Вот уже пять дней, как я вижу, что малютка серьезна, почти печальна. Я ее спрашиваю: «Вы получили предложение, Флуренс?» — «Нет, дядя, и никогда не получу…» Заставил объясниться. Добился немногого. Но все же достаточно, чтобы понять, что вышла какая-то любовная ссора… Если вы ее расспросите, баронесса, то узнаете больше моего и тогда можете поговорить с Вердье…
Спрашиваю вас, есть ли хоть какой-нибудь смысл этак тянуть, раз они любят друг друга… Ведь они любят друг друга! Раз в четверг я встретил мистрис Марш, я хочу сказать, мисс Пот, на одном благотворительном базаре, а в субботу мы были уже обручены… Время, видите ли, время! Нельзя терять ни дня, ни часа, ни минуты. Мы и так слишком много теряем его, сидя за пивом.
— Значит, вы хотите, чтобы я узнала от Флуренс причину ее грусти и этого разрыва? Я сейчас узнаю… И чтобы я все поправила? Постараюсь…
— Оно самое и есть, баронесса, — подхватил Марш и наивно прибавил: — Эх, если бы моя племянница была, как вы!.. Я охотно принял бы вас компаньоном во все мои дела… Вы такая понятливая, такая живая, такая положительная, когда потребуется!.. Вы найдете Флуренс в ее комнате. Что касается до Шези, то это дело поконченное… Если вы позволите, я сейчас телеграфирую…
— Хорошо! — сказала Эли и пошла в каюту мисс Марш.
Чтобы попасть туда, ей пришлось миновать дверь той каюты, в которой помещалась она в незабвенную ночь. С мрачной тоской приотворила она дверь. Маленькая комнатка, в настоящий момент никем не занятая, была какая-то совершенно безликая, готовая принять другую минутную гостью, готовая служить приютом других радостей и других печалей, других грез и других сожалений!
Но возможно ли, чтобы чувства, пережитые на этом месте, целиком и навсегда исчезли? Быть может, рассуждения Марша сообщили молодой женщине часть его жизненной энергии или душа, дойдя до известной ступени отчаяния, перешла к реакции, подобно тому, как тело, извивающееся в судорогах от боли, инстинктивно вдруг успокаивается, — но, во всяком случае, на этот вопрос Эли ответила: «Нет!» На пороге тесной кельи, которая на час была ее раем, она дала сама себе клятву не сдаваться, бороться за свое счастье, отвоевать его обратно…
Это был только один миг, но, благодаря ему, она явилась к Флуренс более прозорливой, чем Марш, ее лицо уже не столь глубоко было отмечено печалью. Молодая американка была погружена в рисование. Она копировала великолепный букет гвоздик и роз: гвоздик шафранного цвета, почти золотистых, и роз — кровавых, пурпурных, почти черных. Это гармоничное сочетание желтого с красным пленило ее глаз, восприимчивый к живым оттенкам. Ее еще неловкая кисть клала на полотно сочные мазки, и она предавалась своему занятию с терпеливой энергией, какую ее дядя проявлял в делах.
Однако, несмотря на свои твердые, решительные манеры, она все же была женщиной, и явное волнение ее при входе Эли слишком ясно доказывало это. Она угадала, что баронесса, дома которой она избегала последние дни, заговорит с ней о Вердье. Впрочем, она не лукавила со своей подругой и при первом же намеке ответила:
— Это ведь дядя послал вас ко мне посредницей? Он был прав! То, чего я не хотела, чего я не могла сказать ему, то я скажу вам. Правда, я поссорилась с господином Вердье, потому что кто-то недостойно оклеветал меня перед ним, а он поверил в мою виновность. Вот и все…
— Кто-то — ведь это эрцгерцог, не правда ли? — спросила госпожа де Карлсберг, помолчав.
— Вся видимость была против меня, — продолжала Флуренс, не обращая внимания на слова баронессы. — Но когда верят в человека, то не придают значения видимости… Ведь и вы так думаете?..
— Я думаю, что Вердье любит вас, — отвечала Эли, — и что в каждом влюбленном сидит ревнивец… Но что такое вышло?..
— Нельзя любить того, кого не уважаешь, — с живостью возразила молодая девушка, — а нельзя уважать женщину, которую считают способной на сообщничество в известных проступках… Вы знаете, — продолжала она с все возраставшим гневом, который показывал, до какой степени была она оскорблена, — вы знаете, что Андриана и ее муж наняли виллу на заливе Жуана. Я провожала туда Андриану, и господин Вердье узнал про это. Как? Я не очень удивлена, потому что раз или два, когда мы шли туда вечером, мне показалось, что поблизости мелькнул профиль Лаубаха. И знаете ли вы, что осмелился подумать господин Вердье обо мне, об американке, в чем он обвинил меня?.. Что я участвую в интриге между Андрианой и Корансезом, что я впуталась в гнусность, которая у вас называется связью…
— Но ведь вам так легко было оправдаться! — перебила ее Эли.
— Я не могла выдать Андриану, — отвечала Флуренс, — я обещала ей полную тайну и не хотела просить разрешения рассказать все. Во-первых, потому что я чувствовала себя не вправе, потом… — На лице ее отразилась вся гордость оскорбленной чести. — И потом против подобных подозрений не защищаются. Я сказала господину Вердье, что он ошибается. Он мне не поверил… Между нами все кончено!..
— Вот как, — сказала Эли, — вы надумали не выходить замуж из гнева, из самолюбия, из нежелания дать ему простое разъяснение!.. Ну, а если он сам придет сюда, на судно вашего дяди, и станет умолять вас простить ему то, что он подумал или, скорее, вообразил, что подумал!.. Если он сделает еще больше, если он попросит у вас руки, попросит, чтобы вы были его женой, и тогда вы ответите ему: «Нет, между нами все кончено»?
— Он не придет, — отвечала Флуренс, — иначе в эти восемь дней он написал бы мне, сделал бы какой-нибудь шаг. Зачем вы говорите мне это? Вы только отнимаете у меня мужество, а оно, поверьте, мне очень нужно…
— Вы еще ребенок! — возразила Эли, обнимая ее. — Наступит день, и вы узнаете, что у нас нет мужества перед людьми, которых мы любим и которые любят нас… Предоставьте мне действовать. Вы будете помолвлены еще до наступления вечера…
Эти слова увещания и надежды она сказала горьким тоном, какого Флуренс еще не знала за ней. Слушая рассказ молодой девушки о пустячном недоразумении, которое оторвало ее от Вердье, она особенно живо почувствовала собственное несчастье. Эта ссора двух влюбленных была просто детским капризом — недаром назвала она мисс Марш ребенком, — и по ассоциации идей она начала думать о своем разрыве с Пьером, о том, что легло теперь между ними горького, грязного, неискупимого. Перед прелестной гордостью оклеветанной американки она почувствовала, как тяжело подвергнуться справедливому обвинению и быть вынужденной либо лгать, либо прямо признаться в своем позоре и вымаливать сострадания!
В то же время ее охватило истинное негодование против шпионства, которое пустил в ход эрцгерцог, чтобы сохранить при себе Вердье. Она видела тут то же самое, что со вчерашнего дня наполняло ее ненавистью к Оливье: привязанность мужчины к мужчине, дружбу, ревнивую к любви, враждебную к женщине, дружбу, которая преследует и пожирает женщину всеми способами, лишь бы охранить друга от любви. Конечно, чувство принца к своему сотруднику не совсем походило на чувство Оливье к Пьеру и Пьера к Оливье. Это была привязанность ученого к товарищу по лаборатории, учителя к ученику, почти отца к сыну. Но эта дружба, хотя бы и основанная лишь на уме, все же была дружбой, на свой манер, страстной.
И госпожа де Карлсберг испытывала чувство удовлетворения своей личной мести, когда отправилась прямо с «Дженни», задавшись целью бороться против этой дружбы и разрушить ее. Слабая отплата, которая не помешала ей, среди поступков, которые она совершала для счастья другой, не помешала чувствовать, что сердце ее разбито отчаянием из-за потери собственного счастья!..
После разговора с Флосси первой ее заботой было отправиться на виллу, которую занимала Андриана в другом конце Канн. Но ей даже не пришлось ничего просить у благородной итальянки, которая сразу и не поняла недоразумения, разделившего Вердье и мисс Марш.
— Да отчего же она не сказала? — воскликнула она. — Бедное, милое создание! Я отлично видела за последние дни, что с ней что-то приключилось. Так вот оно что!.. Но я сейчас же отправлюсь к вам, увижу Вердье, увижу принца и скажу всю истину. Пусть они признают, что Флосси не участвовала ни в какой гадости… К тому же будет уж с меня постоянно прятаться, постоянно лгать. Я хочу объявить про свой брак, и прямо сегодня. Я только поджидала случая, чтобы побудить Корансеза к решительному поступку. Вот случай.
