— Не завидуй, господин комендант. И тебя ждет путешествие на Страшный суд, где судия строг и риксдалеров не берет.

Комендант поднес к нему свои бледные глаза, утопленные под тяжелыми надбровными дугами.

— Жаль, что ты умрешь столь легкой смертью, московит.

— Попа нашего пришлете мне для исповеди и покаяния?

— Нет здесь ваших попов. Одни сбежали, других повесили. Я пришлю человека, который измерит тебя, чтобы было ясно, какой ящик потребен господину де Бирсу.

Этой ночью Венцеславич вырыл еще одну яму и пробился в подвал сквозь сгнившее перекрытие — шведы при строительстве Нюенсканса для скорости использовали старые брусья, оставшиеся от русского поселения. Цепь, которая его за ногу держала, допилил пилкой, что была в оковку солнечного камня спрятана, персидский булат оказался тверже шведского железа. Еще сажень земли преодолел — копал какой-то костью, похожей на лопатку, и выбрался за стену шведского укрепления. Обдирая ногти на пальцах пытался удержаться от падение в ров, но все равно чуть не распорол себе живот о частик[11], выглядывающий из грязи.

Потом преодолел обратную сторону рва, а едва перевалил через гребень насыпи, как рядом прошествовали две пары ног: то были солдаты, направлявшиеся в караульню. Замер, прижавшись в земле, хоть сердце и пыталось пробиться через горло. Потом продолжил путь. Не было тут надолбов, коими русские хитро защищают свои крепости, однако немало расставлено рогаток.

Пробрался к берегу широкой Нево. На счастье нашелся у берега утлый ялик, на котором со страхом немалым переправился через слегка подмазанные луной воды к Спасскому селению. Переночевал в овине, с рассветными сумерками двинулся в путь. Какая-то русская баба заметила беглеца и одарила осьмушкой хлеба, хотела и молоком напоить, но окликнул ее муж — финляндский переселенец — и она в страхе поспешила в дом. Напоследок лишь успела кинуть рваную попону — это спасло от холодной смерти на следующую ночь.

Враги его не видели, а он слышал лай собак. Выйдя к Словянке, Василий прошел саженей сто вверх по речке, чтобы шведские псы потеряли след. Еще несколько часов пути, выдохся он и хотел было разжечь огонь, но послышались тут грубые голоса шведов. Звуки шли кучно и выходило, что солдаты еще не развернулись в цепь, идут клином — по сторонам-то редкий кривобокий березняк, похоже, вокруг топи.

Внезапно голоса рядом оказались и Венцеславич мигом укрылся по шею в болотной жиже.

— Jag vill skära den Muscovite i bitar[12], — многообещающе посулил один из шведов.

— Förresten, herr kommendant förpliktas leverera honom levande. Han kommer bli hängd i fästningen med trumrytmer.[13]

Прямо над Василием из кустов выглянула густоусая физиономия. Мгновенно выпрямившись, Венцеславич оглушил шведа ударом по ушам, и выхватив из руки его тесак, провел ему по горлу. Подтянувшись за ветви, рванулся из кустов и ткнул острием другого солдата — у этого позаимствовал кинжал с закаленным узким клинком. Снова повернулся к болоту и стал пробираться по кочкам. Сзади пальнули из мушкета и пуля свистнула около уха. Следующая будет его…

И тогда сосредоточился он в сердце, отец называл такое усилие духа «смирением перед прыжком». Когда снова посмотрел на болото, на цепочку шведов, то все это показалось тонким, плоским, будто сжатым между двумя океанами Божьего света. Словно змейка выползла из крестца, стала волной, усилилась и понесла его. Он то ли бежал, то ли плыл, а взгляд вбирал всякую подробность — пузырьки на воде, растительность, цвет дернины. Мысленно расчертил он болото на ячейки, в середине каждой из них топкая мочажина, а по кочковатым краям можно и пройти. Когда голоса шведов затихли, а пальба пошла невесть куда, закончилось и его «плавание», замер он в изнеможении.

С рассветом очнулся, огляделся, с болота ушел на марь, от преследователей оторвался, но окоченел так, что едва мог пошевелить членами. Чтобы избавиться от немощи, сунул в рот последний кусочек хлеба, втянул капли с больших лопуховых листов. Прошел еще немного — от каждого его шага в образовавшейся ямке проступала вода, и местность знакомой показалась. Вот за тем валуном скрылся Вейка, когда подводы пошел прятать.

Неожиданно фыркнула неподалеку какая-то копытная тварь. Василий, рявкнув для бодрости: «Сейчас потроха-то выпущу», сделал несколько неуверенных шагов. За ивняком стояла низкорослая лошадка, та самая буланая, Вейкина, и телега его. Одна из тех, которую карел должен был спрятать в зарослях тростника неподалеку от берега ижорского. На облучке телеги сидела Вейкина дочь.

— Мне что ли потроха выпустишь, недобрый молодец?

Василий едва удержался, чтобы не расцеловать ясноглазую, вместо этого причесал пятерней слипшиеся волосы и спросил:

— Ты не заблудилась, красава?

— Ах ты, бессовестный. За вами пришла, потому что не прибыли в назначенный срок к Марьино. А ты никак на кочерге, вот и глаза мутные.

— Нет, скорее уж ты на помеле. Как лошадку с телегой нашла?

— Шла-шла и нашла. Обе подводы с грузом. По натесам на коре деревьев, которые отец оставил. Лошадок умеет он уговаривать, так что далеко не ушли. И где ж он наконец?

Заныло сердце у Венцеславича, лежит где-то окровавленное тело товарища — одиноким смерть он принял.

— Не знаю, Катя, думаю, что не жив. А я вот сбежал, прости.

Девица ненадолго закрыла глаза, сквозь веки проступили слезы, но, утерев их рукавом, сказала решительно:

— Потом погорюю, сейчас за саврасой пошли. Её я запрячь ещё не успела.

— Ты первой иди. Я с оглобельной запряжкой не шибко в ладах. Всю жизнь в седле езжу.

— Не волнуйся ты так, сын боярский. Сама справлюсь — тебе доверю только супонь затянуть.

Шведы ждали их за ижорской переправой, однако Василий и Катерина вовремя съехали с дороги в лес — одну повозку бросить пришлось. Тот груз, что не вышло перегрузить на другую, закопали до лучших времен.

Когда к Тосне подъезжали, новой опасностью повеяло — рядом враг, почти выследил. Очень бесшумный, едва заметный, но птицы тревожатся.

— Катерина, веди лошадей вдоль берега, пока водопад не увидишь. Надо разобраться, кто нам на хвост наступает. Только не прекословь. Не сейчас.

Вскоре после того как перестал слышаться скрип тележных осей, приметил он между деревьев словно бы искажения воздуха, очертания зыбкие. Сколько их там, не определить пока. Были они стремительны, как те, кто питается людской плотью.

Эти твари находились в… системе координат, но не той, что измыслил Декарт. Он-то по осям пространственным измерения проставил — длина, высота, ширина. А тут другие измерения были… времени, что ли. Другая ширина времени, чем у нас, другая длина. Помолившись, Василий сосредоточился в сердце, заодно и дольний мир сделался тонким, как фарфор. Вот проступили очертания одной твари, набрякли. Можно было разглядеть мощный загривок, выдвинутую челюсть.

Сейчас главное не пустить в сердце испуг. Вся телесность Василия стала легкой как барабанная перепонка. Слышал он утробный звук из тела твари, жужжание пчельное у бортного дерева, копошение личинок под гниющей корой.

Однако и нелюдь повела носом, повернула к Венцеславичу голову. И вся стая разом устремилась к нему, легко перемахивая через пни и отталкиваясь от стволов.

Дольний мир лопнул как перенатянутая сеть, в прорехи хлынули золотистые вихри, которые понесли Венцеславича. Не стал он противиться и было ему легко. Не хлестали его по лицу ветви. И никоего усилия в ногах не ощущалось, будто скользил с ледяной горки. И столь резв был бег, что иногда мнилось, он сразу в двух, а то и трёх местах единовременно. За сосенкой и перед ней, за камнем и до.