Эсэсовцы выстроились в форме полумесяца и сузили цепь так, что промежутки между ними составляли не более двух метров, они шли теперь по ложному, заданному Иваном, направлению. Действовали из неверной предпосылки, рассчитывая, что дичь прячется рядом, изнеможенная и испуганная, в какой-то яме.
На самом деле, по прикидкам Конкина, беглецы должны были находиться правее и на три с половиной километра дальше от преследователей. Он-то успел увидеть истинный след метров за пятьсот до того куста с черникой, где «нашел» окровавленную тряпицу. Окровавленный кусок немецкого синтетического бинта, который валялся на земле, Ваня исследовал крайне аккуратно. Кровь на нем была запекшейся, уже побуревшей, так что у беглецов еще оставалась фора. Теперь Конкин мог только надеяться на то, что они сумеют воспользоваться подаренным им шансом уйти.
*Взяв в руки поданную Коловратом лопату, Петер понял все без слов. Он моментально вгрызся в податливую, рыхлую почву в дальнем углу осыпи. Крылатый мальчик с простым русским именем лежал рядом с ним, тяжело дыша. Степан, оглянувшись, с удивлением увидел, что лицо ребенка как будто повзрослело, на него смотрел подросток лет четырнадцати с усталым взглядом и изможденным, покрытым морщинками лицом. Разведчик подумал о том, после того, что испытал Андрюша, не каждый взрослый сумеет сохранить свою психику в порядке. Что уж тут говорить про мальчишку, побывавшего в лапах фашистских садистов-ученых. Вздохнув, Степан привстал и, подобрав автомат под мышку, пошел назад, чтобы убедиться, что не оставил следов. Быстро, но тщательно он осмотрел все, остался доволен и медленно, аккуратно ставя ноги в траве, переступая через ветки так, чтобы не сломать их, пошел к оврагу.
Немец оказался не дураком и вкопался не вертикально вниз, а в боковую стену. Когда Коловрат вернулся, выкопанное Петером пространство уже позволяло спрятать там мальчишку, но этого было мало. Коловрат указал пальцем на автомат и на край оврага. Немец понятливо кивнул и, помедлив немного для того, чтобы взглянуть на мальчишку, полез наверх, где занял позицию для стрельбы. Коловрат нагнулся к Андрею.
– Слушай меня, ангелок, – он погладил мальчишку по голове, стараясь не смотреть на эти крылья, невероятно реальные и такие неуместные на этой земле. Андрюша поднял на него свои затуманенные усталостью и болью глаза. – Мы тебя сейчас спрячем, а сами уйдем. За помощью, понял? Не бросаем мы тебя, ты не подумай.
– Можно мне с вами, дяденька разведчик? – жалобно спросил мальчишка.
– Нельзя, Андрей, нельзя. Ты пионер?
– Октябренок.
– Ну, тогда ты знаешь, что есть такое слово – надо. Давай лезь в яму, я тебя спрячу, – Степан помог Андрею запихнуть свое крылатое тело в приготовленное убежище, еще раз вздохнув про себя: «Эх ты, октябренок несчастный».
Он встал на краю оврага и еще раз оглянулся назад. Внешне все выглядело нормально – свежая осыпь надежно скрывала тщательно рассыпанную ими вокруг выкопанную почву. Узкий лаз в яму был хорошо замаскирован свисающей вниз травой. Утреннее солнце радостно играло своими лучами на их лицах. Коловрат взглянул на немца и улыбнулся ему, тот улыбнулся в ответ…
– Ну что, пошли умирать? – улыбаясь, сказал Степан Петеру. Тот, не зная русского языка, понял разведчика:
– Gott mit uns! [1]
Смерть разведчика
Она придет сама собою,
Узнаешь ты ее, когда
Она тебе родная будет,
Когда часы пробьют нули.
Николай Удальцов всегда любил лес и хорошо ориентировался в нем. Вот и сейчас он шел к базовому убежищу разведгруппы довольно уверенно. Бежал там, где мог, где не мог бежать – шел торопливо. Он специально последовал не тем путем, которым они с Конкиным добирались до Объекта, несмотря на спешку, далеко, по дуге, обошел сожженную деревню.
Идти в одиночку было совсем невесело, хотя и привычно. По старой таежной привычке, унаследованной им еще от деда-охотника, с которым Удальцов провел свое детство, он понемногу вошел в особое, лесное, состояние, в транс. Начал вести с самим собой беззвучный диалог, лишь изредка переходящий в бормотание под нос. Голову его переполняли неприятные тревожащие мысли.
– А что если наши снялись и ушли? – спрашивал он сам себя, ловко по-охотничьи перепрыгивая через бойкий лесной ручеек, тенью проносясь в воздухе и приземляясь на согнутые ноги, чтобы идти дальше, не сбавляя темпа.
– Нет, они не могли уйти, – отвечал он сам себе, проваливаясь по пояс в болото и выбираясь оттуда плавными полукруглыми движениями, вывинчиваясь из податливой почвы. – Времени прошло слишком мало, это только кажется, что мы здесь уже долго, столько всего произошло.
Он шел, думая, что произойдет с ними, если разведгруппа все-таки ушла, что будет, если фашисты нашли их убежище и уничтожили всех? Что произойдет дальше, если разведданные так и не будут доставлены и фашисты сумеют претворить в жизнь свой план? Перед изможденным, доходящим до галлюцинаций сознанием Удальцова возникла цветная и яркая картина будущего.
Полчища разномастных чудовищ вначале заполонят леса, а затем пойдут дальше, в свое наступление. Вначале они пожрут всю лесную живность, а затем, гонимые своими создателями и повелителями, пойдут вперед, сея панику и хаос как среди мирного населения, так и среди бойцов Красной Армии. Так и наступит конец. Танк бесполезен против четырех-пятиметровой твари, которая попросту перепрыгнет через него и будет выуживать людей из бронированной коробки, чтобы растерзать их. Советские самолеты будут бессильны против сотен тысяч летающих гарпий, хищных и юрких. Николай представил себе полчища гарпий, летящие над Московским Кремлем, и внутренне содрогнулся.
– Нет, мы этого не допустим, – пробормотал он сквозь зубы и поморщился, когда нога скользнула по корню дерева, чуть подвернувшись.
С ногами шутить было нельзя, и Удальцов остановился. Присел, осмотрел лодыжку, все было в порядке, ему повезло. Николай встал, перевел дыхание, поколебавшись мгновение, присел. Достал фляжку, припасы и наспех перекусил. Завязал мешок и прилег, вытянув конечности так, чтобы кровь свободно струилась по натруженным долгим движением венам. Закрыл глаза и постарался ни о чем не думать, задышал особым образом, вдыхая носом воздух, заставляя его расслабленно спускаться в самый низ легких, до живота, а затем медленно-медленно выдыхая его через рот. Так, чтобы струи воздуха гладили его нёбо. Полежав так, он почувствовал, что достаточно отдохнул и расслабился. Встать и продолжить движение было непросто, но он, стиснув зубы, преодолел оцепенение. Пошел все быстрее и быстрее, переходя на широкий шаг, то и дело совершая длинные прыжки. И снова побежал.
На исходе дня он дошел наконец до знакомого ему бора. Дремучий лес был неприветлив и хмур, последние лучи заходящего солнца не проникали в чащобу, которая выглядела загадочной и зловещей для обычного человека. Но Николаю этот дремучий лес впереди показался праздничным и гостеприимным. Именно в нем всего в каких-то пятнадцати—двадцати километрах был долгожданный бурелом, где были рация, товарищи, надежда.
Накрывшая мир ночная тьма не остановила его, хотя и порядком замедлила шаги. Идти теперь приходилось неспешно, выбирая безопасные места для того, чтобы поставить ногу. Судя по его внутреннему шагомеру, до убежища оставалось недалеко, и Удальцов, изможденный до крайности, вновь воспрял духом. Натренированное ночное зрение даже в кромешной лесной тьме позволяло видеть окружающий мир. Глаза цеплялись за малейшие частицы световой материи, одни предметы были чуть светлее других. Этого чуть хватало, чтобы разум дорисовывал очертания, позволяя различать стволы деревьев, стоящие на пути, кустарник. Ночное зрение, правда, было несовершенным, двухмерным, так что пару раз Николай оступался, а один раз провалился даже в наполненную водой яму. Но все это было пустяками, всего лишь ценой, которую приходилось платить за скорость.
Вот из-под его ног, потревоженная, выпорхнула ночная птица, оглашая сонный лес истошными воплями. Удальцов поневоле отпрыгнул в сторону, присел на корточки и, вскинув автомат, прислушался. Все было спокойно. Лес жил своей обычной ночной жизнью, повсюду слышались шорохи, издалека донесся еле слышный треск веток, выдавая Михаила Косолапого, обходящего свои лесные владения.
