париж такого еще не видел. А героические обстоятельства, в которых происходило его избрание, во многом способствовали тому, что все здорово взбудоражились. Журналисты заполнили тротуары и при каждом удобном случае тут же вытаскивали свои пропуска, для того чтобы иметь возможность без помех вести репортаж невзирая на чрезвычайную службу порядка, которую префект счел необходимым мобилизовать в этот день. Многие из присутствовавших намеревались не только устроить овацию в честь Лалуета, но и сопровождать его до самого конца моста Искусств. Впрочем, это было невозможно, потому что уже в течение нескольких часов на мост никого не пускали. Кроме того, в глубине души все страшились еще одной смерти. Она казалась вполне вероятной.

Поскольку мсье Лалует все не появлялся, страхи в толпе увеличивались, тревога росла с каждой уходящей минутой.

Однако никто из присутствовавших и не мог увидеть мсье Лалуета, поскольку новоиспеченный академик уже с девяти часов утра был в Академии, где он с мсье Ипполитом Патаром заперся в зале Словаря.

Да! Бедняги провели страшную ночь и появились у родственника мсье Лалуета, державшего лавку на площади Бастилии, в весьма плачевном состоянии. Здесь к ним тайно присоединилась мадам Лалует. Ей, конечно же, все рассказали и несколько часов после этого посовещались. Мсье Лалует предложил сейчас же пойти в полицию, но мсье Патар тронул его своим красноречием и слезами, убеждая в том, что лучше действовать осторожно, чтобы по возможности избежать скандала и не повредить чести Академии. Мсье Патар попытался таким образом дать понять мсье Лалуету, что с тех пор, как тот стал академиком, у него появились новые обязанности, которых нет у простых людей, что он отныне, как весталка в древности, отвечает за то, чтобы не угасал бессмертный огонь, пылающий на алтаре Института.

На что супруги Лалует сочли нужным ответить, что теперь эта славная обязанность, на их взгляд, таила слишком много опасного для того, чтобы за нее так уж бороться. Мсье постоянный секретарь, в свою очередь, возразил, что уже слишком поздно отступать и раз уж он стал Бессмертным, то придется оставаться им до гроба.

— Именно это меня и огорчает, — ответил мсье Лалует.

В конечном счете, будучи уверенными в том, что великому Лустало неизвестно, кто узнал его тайну, все трое пришли к выводу, что положение у них сейчас не такое уж плохое. И даже более обнадеживающее, чем тогда, когда они ничего не знали о причинах смерти трех предшествующих претендентов на кресло. Мадам Лалует высказала еще ряд соображений, но, все еще окрыленная восторгом толпы, осаждавшей дом, не нашла в себе силы так быстро отказаться от славы. Было решено, что с первыми лучами солнца оба академика отправятся в зал Словаря, запрутся там, чтобы их не беспокоили, и прикажут никого туда не пускать, в том числе и великого Лустало.

Наконец было решено купить вату и синие очки.

Мсье Ипполит Патар и мсье Лалует, заложив ватой уши и нацепив на нос синие очки, сидели в зале Словаря. Лишь несколько минут отделяли их от того момента, когда память мсье Лалуета получит возможность навсегда прославиться.

Снаружи, нарастая, доносился нетерпеливый гул толпы.

— Пора! — вдруг произнес мсье Патар. — Пора!

И он решительно открыл дверь зала, беря под руку своего коллегу. Но в тот же миг она сама распахнулась и с шумом захлопнулась вновь.

Оба академика в ужасе отступили — перед ними стоял великий Лустало.

— Так, так! — сказал он чуть дрожащим голосом, нахмурив брови. — Так! Вы теперь носите очки, мсье постоянный секретарь? А-а! И мсье Лалует тоже? Добрый день, мсье Гаспар Лалует. Я уже давно не имел чести видеть вас. Очень рад!

Лалует пролепетал в ответ что-то нечленораздельное. Мсье Патар все же попытался сохранить хладнокровие: он сознавал, что наступил решающий момент. Лишь одно беспокоило постоянного секретаря: великий Лустало упорно держал одну руку за спиной.

Самое трудное — сделать вид, будто ничего не происходит. Ведь, вне всякого сомнения, великий Лустало что-то подозревал.

И мсье Ипполит Патар сухо проговорил, не упуская из виду ни одного движения ученого:

— Да, мы с мсье Лалуетом обнаружили, что зрение стало нам изменять.

Месье Листало сделал шаг вперед. Те сразу же отступили на два шага назад.

— И где вы это обнаружили? — зловеще спросил ученый. — Уж не у меня ли вчера вечером?

Мсье Лалует, оглушенный этим вопросом, буквально остолбенел, но мсье Патар из последних сил запротестовал, уверяя, что великий Лустало, самый рассеянный в мире человек, сам не понимает, что говорит, так как вчера вечером ни мсье Лалует, ни он, Патар, не покидали Парижа.

Великий Лустало, по-прежнему держа руку за спиной, ухмыльнулся.

Тут он вдруг вытянул руку вперед, к огромному ужасу своих собеседников, которые одной рукой резко поправили на носах очки, а другой проверили вату в ушах, полагая, что сейчас появится потайной фонарик или «дорогая уховерточка».