Света приободрилась, допричесалась, и они посидели за кофе, обмениваясь новостями, а потом надо было приниматься и за дела. Вечная декабрьская волынка — рассылка поздравлений с Новым годом и Рождеством — вырастала перед международным отделом, как айсберг перед «Титаником». Адреса и имена для рассылки Чернова брала у своей подружки Хвостиковой, и теперь пришлось посылать к ней Машку.

Машка вернулась обескураженная и сказала, что адреса у Хвостиковой есть, но не те, которыми они обычно пользовались, а те, по которым рассылались рекламные проспекты. А те, нужные, должны быть в машине у Нины Георгиевны.

Света включила компьютер и с ужасом увидела, что Чернова стерла абсолютно все файлы — как освободила стол и шкаф от своих вещей, так и очистила память компьютера… Теперь надо было идти в отдел автоматики и валяться в ногах у компьютерщиков, чтобы те нашли на сервере какие-нибудь копии или старые версии и перекачали их Свете через локальную сеть. Какая же тягомотина! Потом разбирайся в них… Да, хорошо подстроила, ничего не скажешь… Что-то будет дальше…

Еще одной большой головной болью была необходимость разрулить отношения с Анной Павловной. Во-первых, надо было выяснить, знает ли она о трехстах долларах, про исчезновение которых Света так неловко сморозила Черновой. Луценко давно стала к ней холодна, близко к сердцу ее бед не принимала, повторяя, что Света мается дурью… Выручить должна была лучшая подруга, и Света спустилась к Наташе.

Та выслушала Светин сбивчивый монолог и, глубоко вздохнув, сказала, что Луценко знает об этой историк давным-давно и ждала только ухода Черновой, чтобы выяснить этот вопрос прямо в кабинете у Пеструха.

— Я ей пыталась сказать, что это все наговор и ты этого никогда не говорила…

— А она?

— А она спросила: если такого разговора не было, откуда Чернова вообще могла узнать, что ты давала деньги на хранение, и что они были предназначены на ремонт квартиры, и что там была именно такая сумма, ни больше ни меньше? Если не ты сама ей рассказала, откуда Черновой это все известно?

У Светы все оборвалось внутри — а если Чебурашка, за компанию с Луценко, еще начнет выяснять про роман с Петровой, которого, кажется, тоже не было, как и кражи денег из конверта?! Надеяться приходилось только на чудо…

«За что боролась, за что боролась, за что боролась…» — долбил по мозгам противненький голосок, когда Света на ватных ногах поднималась в отдел.

Но чудо все-таки произошло — Ленка Авессаломова, как и предполагалось, в ноябре родила сына. Луценко была так рада, что все были живы и здоровы, что ей стало ни до чего, и про Свету, как про отработанный материал, она просто забыла. Разборка, не состоявшаяся по горячим следам, вряд ли могла состояться в будущем. На глаза Луценко Света старалась не попадаться, по работе, если надо, посылала Машу. Если же Анна Павловна все-таки ей попадалась на пути, Света бросала скоренькое «здрасть» и старалась не встречаться с ней глазами. Каждый раз она вспоминала про то, как ловко подставила ее Чернова, и обида, хоть уже и не такая острая, пробегала по ее сердцу холодными лапками с острыми коготками.

«Она ушла, работает спокойно за большие деньги, а меня здесь завалили, дергают с утра до ночи, телефон не умолкает…»

Нина как-то странно распалась для Светы на три разных человека. Одна Нинуля — добрая, любящая, такая родная, подстраховывавшая Свету на переговорах и в прочих служебных и личных хлопотах, была уже где-то далеко, там, где был Светин потрясающий день рождения, когда все ее поздравляли и восхищались, как умеет организовывать мероприятия международный отдел…

Вторая была той Черновой, которая не захотела пожертвовать для нее своим отпуском, не делала ей подарков и не хотела принимать близко к сердцу ее неприятности, которая безжалостно бросила ее наедине с кучей работы, с болезнями и дурочкой-референтом, не способной придумать и сделать ничего хоть сколько-нибудь примечательного и выполняющей лишь простенькую канцелярскую работу.

Третья Чернова упорхнула от Светы в какой-то блестящий, сияющий мир, где прямо-таки роились богатые мужчины, готовые платить хорошие деньги за непыльную работенку, устраивались презентации с хорошим вином, вкусной закуской и подарками в аккуратных пластиковых пакетиках. В этом мире можно было не торопиться сломя голову к полдесятого утра в промозглый, холодный офис с вечно надрывающимися телефонами. И Чернова, жившая в этом волшебном мире, не вспоминала о Свете и не хотела взять ее к себе…

Попытки узнать, в какую фирму ушла Чернова, проинформировать ее новых коллег, что это за фрукт, успехом не увенчались. Луценко и Хвостикова знали это наверняка, но даже Маше они сказали только: «Она работает в издательстве, с очень интеллигентными и приятными людьми, и довольна, как слон. Жалеет только, что раньше не сбежала». Обзванивать все издательства, которых в телефонном справочнике оказалось сотни две, и выяснять, есть ли у них такая Чернова, даже для такой благородной цели, как отправить ее торговать на рынок, было практически невозможно. Светины силы все убывали, и на это их бы уж точно не хватило.

На первых же после ухода Черновой переговорах Светлана с ужасом обнаружила, что не только не понимает английского языка, но и сама не может выдавить из себя предложения, длиннее двух слов. Проклятые фразы, хихикая, рассыпались на те самые острые осколки, что постоянно ранили Светину душу при малейшем умственном усилии.

Директор покрылся красными пятнами и перешел на универсальный язык мимики и жеста. После переговоров Свете пришлось извиняться, аргументируя свою переводческую несостоятельность личными проблемами.

— Постарайтесь решить ваши проблемы в самое ближайшее время, — процедил Пеструх в ответ. — При теперешнем положении фирмы нам нужны только полноценные работники.

Да, положение фирмы ухудшалось просто на глазах, премии сошли на нет, а оклады упорно не прибавляли.

Месяца через два, когда прошел Новый год, по предприятию стали ходить газеты и журналы со статьями, подписанными… да, бывшим сотрудником международного отдела Н. Черновой. Эта ловкачка устроилась не переводчиком, как думала Света, а журналистом и занималась тем, что брала интервью у разных медицинских светил и академиков, писала про моду и всякие занятные штуки вроде танца живота и стриптиза! Да, с ее зацикленностью на здоровье и тряпках, с любовью ко всяким дорогостоящим глупостям, этим ей только и было заниматься. Со страниц прямо-таки звучал ее голос и лезли в уши типично черновские словечки и оборотики. Статей этих была невероятная куча — она их просто как блины пекла!

Дня три Света переваривала эту новость, не веря, что Черновой удался такой неожиданный финт. Да, вроде она говорила, что и прежде печаталась, немного, нечасто, но очень удачно…

«Дорвалась до больших денег, графоманка», — думала Света, читая очередной опус Черновой, где та на целой газетной странице изощрялась в парадоксах и каламбурах.

«А ведь она может там себе и мужичка приличного подцепить, академика какого-нибудь нестарого. Здешними-то технарями брезговала, а там, может, и перестанет от мужиков бегать…»

По предприятию, вместе с черновской литературой, расползались завистливые слухи, что работает она по свободному графику, на работу ездит не каждый день, шлепая свои творения на компьютере дома, а если и ездит в свою редакцию, то не раньше, чем к двенадцати дня и на пару часиков.

Галя, специалист по растаможке, которая жила по той же ветке метро, говорила, что изредка видит Чернову в электричке, что она посвежела, похудела и отпустила ниже плеч свои каштановые кудри, говоря, что теперь, когда из нее никакая лодырь и бездарь кровь не пьет, чувствует себя на двадцать с небольшим, несказанно счастлива, строит творческие планы, бурно делает карьеру и очень горда собой — а пусть кто-нибудь попробует начать жизнь сначала на пятидесятом году жизни, да еще так успешно!