Ник молчал, видя печаль на лице Виктора и боль в его глазах. Когда это выражение отступило, он спросил:

— Это случилось с тобой?

— Со мной, черт побери. Но вот что странно — у меня не было ощущения оцепенения, когда Джек упал. В тот день все мои мысли были о нем, а не о себе. Оцепенение пришло ко мне через двое суток. — Виктор покачал головой. — Каждый строительный рабочий боится этого ощущения, потому что после того, как оно посетит тебя, твои дни на работе сочтены. Конечно, ты стараешься скрыть это — ведь тебе нужна работа, но все равно твое состояние как-то проявляется. Страх подавляет все остальные чувства, с ним невозможно сжиться… его невозможно загнать внутрь, потому что, по мере роста здания, тебе приходится подниматься вверх, вверх и вверх. Если ты этого не можешь, тебя вышвыривают с работы. И быстро. В любом случае те, кто работает рядом с тобой, всегда это чувствуют… запах страха.

— Это тогда ты ушел?

— Да, через несколько недель. Элли почувствовала у меня страх, Ник. Ее отец и братья были строительными рабочими. Я и познакомился с ней через Джека, самого младшего в их семье. Он был совсем ребенком, когда упал. Черт возьми, Ник, она знала, действительно знала. Из прошлого опыта. И она умоляла меня уйти. Сначала я не хотел. Естественно, я хотел преодолеть страх. И я смог. Через неделю после того, как упал Джек, другой парнишка уцепился за конструкции на самом верху шестидесятиэтажного дома. Начался дождь, поднялся ветер. Страшная буря. Мальчишка вспомнил Джека и оцепенел. Он не мог спуститься сам. Я поднялся и помог сойти ему вниз. Через неделю я оставил стройку, к огромному облегчению Элли. Тогда-то мы упаковали чемоданы и уехали из Огайо в Калифорнию. Близнецам не было и года. Мы купили старый пикап и поехали по стране. Нас четверо и багаж — как сельди в бочке. Но я хочу тебе сказать, Ники, — это были хорошие дни. У меня были Элли и сыновья, а до остального мне и дела не было. — Виктор кашлянул. — Боже мой, мне тогда не было и двадцати.

— А твой друг Джек, брат Элли? Он разбился насмерть?

— Нет, его парализовало. С тех пор он в инвалидном кресле. Слава Богу, все эти годы я мог присматривать за ним.

Некоторое время Ник не мог говорить — у него стоял комок в горле. Он думал: «В этом мире нет больше такого человека, как Виктор. По крайней мере, я такого не знаю. Джек — уже восьмой, кого он содержит, не считая друзей, которым всегда щедро помогает. Какое же огромное сердце у этого человека!»

Виктор запрокинул голову и еще раз посмотрел на вздыбившиеся балки. По выражению его лица трудно было определить, о чем он сейчас думает. Опустив голову, он улыбнулся Нику и медленно сказал, тщательно подбирая слова:

— Видишь, Ники, я знаю, что такое настоящий страх. И я его победил. Поверь мне, я не боюсь Майкла Лазаруса.

— Я верю тебе, Вик.

16

Норман Рук — костюмер Терри — шел быстро, почти бежал, и Катарин с трудом поспевала за ним. Наконец, когда они добрались до Хэймаркета, она поравнялась с ним и заставила остановиться. Запыхавшись, Катарин сказала:

— Пожалуйста, Норман, не мог бы ты идти помедленнее? Я уже устала.

— О, прости, солнышко, — пробормотал он извиняющимся тоном, — просто мне хочется вернуться в Олбани как можно быстрее.

Он зашагал снова, и, хотя и не намного медленнее, Катарин теперь могла идти вровень с ним и несколько раз украдкой взглянула в его лицо. Оно было мрачным и не предвещало ничего хорошего. Но, к счастью, теперь, когда они удалились от театра, волнение Нормана несколько улеглось. Пятнадцать минут назад в костюмерной его состояние «напугало ее до такой степени, что она без раздумий последовала за ним.

Быстрая ходьба дала Катарине возможность привести в порядок мысли, и теперь ее мозг работал с обычной быстротой и ясностью. Она пришла к выводу, что одно обстоятельство было особенно тревожным и непонятным. Это была реакция Нормана на то, что Терри пьян. Любой актер, включая ее саму, терпеть не может пропускать спектакли, но иногда этого невозможно избежать — хотя бы из-за болезни. С тех пор, как прошел спектакль, Терри отсутствовал лишь однажды и в этом не было ничего сверхъестественного. Он вообще молодец! Сама Катарин пропустила из-за простуды три спектакля, а Джон Лейтон — второй ведущий актер — отсутствовал две недели из-за повреждения коленной чашечки. Мир не перевернется, если Терри не появится сегодня вечером. «Так почему же Норман так бесится из-за этого?» — спросила она себя и тотчас же пришла к выводу, что во всем этом был какой-то подвох.

На этот раз Катарин сжала руку костюмера так сильно, что ему пришлось остановиться. Она посмотрела на него испытующим взглядом и в сердцах сказала:

— Я не понимаю тебя, Норман! Почему ты так нервничаешь из-за того, что Терри не выйдет на сегодняшний спектакль?

— Вовсе нет, — запротестовал он и, глубоко вздохнув, добавил: — Черт возьми, я был бы счастлив, если бы он даже не пытался этого сделать. Он ведь просто не в себе! Терри знает, что для него я совру что угодно. Мне ничего не стоило бы сказать, что у него ларингит. Но он даже слушать не хочет. Не знаю, как заставить его сегодня остаться дома. Вот что беспокоит меня, солнышко. Как удержать его? — Норман кисло улыбнулся. — Терри же в два раза крупнее меня.

Катарин была удовлетворена объяснением и сочла что это похоже на правду.

— Да, насчет размеров ты почти не преувеличил. Но послушай, почему бы тебе просто не запереть его в квартире?

— Не думай, что у меня не было такой мысли! Но иметь дело с напившимся Терри очень сложно. Он слишком агрессивен.

У Катарин вновь появилось чувство тревоги, которое она испытывала в костюмерной. Вероятно, состояние Терри гораздо хуже, чем она предполагала. Почему же, черт побери, он ведет себя так безответственно? Однако одними разговорами в данном случае ничего не добьешься. Здесь необходимо действовать.

— Может быть, мы могли бы найти кого-нибудь, кто бы мог нам помочь, — сказала она, лихорадочно подыскивая подходящего кандидата. Наконец ее осенило. — Я могла бы попросить подъехать Виктора Мейсона! Он по комплекции такой же могучий, как Терри, даже крупнее. Я уверена, что он легко с ним справится.

Норман бросил на нее неодобрительный взгляд. «Не будь дурой, солнышко. Мы не можем втягивать в эту скандальную историю других людей. Этого еще, черт побери, не хватало», — сказал он себе. И, не говоря ни слова, повернулся и помчался вперед, подгоняемый необходимостью добраться как можно скорее до Терри. Чувствуя раздражение, Катарин посмотрела вслед удаляющейся фигуре и без промедления последовала за ней.

Костюмер, маленький и подвижный, мчался впереди, как жесткошерстный терьер. Полы его плаща развевались на ветру. Когда они были уже у площади Пиккадилли, необычно оживленной в этот полдень, Катарин несколько раз теряла его в толпе. Боже мой, он ведет себя как маньяк, думала она, и ее раздражение постепенно перерастало в настоящий гнев. Ей пришло в голову, что, возможно, Норман боялся, что Терри удалось каким-то образом выбраться из дома и теперь он нетвердой походкой направляется к театру. Да, этим объясняется его поведение, подумала она, но тут же отказалась от этой версии. Она знала квартиру Джона Стэндиша, где жил Терри. У нее была массивная дубовая дверь с тремя замками, поскольку у Джона был ценный антиквариат, картины и другие предметы искусства. Войти в квартиру было очень сложно и, соответственно, выйти тоже нелегко. Катарин почти бежала, чтобы догнать Нормана. Поравнявшись с отелем «Пиккадилли», она заметила, к своему удивлению и огромному облегчению, что Норман наконец остановился и ждет ее.

— Нехорошо с твоей стороны, — задыхаясь, сказала она, решительно перегородив ему дорогу. — Ты обещал рассказать мне все и не сделал этого. Более того, ты ведешь себя очень странно, и я начинаю думать, что ты что-то скрываешь. Что произошло, Норман? — возбужденно воскликнула она. — Ты же не сказал мне всего, а?

Норман сделал несколько глотательных движения стараясь обрести контроль над собой. Наконец он произнес: