Из мечтательного настроения Свету вывела Маша, снявшая трубку, — Света, грезя, даже не услышала звонка.
Воробьев приглашал зайти. Света ожидала, что спуститься велят и Черновой и она будет присутствовать при репетиции расстрела, но такого не последовало. Однако в кабинет Воробьева она впорхнула в радостном трепете.
Воробьев, почти не глядя на нее, сказал:
— В этом файле ничего особенного нет… Это… — Он взял какую-то бумажку и прочитал: — Отрывок из рассказа Роберта Шекли «Звездный ковш».
Света почувствовала, что паркет под ее ногами медленно, но неумолимо расходится и под ним обнаруживается гнусная, вязкая жижа, в которую Света начинает также медленно и неумолимо погружаться.
— И вы, переводчик, специалист, не могли отличить фантастику от технического текста?
— Могла, но я подумала…
— Я не знаю, что вы думали, а меня вы поставили в нелепое положение.
Так и не дождавшись разъяснения, что же она такое думала, Воробьев буркнул:
— Ладно, идите.
«Ничего ты не подумала, — вякнул примолкший было на время голосок. — Просто опять у тебя ничего против Нинки не вышло».
«Ничего, я еще что-нибудь придумаю, я ей такую фантастику устрою… Это, наверное, Калинин с Луценко опять ей помогли… Вот гадина, вот гадина, скользкая, как змея… Опять меня дурой выставила».
«А ты и есть дура», — пискнул голосок и убежал.
В отделе Света застала подозрительно радостную Нину и Машутку, стоявшую рядом с ее креслом.
— А у меня для вас приятная новость — с понедельника я вас оставляю навсегда.
— Неужели? А почему не сегодня?
— Да хоть вчера — барахла много, за один раз не вывезешь.
— Как вы здесь окопались!
— Да я ж вам говорила. Это свойство моей водолейно-водопадной натуры — заполнять все вокруг. Я — воздух. Когда я есть, меня вроде как и незаметно… А вот мое отсутствие вы тоже почувствуете сразу… Уже в понедельник.
— Вы намерены напоследок сделать нам какую-нибудь гадость?
— Да, самую большую: повернуться и пойти.
— Это для нас не гадость, а радость.
Света обрадовалась, что смогла, наконец, ответить остроумно. Чернова же повернулась назад к дисплею и, уже что-то набивая, стала рассказывать как ни в чем не бывало:
— Вы впадаете в то же трагическое заблуждение, что и моя бедная мама. Она тоже как-то раз решила доказать мне, что в нашей маленькой семье главная — она. Она думала, что я стану плясать под ее дудку, если она вдруг перестанет на меня шить. Шить-то она перестала, да, но и я перестала делать для нее то, что всегда делала, — она гордо отказалась от моих услуг, а я и не навязывалась.
— Ну и что?
— А то, что и хлебушек горячий из моссоветовской пекарни кончился, и лекарства, и косметика импортная, и продукты с улицы Горького. А шить в конце концов я научилась сама, из-за чего бедная мама утратила единственный рычаг управления моей персоной… Причем все это затеяла она сама, сама прилежно воплощала планы в жизнь и сама же от этого пострадала. Как-то ей стало голодно, холодно и неуютно… Я ж говорила вам: самый страшный враг человека — это он сам. Никто не сделает человеку тех гадостей, которые, планомерно и целенаправленно, он сделает лично себе. Вы тоже скоро останетесь один на один со своей, э-э, как бы это сказать поделикатнее, натурой, и будете иметь от нее все, что заслужили.
— Как мне надоели эти ваши умности!
— Во-во, и мою мать тоже просто корежило, когда я произносила свою любимую поговорку.
— Какую же?
— «За что боролся, на то и напоролся». У нее вся жизнь по этой поговорке и прошла… Я с вашего разрешения выйду выбросить мусор. Набралось, знаете ли, барахла за столько лет…
Когда Чернова вышла, Света спросила у Машутки:
— Не говорила она, куда уходит?
— Нет, ей просто кто-то позвонил, когда тебя не было, и сказал, что она прошла конкурс.
«Надо же, конкурс… Наверное, хорошая должность… Вот бы узнать и позвонить им, чтобы они ей отказали в самый последний момент…»
— Вы когда заявление подадите, меня вот что интересует? — спросила Света, когда Чернова вернулась с мокрыми руками и глуповато-расслабленной миной на лице.
— Да вот сегодня схожу еще раз побеседую, согласую этот вопрос со своим новым руководством.
— А со мной вы это согласовать не хотите?
— Я это согласовала с директором. Как он скажет, так и будет, так что ваше мнение меня интересует постольку-поскольку. Я вообще-то хотела уволиться и не работать до самой весны, творческими делами заняться, но когда я сказала об этом Анне Павловне, то она такую мне головомойку устроила… у-у!
«Господи, мне б до весны не работать!.. Хоть в холод и темень сюда не таскаться… Да разве можно!.. Евсеев убьет. А сколько же у нее денег, если она хотела полгода не работать? Откуда?! Неужели переводами столько заработать можно?»
«Ну это как работать, — задумчиво промямлил голосок, — ты себе переводами и на туалетную бумагу не заработаешь».
До конца недели Чернова сумками вывозила домой свое имущество и раздавала ненужные вещи. Большая часть наследства, включая посуду и самосвязанные утеплители, вроде шарфов и веселеньких жилеток, достались Хвостиковой.
— Вы только словари и книги не увозите, пожалуйста, — между делом заметила Света.
— Свои я уже давно забрала, поскольку пользуюсь электронными и Интернетом, а казенные останутся. Я вон их сколько накупила, читай, переводи — не хочу. Да и никому они больше не нужны. Работы-то нет! Макулатура! Кстати, точилочку мою верните, пожалуйста.
Вот этого Свете было жальче всего. Хорошая фирменная точилка для косметических карандашей — сколько раз Света намекала, чтобы Чернова ей ее подарила! Так нет ведь, ни в какую… А теперь забирает насовсем…
Словом, быстро и споро, как все, что она делала, Чернова собрала вещи и исчезла из фирмы. Секретарша Наташа говорила, что она заходила сказать последнее прости к Пеструху, и они беседовали минут сорок. Неужели она рассказала ему про «роман с Петровой»? И что еще наговорила напоследок? Хорошо, хоть про стольник зеленых, что, кажется, украла Гапова, нигде не брякнула…
Вбежав в отдел в понедельник, Света почувствовала в воздухе омерзительный, свербяще-крепкий запах женского пота.
«Господи, что еще за напасть? Уборщица, что ли?» — подумала она и, не раздеваясь, бросилась открывать окно.
Из окна пахнуло таким сырым холодом промозглого ноябрьского утра, что Света его сразу же закрыла.
«Скорей включить батарею и бежать на планерку», — подумала Света, не зная, за что браться. У нее было еще несколько минут, чтобы хлебнуть кофе и хоть как-нибудь причесаться.
Батарея оказалась в это утро немыслимо тяжелой и никак не хотела выезжать на середину комнаты. А как она включается? Чернова сама включала ее через тройник и выключала из сети на выходные… Где ж тройник-то?
Света оставила бесполезное занятие, включила чайник и взялась за щетку, пытаясь взбить щедро намазанные пенкой волосы. Колотун в комнате был кошмарный, и даже нагретый воздух из фена казался прохладным. Чайник пошипел и отключился. Света бросила фен и попыталась сделать кофе. Но в чайнике практически не было воды.
«Господи, неужели все действительно так и будет, как сказала эта сволочь?!»
«А так и будет… — подтвердил голосок, молчавший все выходные, уныло протянувшиеся в вялых перепалках с мужем и постылых хозяйственных хлопотах. — За что боролась, на то и напоролась».
Так, замерзшая и полупричесанная, Света вошла в директорский кабинет, когда уже шел рапорт, и все повернулись в ее сторону.
«Попросить, что ли, Машку приходить пораньше?» — подумала Света, втискиваясь на свое место у двери.
Маша была на месте, когда замерзшая, да еще и оголодавшая за время рапорта Света вернулась в отдел. Батарея была подключена, чайник полон и вскипячен, и Маша бросилась горячо ее целовать, шепча на ушко, как ужасно она по Светочке соскучилась.
