Питт не чувствовал никакого удовлетворения оттого, что тело Фулберта наконец-то обнаружилось и загадка его исчезновения была разрешена. Он и раньше не сомневался в том, что Фулберта уже нет в живых. Но глубокая ножевая рана на спине исключала возможность самоубийства. И потом, кто-то же избавился от тела, затолкав его в дымоход камина. Томас не мог придумать ни одной причины, по которой невиновный человек мог бы совершить такое. За исключением, может быть, Афтона Нэша, чтобы скрыть вину своего брата. Для всех остальных самоубийство Фулберта было бы отличным ответом на вопрос, кто изнасиловал и убил Фанни.

Фулберт был мертв уже долгое время — наверное, с той самой ночи, когда исчез. Тело разложилось на летней жаре и было изъедено личинками насекомых. Это означало только одно: Фулберт не мог напасть на Селену, потому что к этому времени его уже не было в живых.

Налицо было еще одно убийство.

Тело положили в закрытый гроб и унесли. Затем Питт в который раз приступил к уже ставшему рутинным опросу обитателей Парагон-уок. Халлам Кэйли ждал своей очереди. Выглядел он ужасно: лицо серое, покрытое испариной; руки дрожали так сильно, что стакан стучал о зубы.

Питт и раньше видел людей в шоке. Ему приходилось наблюдать их реакцию, когда они встречались лицом к лицу с кошмаром, или были виновны в преступлении, или сокрушены горем. Он так и не научился отличать один вид шока от другого. Глядя теперь на Кэйли, он не мог сказать, что чувствовал этот человек, за исключением того, что он был полностью раздавлен и скверно выглядел. Питт молча разглядывал его и думал, какие вопросы имеет смысл задавать. Чувство жалости заполнило его, и все происходящее стало терять смысл.

Наконец Халлам поставил стакан на стол.

— Ничего не понимаю, — сказал он безнадежно. — Видит бог, я не убивал его.

— Зачем он пришел сюда? — спросил Питт.

— Он не приходил! — Халлам повысил голос. Он не мог контролировать себя. — Я никогда не видел его здесь! Я не знаю, какая дьявольщина произошла у меня в доме!

Питт и не ожидал от него признания — по крайней мере, не сейчас. Может быть, Кэйли один из тех людей, которые будут отрицать все, даже припертые к стенке доказательствами? Или (было ли такое мыслимо?) он действительно ничего не знал? Питт должен будет также поговорить со всеми слугами. Это может оказаться долгим и неприятным делом. Обнаружение виновного — всегда трагический процесс. Когда Томас только начал служить в полиции, он думал, что это будет бесстрастная работа, решение головоломок. Теперь он знал, что все обстоит совершенно иначе.

— Когда вы последний раз видели мистера Нэша? — спросил он.

Халлам взглянул с удивлением, глаза налились кровью.

— Боже милостивый, я не знаю! Это было несколько недель назад! Я не помню, когда видел его, но точно не в день, когда он был убит. Я помню это наверняка!

Питт слегка приподнял брови и спросил:

— Вы полагаете, что он был убит в тот день, когда исчез?

Халлам пристально посмотрел на него. Краска залила его лицо, затем полностью исчезла. Над верхней губой выступили капли пота.

— А разве не так?

— Я полагаю, что так, — устало сказал Питт. — Сейчас невозможно сказать наверняка. Тело могло находиться в дымоходе довольно долго, пока никто не пользовался этой комнатой. Запах, конечно, был бы гораздо хуже… Вы давали распоряжение служанкам убраться здесь?

— Ради всех святых! Я не веду домашнее хозяйство. Они убираются, когда хотят. Вот для чего у меня слуги — я не должен думать о домашних делах.

Его ни к чему было спрашивать, имел ли кто-либо из прислуги более неофициальное или даже близкое знакомство с Фулбертом. Все это уже спрашивалось — и, как и следовало ожидать, отрицалось.

Форбс обнаружил новый факт, заслуживающий внимания, — вернее, новое показание. Теперь дворецкий признался, что он открывал дверь Фулберту после обеда в день его исчезновения. Халлама в доме не было. Фулберт пошел наверх, сказав, что хотел бы поговорить с камердинером. Дворецкий полагает, что он ушел незамеченным; теперь стало очевидным, что это не так. Слуга извинился за ложь, которую произнес, когда его допрашивали в первый раз, объяснив, что не считал это важным и не желал усложнять жизнь хозяину такими случайными совпадениями. Естественно, он также боялся быть уволенным.

Расспросы остальных слуг завели в безнадежный тупик. Камердинер отрицал, что он видел Фулберта, и ничего нельзя было доказать. Форбс утверждал, что между камердинером и дворецким царили постоянное соперничество и давняя вражда, и невозможно было определить, кому верить. Из предыдущих показаний слуг, даже если кто-то из них лгал, можно было вполне сделать вывод, что любой из мужской прислуги мог убить Фанни, но ни один из них не мог напасть на Селену.

В конце концов, Питт пошел в полицейский участок, предварительно приказав констеблю постоянно следить за тем, чтобы ни один из челяди не покидал Парагон-уок. Все эти события словно оставили неприятный привкус во рту. Томас уже задал все возможные вопросы, которые могли бы что-нибудь прояснить.

Фулберт был похоронен сразу же. Церемония вышла скромной и мрачной, как если бы ужасно изуродованное тело было у всех на виду, хотя на самом деле его хоронили в закрытом гробу.

Питт тоже посетил похороны — на этот раз не из жалости к усопшему, а потому что хотел присмотреться к присутствующим. Шарлотта не пришла, Эмили тоже. Обе еще страдали от пережитого ужаса. Кроме того, Шарлотта почти не знала покойного, и ее присутствие рассматривалось бы не столько как уважение к Фулберту, а скорее как любопытство. Беременность Эмили давала ей удобную отговорку, чтобы остаться дома. Джордж, мрачный, с бледным лицом, весь какой-то съежившийся, был единственным представителем семьи Эшвордов на похоронах.

Питт занял у кого-то черное пальто, чтобы прикрыть свою разноцветную одежду, и осмотрительно стоял сзади, под тисами, надеясь, что никто не обратит на него внимания; а если и бросят случайный взгляд в его сторону, то сочтут его служащим из похоронного бюро.

Томас ждал прибытия похоронного кортежа. Черный креп развевался на ветру. Никто не произнес ни звука, кроме священника, чей мелодичный голос летел над комьями засохшей глины и над усыхающей травой между могилами.

Здесь не было женщин, за исключением родственниц Фулберта — Фебы и Джессамин Нэш. Первая выглядела ужасно. Ее руки и лицо были пепельного цвета, под глазами залегли темные круги. Она стояла сгорбившись, и со стороны ее можно было принять за старуху. Питт видел раньше детей, привыкших к жестокому обращению, — с таким же потухшим взглядом, напуганных и ожидающих очередного удара.

Джессамин выглядела совершенно по-иному: спина прямая, как у солдата, подбородок высоко поднят; даже колышущаяся черная вуаль не могла скрыть белизны ее кожи и яркости глаз, устремленных на ветви тиса в дальней стороне кладбища, где Парагон-уок упирался в покойницкую. Единственное, что выдавало ее эмоции, были судорожно стиснутые в кулаки пальцы — настолько крепко сжатые, что если бы не перчатки, то наверняка ногти пронзили бы кожу.

Все мужчины квартала были в наличии. Питт изучал их одного за другим. Память представляла его внутреннему взору все, что он знал о каждом. Томас искал мотивы, неясности и несостыковки — все, что могло бы натолкнуть его на ответ.

Фулберт был убит потому, что знал, кто изнасиловал Фанни, а затем Селену (если это был один и тот же человек). Наверняка никакой другой причины не могло быть. На Парагон-уок не существовало никакого другого секрета, за который стоило убивать.

Мог ли это быть Алджернон Бернон? Требовались большая сила и точность, чтобы нанести единственный удар ножом. Теперь он с мрачным лицом стоял на краю раскрытой могилы. Маловероятно, что он думал о Фулберте; скорее, о Фанни. Любил ли он ее? Какое бы горе ни переживал сейчас Алджернон, оно было спрятано под маской хорошего воспитания, создаваемой многими поколениями. Джентльмены не должны показывать свои чувства. Это считалось неприличным, женственным. Даже умирать джентльмен должен с достоинством.