– Отпустите меня, мистер Ритчи, – прошипела она, когда он силой протащил ее через высокие французские двери, возвращая обратно в дом. Они оказались в другой части громадного особняка Саувернов, на некотором расстоянии от того входа, через который она попала в оранжерею.

«Я потерялась. Потерялась в этом огромном незнакомом доме, к тому же оказалась наедине с мужчиной, у которого имеются гораздо худшие изображения меня, чем даже у самого Юстаса Ллойда».

Так почему же она не боролась с Ритчи более отчаянно? Она была здоровой девушкой с крепкими конечностями и могла бы как следует пнуть его между ног и высвободиться, если, конечно, мужской половой орган и в самом деле такой чувствительный, как заставил ее поверить господин Шамфлёр.

«Но ты же не хочешь высвобождаться, правда?» – лукаво произнес голос в ее голове.

– Нет, Беатрис. Если я отпущу вас, вы снова убежите от меня, а мне нужно с вами поговорить. – Не ослабляя хватки, Ритчи развернул ее лицом к себе. Руки его, подобные железным обручам, крепко прижимали ее к твердому холмику у него в промежности. Несмотря на свои многослойные юбки, Беатрис животом ощущала теплоту и пульсацию его мужского органа.

– А мне кажется, что в ваши планы входит гораздо большее, чем простой разговор со мной!

Слова эти вырвались у нее помимо воли. Хуже того, ее тело, казалось, вдруг зажило собственной жизнью: бедра принялись раскачиваться, так что животом девушка постоянно соприкасалась с чреслами Ритчи, будто намеренно лаская и массируя их.

«Ради всего святого, что же я делаю?» – ужаснулась Беатрис.

Мысли ее подхватил и закружил неистовый вихрь, когда она услышала стон Ритчи, не такой громкий и жалобный, как у Эмброуза Шамфлёра, но все же безошибочно выдающий желание.

«Но я не хочу тебя! – мысленно кричала Беатрис. – Нет! Нет! Не хочу!»

Внезапно все, чему ее учили или что она сама читала о благовоспитанном поведении великосветских дам, показалось ей сущим вздором. Строгие слова, некогда колоколом звучащие в ее голове, вдруг стали таять, таять… На этот раз Беатрис не могла возложить вину за происходящее на шампанское или иное одурманивающее средство. Она забыла о симпатии, которую испытывала к Томми, а потом заменила чувством привязанности к Юстасу.

Нет, к Ритчи она почувствовала инстинктивную антипатию, стоило лишь ей впервые встретиться с ним взглядом, но также и низкую животную страсть в ответ на его мужественность.

Бедра ее продолжали неистово тереться о низ живота Ритчи.

– Не стану этого отрицать, мисс Уэверли. Я хочу лично убедиться, действительно ли ваше восхитительное тело столь сладострастно, каким оно предстает на небезызвестных снимках. Я мечтаю прикасаться к вашей коже, ласкать вас между ног… отведать вкус вашего лона.

Его язык… ах, его язык…

Беатрис вдруг показалось, что потолок над ними разверзся и ночное летнее небо послало молнию, поразившую ее и лишившую возможности дышать. Ноги ее, те самые, между которыми Ритчи так жаждал зарыться головой, вдруг стали ватными, и она покачнулась.

«Нет! Нет! Нет! – с яростью подумала Беатрис, ощущая, что хватка его становится еще крепче. – Я не из тех слабонервных леди, что с готовностью падают в обморок от каждого сказанного им каким-то дикарем шокирующего слова!»

– Прошу вас не делать столь грубых заявлений, мистер Ритчи. – Напрягая спину, она попыталась высвободиться из его объятий, но они стали еще крепче. —

Своими словами вам, может быть, и удастся произвести впечатление на определенный тип женщин, но лично я нахожу их скучными и ребяческими.

– Ах, Беатрис, какая же вы лгунья. – Дыхание Ритчи, омывающее ее щеку, было столь же сладким и чистым, сколь порочными казались его слова. От него едва различимо пахло виски, и уже только это обстоятельство заставляло Беатрис желать отведать его на вкус. Его рот… его кожу… ах, и его член тоже.

«Да, его член, – подумала она. – Мне нравится называть так эту часть его тела».

То были дикие мысли, даже радикальные, но они ненадолго задержались в голове Беатрис, потому что в это мгновение дьявольские твердые губы Ритчи прижались к ее губам.

Этот поцелуй ничем не был похож на те, что дарили ей Томми или Юстас. Поначалу он был сухим, но жарким, крепким и многообещающим. То были не несмелые мальчишеские исследования и не грязные извивания слюнявыми безынициативными губами. Губы Ритчи были по-деловому твердыми и полностью контролировали происходящее. Даже когда он проник к Беатрис в рот, она испытала совсем иные, нежели прежде, ощущения. Язык его был средоточием власти, он пронзал ее рот, порабощая, и она чувствовала это воздействие и у себя между ног, как он и говорил.

Во время их побега из оранжереи Беатрис отняла у Ритчи свои вещи, но теперь, дрожащим языком пробуя на вкус его рот, она совершенно позабыла и о сумочке, и о веере, и о танцевальной карте, уронив все это на ковер. Руки нужны были ей незанятыми, чтобы она могла изучающе ощупать спину и плечи Ритчи, скрытые пошитым из добротной ткани фраком, и прильнуть к нему всем телом, когда ноги снова отказались держать ее.

О да, руки нужны были ей для того, чтобы прижаться к Ритчи, когда бедра ее вдруг зажили собственной жизнью и стали льнуть к нему, подхваченные водоворотом божественного безумия и отчаянной нужды по тому же интимному действу, каким наслаждались Шамфлёры.

Ее тело наэлектризовалось, будто вдруг наполнилось той же изначальной силой, что освещала особняк, в котором они сейчас находились, и прометеева мощь растекалась по всему телу, заполняя каждый нерв и каждую клеточку. Беатрис ощущала себя восхитительно живой и охваченной пламенем, она испытывала непреодолимое томительное желание прижаться своим обнаженным телом к телу Ритчи, познать каждый его дюйм.

По сравнению с тем, что она сейчас чувствовала, безумное стремление сбросить одежду и позировать обнаженной для фотокамеры Юстаса показалось ей вдруг не более чем невразумительным капризом. Потребность же обнажиться для Ритчи и вместе с Ритчи являлась первобытным зовом плоти, инстинктом крови, оглушительным и волнительным.

«Ага, это та самая «женская истерия», о которой иногда стыдливо упоминают в заметках определенного рода на последней странице «Лэдиз уикли джорнал», – пронеслась в голове у Беатрис мысль. – Но отчего же, ради всего святого, ее считают неприятной и побуждают всячески избегать? Тот, кто так говорит, заблуждается, сильно заблуждается! Это совершенно не так!»

Груди ее сделались необычайно чувствительными и совсем чужими, но Беатрис не могла не наслаждаться испытываемыми ею восхитительными ощущениями. Груди стало тесно в плену корсета и тончайшей нижней сорочки, и она принялась тереться о крепкое тело Ритчи, раздражая соски и пытаясь таким образом усилить воздействие на них.

– А вы горячая штучка, Беатрис, – хватая ртом воздух, произнес он, когда они отпрянули друг от друга, чтобы восстановить дыхание. Беатрис сомневалась, что ей удастся это сделать в ближайшее время. Голова ее кружилась, и виной тому была вовсе не нехватка кислорода… а сам Ритчи. – Вы являете собой все, о чем я мог только мечтать, и даже больше, моя красавица, – продолжал он, приблизив губы к ее щеке, затем зарывшись ими ей в волосы и щекоча своим подбородком ее шею. Произнося эти слова, он омывал Беатрис жаркой волной своего дыхания, а его ловкая рука нырнула ей под юбку, безошибочно и умело отыскивая свою цель. Ладонь его скользила все выше и выше, пальцы споро продирались через многочисленные слои нижних юбок, пока, наконец, не сомкнулись на круглой ягодице, скрытой тканью панталон.

Беатрис задохнулась от неожиданности и снова забилась в руках Ритчи, пытаясь высвободиться, но, как и прежде, он без труда прижал ее к себе и снова накрыл ее губы поцелуем. В девушке теснились противоречивые желания. Догматы благовоспитанного поведения, некогда накрепко заученные ею, вступили в борьбу с восхитительными новыми желаниями: жаждой быть обласканной, попробованной на вкус этим мужчиной. Ей хотелось полностью раскрыться перед ним и устремиться навстречу всему, что он мог бы предложить ей.