– А ну ее в болото! – вмешался участник в костюме цвета уснувшего морского животного.
– Вы считаете, что этого будет достаточно? – трубил агитатор.
– А то! – подтвердил свое предложение участник.
– Товарищи! Похоже, что в наши ряды затесалась одна из этих паршивых сволочей! – c угрозой в голосе воскликнул толстяк, соскочил c трибуны и дал серебрянному в нос.
Дул легкий ветерок, он приятно шевелил волосы и забирался через воротник под пиджак к самому телу. Остап бесконечно потянулся и, испытывая удовольствие, торжественно молвил:
– Конгениально! Кашу на огонь я поставил. Пусть варится. Будем ждать.
И заварилась каша, и понеслось, и задвигался архимедов рычаг могучего советского оружия, и поскакали в советской прессе громогласные статьи о Межконпробе «Ростов-Дон-Париж», и перекинулось все на международный уровень, и запестрели буржуазные газетенки сенсационными заголовками: «Россия бросает вызов лучшим наездникам мира!», «Азиаты-революционеры стремятся попасть в цивилизацию на кобылах!». Затрясся от сообщений эфир: «Неужели „Золотой хомут“ получат большевики?», «Почему молчит Лондон?», «Кто же получит почетный приз?» А газета, близкая к правительству США, вообще писала: «Получается, что русский Иван совсем не болван! Русский Иван подарил миру Межконпроб!» Другими словами, были дернуты соответствующие нити, нажаты упругие советские пружины, и уже через неделю многочисленные предприятия республики поездами и аэропланами, грузовиками и подводами свозили в Прилежаевское коннозаводство обмундирование, снаряжение, продовольствие, маркировочные столбы и бог весть что еще. Товарищ Ляшко забыл, что такое сон. В его кабинете на высоком белом консоле красовался изготовленный по спецзаказу на Тульском оружейном заводе почетный приз пробега – «Золотой хомут». Что до товарища Гурия, то он ограничился общим руководством. При конном заводе была создана маршрутно-квалификационная комиссия, ей-то Исидор Кириллович и руководил. Днями и ночами пыхтела МКК над общей картой маршрута. Она же рассматривала заявочные документы от советских и иностранных ипподромов, конных заводов, конных ассоциаций, общин, дружин, групп, каст, союзов, товариществ, федераций, школ и курсов. Заявок было хоть отбавляй! В последний момент в МКК поступила заявка от английского ипподрома «Аскот». Наездникам Новой Гвинеи и Республики Зимбабве, после обстоятельной беседы c начальником МКК Гурием, по непонятной причине, дали от Полежаевских ворот поворот. Много времени уходило на оформление маршрутных листов – для всех участников пробега. В этом листе фиксировались численность и состав команды, распределение обязанностей, оставлялись пустые графы для отметок о прохождении маршрута. Остап лично дышал на новенькую печать МКК, c предельной бюрократичностью хлопал ею по маршрутному листу, макал перо и залихватски расписывался. В финале этой процедуры, к удовольствию председателя МКК, по оформленным документам скакало пресс-папье c ручкой в виде золотой лошади.
15 июня, ранним утром, когда небо засинело так притягательно, что подбивало на энтузиазм, на Прилежаевском конном заводе по случаю Международного конного пробега «Ростов-Дон-Париж» под лозунгом «Даешь Межконпроб!» открылся грандиозный митинг. Взрыв вездесущего оркестра ударной волной окатил конный завод. Музыканты, обжигая губы о горячие металлические мундштуки, играли церемониальный марш. Текли величественные звуки, пробуждающие в сердце гордость за советских наездников. Под звуки оркестра участники Межконпроба вели под уздцы холеных жеребцов. Торжественно развевалось кумачовое знамя. Гудела разношерстная толпа, состоящая из представителей крупнейших газет и телеграфных агентств мира, коннозаводческого населения и маститых наездников. Поднявшийся на трибуну Ляшко обдал собравшихся теплыми словами. Каждую минуту громкий дикторский голос, усиленный репродуктором, объявлял:
– Товарищи! Отойдите за пределы досягаемости задних копыт!
Жеребцы снисходительно поглядывали по сторонам. Сияющий Ким Родионов трусил вдоль трибуны на небольшой белой лошадке. За ним бежала взъерошенная лошадь c подвешенными боками. На низкорослой пегой кобыле, покрытой красной скатертью, c чувством собственного достоинства, держась за уздечку из переплетенной широкой зеленой тесьмы, разъезжал злой бухгалтер Нечаев. Недалеко от конюшни конюх Савелич дергал за узду горячую лошадку, задирая ее голову кверху. Из кормового сарая доносился голос Петровича: «Ах ты, старая холява!»
Когда у товарища Ляшко от обжигающей речи высохла глотка, его место занял поэт Фома Несдержанный.
Словно раскаты грома, раздались стихи:
Раздув меха, звучит гармонь:
Пою тебе, советский конь!
Тяну к тебе свою ладонь,
Горит в душе моей огонь!
И этот славный атрибут,
Бесценный «Золотой хомут»,
Пройдя извилистый маршрут,
Уж точно снова будет тут!
Так погоняй коня овсом!
Пусть он несется напролом!
Зовет парижский ипподром!
Вперед! Во Францию верхом!
Со стороны британских участников неслось на ломанном русском:
– У меня в Манчестере теперь три жеребца! Три, понимаете, май френд? И поэтому ежедневно проходят припуск около пяти кобыл! О, это большая работа! На ваш пробег мы взяли апрельских двухлеток. Это прекрасные кони! Мы будем первые!
– А зато у нас все жеребцы государственные! – отвечал представитель Анапского конного завода.
– А у нас застрахованы!
– У вас все лошади c наследственной леностью!
– А у вас без родословной!
– Это у нас без родословной?!
– А у нас все кобылы плодовиты!
– А у нас трудолюбивы!
– У нас все лошади – предки победителей «Дерби»!
– А у нас... все кобылы покрыты исключительными жеребцами! Во-он, видите? Примерно такими!
Напротив конюха Петровича стоял здорово охочий жеребец, который вцепился какой-то кобыле зубами в шею – жеребец частично проявлял страсть.
– Зато они у вас болеют!
– Единственно возможная болезнь советской лошади – это недостаток интернационализма!
И вдруг все стихло.
На конном поле появилось три правительственных авто. Эскорт пестрых, сверкающих на солнце наездников скакал позади. Авто остановились возле трибуны. Товарищ Ляшко, в сопровождении администратора Гурия и секретарши Ирины Ивановны Мащенко, c хлебосольным подносом двинулся навстречу правительству.
Жирный зной попостнел.
Вездесущий оркестр заиграл туш.
Счастливо залаяли псы.
Восторженно заржали лошади.
Длинный полотняный лозунг «Долой тяпства!» c трепетом заколыхался на ветру.
Репортеры, выпятив животы, побежали к трибуне. Десятки фотоаппаратов нацелились на правительство. Вспыхнул магний.
Товарищ Сталин, а также тт. Ворошилов, Орджоникидзе, Калинин, Киров, Куйбышев и другие официальные лица начали обходить ряды участников пробега. Андрей Тихонович намеренно подвел правительство к прилежаевской команде и мигнул товарищу Гурию. Администратор выступил вперед и представил самому вождю «гордость Прилежаевского конного завода». Сталин со знанием дела разглядел металлическую пластинку на затылочном ремне лошади. На пластинке было выгравировано: «Черный Вихрь». Рулевые советского государства уставились на Черного Вихря. Сильный жеребец c крепкими округлыми мышцами, гибкими суставами, напряженными сухожилиями выглядел по-королевски пышно. Он стоял над Иосифом Виссарионовичем, опустив свою большую голову, и подозрительно косился на него глазами. Вождь ему не нравился. Сталин потребовал морковку. Ему дали. Сталин начал кормить ею Черного Вихря, одновременно гладя его по щеке. Затем вождь что-то шепнул ему на ухо, Черный Вихрь вздрогнул и дернул головой. Вождь сделал шаг, похлопал коня по гнедому крупу и молвил проникновенным голосом:
