Меня неоднократно упрекали в том, что я сгущаю краски, утрирую и вообще всячески нагнетаю негатив. Так вот. Описанный в следующей главе эпизод смягчать или удалять я отказываюсь, поскольку видел всё это собственными глазами. Я — свидетель. Я сам там был, лично. Изменены некоторые детали, что-то я дописал, что-то уж и подзабыл, но суть осталась неизменной. Правда, произошла эта история не в 2013 году, а где-то в 2004–2006, точнее не помню. Но разве это что-то меняет? Когда будете читать — помните, что я там был. Перед вами — рассказ очевидца…

А поезда у них тут хорошие, хоть и капитализм. Мягко так идёт по рельсам, почти не стучит, да ещё и быстро. И дыма паровозного нет вовсе, потому что нет самого паровоза — поезд электрический.

За окном темнеет, уже вечер, в вагоне свет зажгли (тоже электрический, конечно). Рядом со мной на скамейке сидит и смотрит на проплывающие мимо деревья Ленка. Напротив меня какой-то незнакомый крупный мужик уныло изучает пол перед собой. Напротив Ленки Женька Киселёв сидит, отвернувшись ото всех так, чтобы украшением на своём лице народ не смущать.

Народу в вагоне немного, едва треть мест заполнена, остальные пустуют. Переодетые уже в гражданскую одежду Мюллер и Лотар вдвоём сидят на другом ряду скамеек, наискосок от нас, и делают вид, будто бы они совсем-совсем с нами незнакомы.

Дверь в вагон с негромким шорохом плавно отошла в сторону и внутрь вошла пожилая женщина лет шестидесяти. Поезд при этом не останавливался, так и продолжал ехать вперёд на огромной скорости. Вероятно, женщина прошла из другого вагона, следующего за нашим. Вошла, встала в проходе, и довольно громко, чтобы всем слышно было, начала говорить: «У меня был сын. Два года назад его убили…».

Ой. Несчастная старушка. Сына убили, муж умер, осталась только старенькая и совсем больная мама, больше никого и нет. Просит помочь хоть чем-нибудь, хоть чем, хоть хлебом, хоть продуктами. У меня ничего нет, совсем ничего, карманы пустые, а то я бы обязательно помог несчастной, у неё такое горе. Смотрю, Мюллер на своём месте полез за пазуху и начал там шарить.

А, он деньги искал, понятно. Вот, купюру в тысячу рублей старушке протягивает. Немного, конечно, но хоть так поможет, ему тоже жалко престарелую женщину.

Остановка очередная, поезд тормозит. Я повернулся к Ленке и хотел уже попросить её дать мне немного денег, помочь несчастной, но не успел. Едва лишь я рот открыл, как старушка, у которой погиб сын, проворно выскочила из вагона на железнодорожную платформу. Она так спешила, будто бы опасалась того, что Мюллер может передумать и отобрать у неё деньги обратно.

Но что меня особенно поразило, так это то, что никто, совсем никто из пассажиров в вагоне не обратил на попавшую в беду женщину ни малейшего внимания, будто бы она — пустое место, будто и нет её вовсе. И уж тем более никто (кроме главного гестаповца Германии) не протянул ей даже и чёрствой корки хлеба.

— Лен, — пихаю я локтём в бок сидящую рядом девчонку. — Лена!

— Чего? — поворачивается она ко мне от окна.

— Лен, а отчего все такие злые и жадные, а?

— Ты о чём?

— Вот эта женщина, что была тут только что, почему ей никто ничем не помог? У неё такое горе, а всем вокруг наплевать? Почему?

— Женщина? Это которая «у меня был сын, два года назад его убили», что ли?

— Да. Почему никто даже не посмотрел на неё? Ей ведь ни копейки не дали, только наш… эээ… ты-знаешь-кто помог, а больше никто.

— Так это не настоящая, это нищенка профессиональная, её узнали просто.

— Как это?

— Да так. Я хоть и не каждую неделю в электричках езжу, но её уже раз десять встречала, всю её речь наизусть помню. Правда, по этому направлению я не ездила ещё, но она, верно, со всех вокзалов по очереди катается, у лохов доверчивых деньги отжимает.

— Да ты что?! Правда?

— Правда. Первый раз я её, наверное, года четыре назад встретила, у неё тогда тоже «два года назад сына убили». И так год за годом, одно и то же всегда говорит. Получается, у неё каждый год по сыну, что ли, убивают? И «старенькая мама» тоже всё это время «почти не ходит».

— Так она что, всё это наврала? И про сына и про маму?

— Разумеется. Говорю же, это профессиональная нищенка, ей только деньги нужны от пассажиров. Если кто хлеба даст, как она просила, так тот хлеб на ближайшей остановке в помойке окажется, не нужен ей никакой хлеб.

— Ну и тварь! А милиция куда же смотрит, почему не заберут её?

— Скорее всего, она с ними просто делится, вот и не трогают её.

В этот момент из кармана куртки сидевшего передо мной мужчины зазвучала довольно приятная, бодрая мелодия. Тот неторопливо достал мобильник в синем чехле, нажал кнопку и стал негромко с кем-то разговаривать: «Да… да, конечно… нет, не успел… Лен, давай завтра сделаем это, ладно?.. ничего… да не пойду я никуда… нет, я сказал, не уговаривай… хорошо… минут через двадцать буду… ну, встреть, если хочешь… не по телефону, Лен, тут люди кругом… всё, пока, целую!». Мужчина спрятал свой мобильник в карман, а сам вновь уставился на грязный пол вагона перед собой.

Ленка толкает меня коленом и кивком головы показывает на окно с противоположной стороны вагона. Ух ты!! Вот это да! Там башня такая, высоченная-высоченная, прямо до облаков. Заходящее солнце красиво освещает её багровыми лучами. Какая здоровенная! Ленка говорит, что это Останкинская телебашня.

Киселёв тоже обернулся посмотреть на башню. Нда, как я его! Лучше бы не поворачивался, не пугал народ. Он, конечно, младше меня на год, но всё равно поставить такой знатный фингал с одного удара, да ещё и левой рукой — это постараться надо! Какой я, однако, могучий!

Да, вы верно угадали, это тот самый мерзавец, который оболгал меня в милиции, та самая мразь, которую я у Гейдара отбил и из-за которого у меня правая рука до сих пор в гипсе и одного зуба во рту не хватает.

Собственно, эту гадину Ленка спасла. Если бы не она, я бы из Киселёва вообще фарш бы сделал, даже одной рукой. Но я не успел. Ленка у меня на шее повисла и сразу, сходу, без разговоров полезла целоваться. А я до сегодняшнего дня с девчонками и не целовался ни разу ещё. И это оказалось так здорово! Нет, «здорово» — не то слово. Здорово — это мороженое в жару есть, вот это здорово. А целоваться с Ленкой, это не здорово, это офигенно!!

А потом… Ну, потом мне уже и расхотелось как-то Киселёва бить, пожалел я его, он ведь всё-таки младше и слабее. И ещё Ленка рассказала мне, что это он меня спас, он рассказал ей, где я нахожусь.

Угу, игрушку я включил тогда, да и набрал в поиске школьную гильдию Ленки, была у них и такая. А там всего три человека в тот момент в сети находились, я и обратился к первому попавшемуся, да. Ну, а этот «первый попавшийся» как раз Киселёвым и оказался, я тогда не знал просто про это, а то ни за что бы его о помощи не попросил, гада такого.

Писать, кстати, мне латинскими буквами приходилось, не было у меня на клавиатуре русских букв, совсем не было, меня же готовили к…

Ну, суки!!!

Всё, слов нет просто у меня. Суки, твари!

Что удумали, а?! И ведь не говорили ничего мне, подонки. Оказывается, знаете, что они со мной сделать хотели? Да девочку из меня хотели сотворить эти пидарасы, ага! Мы из Москвы ни в какой не в Амстердам должны были лететь самолётом, а вовсе и в другое место — в Таиланд (это новое название Сиама, если кто не знает ещё). В Голландии с этим какие-то проблемы юридические есть, а вот в Таиланде да за деньги — пожалуйста! Из мальчишки девчонку сделают без вопросов. Конечно, девчонка будет не настоящая, нормальной женщиной стать и рожать детей она не сможет никогда, но внешне, внешне да, вполне обыкновенная девчонка получается.

Ой, что бы я с этими пидарасами сотворил, если бы они и вправду учинили такое! Даже и не знаю, что. Но точно в живых я бы ни Жана, ни Патрика не оставил. Скорее всего, сжёг бы их обоих вместе с домом к чертям собачьим. Ну, а потом уж и самому в петлю лезть бы пришлось, бесполым уродом жить бы я не стал точно. И девчонкой тоже быть не хочу. Не, девчонки хорошие, красивые (особенно Ленка) и всё такое, только я — то не девчонка! Я — не хочу!!