Она заглянула в свой ежедневник. Заседание благотворительного комитета было назначено на час дня. В четыре ей предстояло дать интервью Эстел Морган из журнала «Нау мэгэзин». Франческа поморщилась при мысли об этом. У нее было много гораздо более важных дел, но Эстел добивалась встречи с такой настойчивостью, что Франческа сочла за лучшее поберечь нервы и согласиться, памятуя по прошлому опыту о неукротимом упорстве этой женщины в достижении своих целей. Кроме того, Франческа хорошо понимала, что, приняв на себя руководство комитетом, она тем самым взяла на себя обязательства давать подобного рода интервью. Франческа не заблуждалась в отношении того, что комитет нуждается в ней только из-за ее практического склада ума и организационных способностей. Ее выбрали еще и потому, что на ней лежала печать аристократического происхождения и романтического ореола (она, кстати, терпеть не могла этого словосочетания). Эти качества, по мнению членов комитета, делали Франческу идеальной кандидатурой для преследуемых ими благородных целей.

Она уделяла благотворительности много времени и сил. И относилась к своим обязанностям очень серьезно. Отказ от интервью мог бы быть расценен членами комитета не в ее пользу. Поскольку это интервью должно было служить добрым целям, Франческе пришлось назначить встречу. Она решила, что сделает все возможное, чтобы избавиться от Эстел как можно скорее и тактичнее.

Мысли Франчески сосредоточились на других встречах, назначенных на эту неделю. Она старалась ничего не упустить. Сделала несколько телефонных звонков по списку, оставленному Вэл, затем снова занялась корреспонденцией. Закончив все дела, Франческа встала со стула и прошла через комнату к окну, думая о брате. С отсутствующим выражением на прелестном лице она раздвинула шторы и посмотрела через Пятую авеню на Центральный парк.

Январский день был настолько холодным, что оконное стекло местами обледенело. Через причудливо разрисованное морозом окно парк выглядел далекой сказочной страной, окутанной розовой дымкой. Несколько дней был снегопад. Утонули в снегу тропинки. Пушистые снежные шапки появились на верхушках ограды. И даже черные скелеты деревьев выглядели теперь нарядно. Снег изменил знакомый пейзаж.

За парком угадывались небоскребы Уэст-Сайда, сливавшиеся в серую гранитную массу. Подобно рваной горной цепи, они уходили в студеную бездну январского неба. Вид города сквозь кружево морозного узора вдруг напомнил Франческе знакомые пейзажи: нетронутую белизну гор, возвышавшихся над Кенигзее, сменила перед ее мысленным взором картина высоких йоркширских холмов, под сенью которых она выросла. Через полуприкрытые веки она представила знаменитую картину Моне, написанную им во время поездки в Норвегию. «Гора Колзаас». Франческа хорошо знала эту картину, потому что ее муж всегда мечтал иметь ее в своей коллекции. Тот факт, что она принадлежала другому коллекционеру, который не собирался расставаться с нею, не уменьшал страстного желания Гаррисона заполучить ее в собственность. «Нас всегда больше всего влечет недостижимое», — подумала Франческа. Может быть, именно поэтому так остра непроходящая тоска Кима по Пандоре.

Франческа коснулась розовым ухоженным ногтем замерзшего стекла и рассеянно поцарапала его. Она не знает не только средства, способного излечить Кима, но даже противоядия, чтобы немного облегчить его страдания. «Возможно, такого противоядия для Кима просто не существует», — подумала она безнадежно. Если только в этой роли не выступит само время… В ее жизни время оказалось способным сотворить чудо, но в случае с Кимом… Внезапно она поняла, что поездка в Англию вряд ли поможет решить проблемы брата. Не будет ли лучше, если он приедет в Нью-Йорк? Чем больше Франческа думала об этом, тем больше убеждалась, что этот вариант наиболее разумен. Она вырвет его из привычной среды и введет в круг насыщенной светской жизни по другую сторону Атлантики.

Приняв окончательное решение, Франческа быстрым шагом подошла к столу, сняла трубку и набрала номер своего дома в Виргинии.

— Гаррисон, привет. Это я, — сказала она, когда муж ответил.

— А, дорогая, ты уже дома. Я как раз собирался позвонить тебе. Почему ты не разбудила меня, когда уезжала? Ты же знаешь, что я хотел попрощаться. Улизнула, как воришка. Должен заметить, что твое бегство испортило мне настроение на целый день. Ты меня очень огорчила. — В его сочном, богатом модуляциями голосе было столько тепла и любви, что Франческа в очередной раз подумала, как ей повезло в жизни. Она улыбнулась в трубку.

— Ты так сладко спал, что у меня просто рука не поднялась разбудить тебя.

— Ты хорошо добралась? Как там квартира?

— Да, доехала нормально, и здесь все в порядке.

— Я забыл тебе сказать вчера вечером. Мне бы хотелось, чтобы ты заехала в галерею и потолковала с Леклерком по поводу той картины Утрилло, если тебе не трудно. Я думаю, личный визит будет гораздо весомее, чем телефонный звонок. Постарайся выбрать время на этой неделе.

— Конечно, дорогой. Послушай, Гарри, у меня к тебе есть пара вопросов. Ты не хотел бы приехать сюда на пару дней? Скажем, в среду. Ты мог бы взять с собой девочек. Им эта идея очень понравится. А в пятницу мы улетели бы в Виргинию вместе.

— С радостью бы, но не могу. У меня в Вашингтоне запланировано несколько важных встреч. Мне очень жаль, поверь. Может быть, на следующей неделе? Если, конечно, ты снова поедешь в Нью-Йорк. — В голосе Гаррисона прозвучало искреннее сожаление.

— Что ж, ладно, — ответила она, подавляя собственное разочарование. — И вот еще что, дорогой. Я получила довольно тревожное письмо от Кима. — Франческа пересказала мужу содержание письма и поделилась с ним тревогой по поводу депрессии брата. — Поэтому я считаю, что было бы хорошо пригласить его сюда, Гарри. Мы можем организовать для него несколько приятельских вечеринок, посмотреть что-нибудь интересное на Бродвее и замечательно отдохнуть в Виргинии. А потом, я думаю, мы могли бы недельку все вместе провести на нашей вилле на Барбадосе до отъезда Кима в Йоркшир. Ты знаешь, я вначале думала, что нам с тобой стоит навестить его в Англии. Но ведь ты бы обязательно ввязался в какие-нибудь дискуссии со своими друзьями-приятелями из британского правительства, и отдыха не получилось бы.

Гаррисон Эвери усмехнулся. Как хорошо жена знала его!

— Здесь ты не ошиблась, малышка. А идея с Барбадосом очень заманчива. Не могу сказать, что меня тянет в Лондон зимой. Чертовски холодно и сыро для моих старых костей. Что касается Кима то я с тобой полностью согласен. Думаю, тебе следует пригласить его немедленно. Я сам переживаю за него. Почему бы тебе не позвонить ему прямо сейчас, Франческа?

— Гарри, ты же знаешь, как просто отказаться по телефону. Он может сделать это, даже не взвесив все «за» и «против». Я лучше напишу ему сейчас, а позвоню на следующей неделе, когда он получит письмо, чтобы уговорить окончательно, если это потребуется.

— Ты, конечно, знаешь лучше, дорогая. Я всегда питал самые, теплые чувства к твоему дражайшему брату и надеюсь, что он сразу приедет, если только сумеет вырваться из Лэнгли. Думаю, мы оба действительно нужны ему сейчас.

— Я тоже так думаю. Очень благодарна тебе, Гарри, за понимание и поддержку. А сейчас я принимаюсь за дела. Нужно написать письмо, и вообще день предстоит напряженный. Позвоню тебе позже на этой неделе.

— Хорошо, дорогая. Счастливо тебе.

В переживаниях о Киме Франческа совершенно забыла о своем подавленном состоянии. Однако всего несколько недель спустя ей пришлось вспомнить о нем. И Франческа внезапно осознала что это было не просто чувство сожаления, а предчувствие надвигающегося несчастья. Она снова и снова возвращалась к мысли, что, если бы она прислушалась тогда к внутреннему голосу, подсказывавшему ей прямо с порога вернуться в Виргинию, ничего бы не произошло. Но терзаться теперь этим было бессмысленно — слишком поздно. Ее жизнь и жизни многих близких ей людей изменились. И изменились навсегда.