— Думаю, ждать дальше бессмысленно. Всё, что только возможно было собрать, мои люди собрали. У одного старичка его экземпляр выкупили аж за семьдесят рейхсмарок. Тот решил, что это раритет будет, раз гестапо скупает. Никак добром отдавать не хотел.
— Он хоть жив остался, старичок-то?
— Ему повезло. Я разрешил до ста рейхсмарок за экземпляр платить, если почему-то конфисковать невозможно.
— А если бы и на сто не согласился?
Мюллер пожимает плечами, разводит руки в стороны и говорит фельдфебелю с объёмистым металлическим ранцем за плечами:
— Поджигай.
Фельдфебель бросил вопросительный взгляд на Гейдриха, дождался кивка, вежливо попросил обоих начальников отойти на несколько шагов назад и поднял трубу, которую до этого держал в руках, опустив её вниз.
Тугая струя пламени вырвалась из ручного огнемёта и мгновенно поглотила лежащую на грязном асфальте кучу газет. «Берлинский вестник автолюбителя», последний номер. Газету Гейдрих закрыл своей властью, редактор-алкоголик поедет лечиться в концлагерь. А весь последней номер только что скрылся в пламени огнемёта. Там сгорело почти всё, что только гестапо смогло найти и либо конфисковать, либо выкупить. Все 2994 экземпляра. При общем тираже в три тысячи экземпляров. Ещё два экземпляра находились сейчас в личном сейфе Гейдриха. Просто так, на всякий случай. Оставшиеся четыре экземпляра, скорее всего, уже погибли. Во всяком случае, люди Мюллера их не нашли…
[15.07.1940, 22:38 (мнск). Брест, железнодорожная станция Брест-товарная]
— … Ну, а теперь за солидарность рабочих СССР и Германии!
— СССР! Корошо!
— Конечно, хорошо, чурка немецкая.
— Сталин, корошо!
— Ещё бы! Сталин — это Сталин, понял?! Дружба! Фройндшафт!
— Трушба!
— Опп-она! Петрович, беда!
— Чего у тебя там?
— Так это, колбаса закончилась. А у нас ещё четвёртый пузырь почти полон. И чего делать?
— Да, здоровы немцы закусывать. Всю колбасу у нас сожрали, черти.
— Слыш, а может у них попросить? А то чего, и водка наша, и закуска наша. Непорядок.
— Ну, попробуй, попроси.
— Эй, чурка, слухай сюда. Вишь, колбаса закончилась у нас. У вас есть чего покушать? Ну, ням-ням. А то чем закусывать-то станем? Ну, ладно ещё я с Петровичем. На крайняк мы и без закуски можем. А вас же, чертей, самих развезёт, вы же квёлые. Слыш, пацан, а ну, пошустри давай, поищи по углам-то. Небось, есть чего у вас.
Всего через десять минут объяснений Курт понял, что от него хотят эти русские. У них закончилась колбаса, и стало нечего кушать. Поначалу Курт даже обрадовался тому, что колбаса закончилась, ибо вкус её был очень непривычным и Курта с неё мутило. А может, мутило его и не от колбасы, а от русского шнапса, который Курт попробовал сегодня впервые в жизни. Но не выпить с русскими он не мог, никак не мог. Они ведь всю их бригаду экспедиторов пригласили, всю-всю. Значит, и Курта тоже, хоть тому и шестнадцать лет всего. И Курт вместе со всеми сидел на полу товарного вагона, в котором поедут дальше уже принявшие у них груз русские, пил шнапс и заедал его странной русской колбасой. Курт невероятно гордился тем, что взрослые мужчины пригласили его в своё общество и общаются с ним, как с равным. Он даже за этот вечер чуть-чуть успел выучить русский язык. Вот вернутся они завтра домой в Берлин, и Курт обязательно похвастается своими новыми знаниями перед матушкой. Оказывается, его должность «помощник экспедитора» по-русски звучит гораздо короче: «чурка».
[16.07.1940, 09:44 (мск). Немного восточнее Витебска, товарный вагон]
Хороша водка была, ой хороша! Даром, что в Москве самой купили, в госторговле. С тем самогоном, что о прошлой неделе Петрович притащил, и сравнивать смешно. Небо и земля просто. Голова с такой водки и вовсе не болит, ой хороша. Жалко, мало купили. Знали бы, что такая хорошая, побольше бы взяли. Да ещё и немцы эти навязались, экспедиторы берлинские. А не угостить нельзя, не по-человечески было бы, они ведь помогли здорово, когда на наши платформы станки перегружали, без них раза в два дольше проваландались бы, да ещё и сломали бы чего-нибудь наверняка. Хотя, немцы в основном на колбасу налегали, не на водку, но всё равно больше бутылки на всех выжрали. А им с Петровичем всего чуть меньше, чем по полтора пузыря на рыло и досталось. Маловато.
Немцы же слабы пить против наших. Сидят, цедят по капельке. Пацан тот белобрысый, что сало достал откуда-то когда колбаса совсем закончилась, так тот пацан и вовсе с половины стакана на пол завалился. Лежит, бормочет чего-то. Его потом свои подхватили, да утащили куда-то, сам-то он уж и идти не мог.
Хотя сало пацан знатное достал, это он молодец. Хорошее сало было. Жалко, мало. Впрочем, всё равно закусывать теперь нечего. Остановок до самого Воронежа не будет больше. А в Воронеже к эшелону Афанасий Кузьмич подсядет, у него-то не забалуешь. Он запах с пяти метров чует. А уж если на рабочем месте застукает за этим делом, то тут уже и статьёй попахивает. Строг он, Афанасий Кузьмич. Впрочем, оно, может, так и надо.
Григорий Степанович тяжело вздохнул, сунул в рот последний кусочек немецкого сала, скомкал газету, в которую оно завёрнуто было, да и выбросил ту в приоткрытую дверь теплушки. Кажется, у Петровича ещё остатки самогона были. До Воронежа время есть, тащится эшелон медленно. Может, успеет запах выветриться?..
[16.07.1940, 10:12 (мск). Немного восточнее Витебска, железнодорожные пути]
Гришка Лепшин с трудом забрался по крутой насыпи и протянул руку, чтобы помочь влезть следом за собой Саньке. А то Саньке тяжело, он картошку в подоле рубахи тащит, неудобно ему.
Это они с утра сегодня молодой картошки на огороде бабки Матрёны надёргали, пока та на колодец за водой ходила. Ваську они послали к колодцу, бабку Матрёну заболтать, а сами вдвоём на огород её пролезли. А Лопух что? Лопух — он Лопух и есть. Ему косточку принесли куриную, он и доволен. Тоже мне, сторож! Косточку схрумкал, а потом сам прибежал, помогать картошку с грядок хозяйки выкапывать. Бестолковый он сильно. Не столько выкапывал, сколько мешался.
Вот, надёргали они картошки, а теперь, значит, на речку идут, на место их секретное. Там и накупаются вволю, и картошки в золе напекут. О, а вот это кстати! Гришка нагнулся и поднял застрявшую между шпал скомканную газету. Иностранная. Отлично, растопкой будет. С газетой-то костёр быстрее и проще развести, не нужно со щепочками мудохаться.
Но где же Васька-то? Обещал по дороге нагнать, но что-то не нагнал. И не видно его сзади. Пожалуй, это не он бабку Матрёну уболтал, а бабка Матрёна — его. Это она может. Язык у неё вот ей-ей как помело. Болтать любит — спасу нет никакого…
[16.07.1940, 10:26 (мск). Немного восточнее Витебска, развилка грунтовой дороги]
… То есть как не знаешь?
— Товарищ полковник, ну не знаю я, где тут поворачивать. Я первый раз этой дорогой еду.
— А карта есть у тебя?
— Откуда? Нет у меня никакой карты.
— Разгильдяй! Два наряда вне очереди.
— Есть два наряда вне очереди.
— Придётся вернуться в ту деревню, что мы минут десять назад проезжали, да там и спросить. Разворачивай.
— Есть. О, товарищ полковник, смотрите, ребята. Давайте их спросим.
— Где? — полковник Колычев оглянулся по сторонам, разглядел выбирающихся метрах в пятидесяти из кустов на дорогу двух мальчишек, кивнул, вылез из машины и громко крикнул им: — Эй, ребята, а ну, идите сюда!
Мальчишки, немного робея, подошли ближе. Один нёс в руке мятую газету, а у другого что-то было в подоле рубахи.
— Ребята, — обратился к ним Колычев, когда они приблизились метра на три. — Ребята, выручайте, заплутали мы. На Витебск нам куда поворачивать?
— На Витебск?
— Ну! Налево или направо?
— На Витебск туда вам лучше, — кивнул головой на правую дорогу мальчишка.
