— Не звучит такое, — однажды грустно пошутил кто-то.

Ведь только летом 1943 года нам было приказано нарисовать на рубках катеров-тральщиков красные звезды и внутри них цифру, обозначающую число взорванных вражеских мин.

С любовью и гордостью матросы вырисовывали эти звезды, свидетельствовавшие о том, что и они на войне не бездельничали!

Пока я формировал один дивизион и срабатывался со вторым, наступила межень. И вот теперь мы все увидели плоды того, что в период половодья не пользовались основными фарватерами. Во-первых, они оказались почти полностью очищенными от мин, во-вторых, фашистские летчики побросали свои мины, ориентируясь по нашей весенней обстановке, так неудачно, что некоторые из них полностью обсохли на песках.

Однако из этого вовсе не следует делать вывод, будто теперь жизнь у нас пошла — лучше не надо. Нет, мы работали по-прежнему изо всех сил. И не случайно адмирал Н. Г. Кузнецов в своей книге «На флотах боевая тревога» написал, что в мае навигации 1943 года силы нашей флотилии были напряжены до предела, что если бы фашисты сбросили в то время в Волгу еще сто или двести мин, то она, возможно, оказалась бы закрытой для судоходства.

Конечно, мне вроде бы не положено даже в малом полемизировать с адмиралом Кузнецовым, который в то время был наркомом Военно-Морского Флота, но, соглашаясь с тем, что весной 1943 года нам было невероятно трудно, я все же не могу вспомнить ни одного факта, ни одного даже случайного разговора, возникшего между нами, из которого вытекал бы вывод, что судоходство на Волге могло прекратиться, если бы…

Да, нам было невероятно трудно. Да, мы забыли, что это за штука распорядок дня, что такое сон хотя бы в течение двух или трех часов подряд. В то время мы (те, кто непосредственно занимался уничтожением вражеских мин) непрерывно думали об одном: как бы так сделать, чтобы суда могли круглые сутки двигаться по Волге, что бы такое придумать, снижающее эффективность вражеских минных и бомбовых ударов.

И много хорошего придумали. И на риск оправданный шли. Даже приказ наркома Военно-Морского Флота, точно определявший наши действия с момента обнаружения минной постановки, мы, командиры боевых участков, помня тот приказ наизусть, порой, когда он мешал нам решать главнейшую задачу — поддерживать судоходство на Волге, — умудрялись «забывать». Мы прекрасно знали, что нас ждет в случае неудачи. Знали и все равно шли на этот оправданный риск, ибо для нас успехи Советской Армии на фронтах были во много раз важнее и дороже личной карьеры, личного благополучия.

Например, обнаружив минную постановку врага, любой из нас был обязан в этом месте определенным радиусом провести окружность, запретную для плавания. И не допускать туда никого, пока траление не будет закончено.

Но Волга, к сожалению, значительно уже моря, и следуй мы точно приказу — она давно бы вся покрылась подобными окружностями.

Мы не могли допустить ничего подобного, мы самовольно уменьшали радиус окружности запретной зоны или превращали ее в эллипс, даже в полоску, отбитую минными бакенами вдоль одного из берегов.

Наше общее желание видеть Волгу свободной от вражеских мин было настолько велико, что в межень, когда траление на мелководье стало равносильно самоубийству, по инициативе матросов родился «новый способ траления», который остряки флотилии моментально спрятали за интригующим сочетанием букв: «ПМБП — Б!»

Расшифровка этого названия предельно проста: «По мине босой пяткой — бенц!»

Заключался он, этот «новый способ траления», в том, что несколько матросов (иногда — взявшись за руки) цепью входили в реку и босыми ногами ощупывали каждый метр ее дна.

Конечно, подобный «способ траления» никак не вяжется с техническим прогрессом, конечно, матрос, неудачно ступивший на мину, мог запросто взорваться (отсюда и появилось слово «бенц»), но этот доморощенный способ борьбы с вражескими минами лучше всяких слов характеризует тогдашнее наше настроение.

Много и упорно работали мы в навигацию 1943 года, в горячке будней как-то не заметили, что интенсивность вражеских минных постановок, вдруг заметно ослабла. Действительно, если за апрель и май враг поставил мин больше, чем за весь прошлый год (364 против 350), то с 1 июня по 10 июля — только 45.

Многие причины вызвали спад вражеской активности, я не собираюсь не только анализировать, но даже и перечислять их все. Упомяну лишь о том, что успешное наступление Советской Армии заставило фашистское командование значительно отодвинуть от Волги свои аэродромы. Да и наша авиация в 1943 году хорошо обрабатывала известные ей вражеские аэродромы, с которых обычно поднимались самолеты-миноносцы.

Итак, где-то в конце июля мы окончательно убедились, что выходим победителями из минной войны на Волге. Не буду скрывать, кое-кто из нас подумал, что теперь траление пойдет более спокойно, что пора вспомнить и о распорядке дня.

Действительно, День Военно-Морского Флота (я тогда оказался в Саратове) был ознаменован парадом кораблей флотилии. Впервые с начала войны мы подняли на кораблях флаги расцвечивания!

Конечно, не обошлось и без ошибок, кое-кто от радости настолько ошалел, что умудрился поднять и запрещенные для расцветки флаги, но разве в этом было главное?

Однако снизить темпы траления нам не позволили: до нашего сведения довели приказ Государственного Комитета Обороны, согласно которому уже к осени этого же года Волга должна была быть полностью очищена от вражеских мин.

А мин, чья постановка нами была зафиксирована, на 1 августа невзорванными числилось еще 392.

Решение задачи, поставленной перед нами, мы начали с того, что в отрядах и дивизионах провели партийные, комсомольские и общие собрания, на которых каждый имел возможность откровенно высказать свои мысли и предложения. Самые различные и неожиданные. Так, мой дивизион был «пограничным», ко мне первому поступали караваны, закончившие движение по 1-му боевому району. И как-то так случилось, что мы с нижним по течению соседом не договорились о том, что будем извещать друг друга о караванах, проследовавших через наш участок; передоверили это постам СНИС.

Вроде бы — мелочь, подумаешь, не сказали друг другу о караване! Но однажды из этой «мелочи» случилось и такое.

В то время фашистские самолеты-бомбардировщики ночами еще свирепствовали над Волгой, пытались разбомбить любую посудину, замеченную на плесе. А мы, разумеется, всячески противодействовали им.

Тот вечер был тихий, а я бы сказал — лирический. Невольно думалось, что сейчас бы руками не оружие сжимать, а девицу обнимать. И шептать, шептать ей самые ласковые слова.

Такому лирическому настроению в немалой степени способствовало и то, что на участке нашего дивизиона не было ни одного каравана. Значит, мы должны были в эту ночь заботиться только о себе! Вот поэтому, убедившись, что все катера хорошо замаскированы и стоят там, где им положено, я беззаботно сидел на берегу, смотрел на звездное небо и вслушивался в веселые байки, на которые матросы всегда были горазды.

Вражеские самолеты ревом своих моторов сразу разметали лирическое настроение: появились стаей и на малой высоте.

Мы, разумеется, не выдали себя, и они, покружив, уже пошли вниз по реке, когда один из них вдруг отошел чуть в сторону и сбросил несколько бомб на противоположный берег, где, как мы считали, никого и ничего не было.

На левом берегу грохотали взрывы бомб, пламя взрывов освещало падающие кусты, деревья и еще что-то, похожее на обломки бревен, а мы сидели на правом берегу и похохатывали: кто-то из матросов высказал мысль, что самолеты наконец-то решили додолбить нашу мишень.

«Мишень» тоже детище матросов. Чтобы отвлечь вражеские самолеты от настоящих целей, мы, используя рельеф берега, кое-где сами ставили «баржи», на которые ночью вражеские самолеты и сбрасывали свой груз.

Остатки одной из таких «барж» и были у того берега. Может, второй раз на одну приманку клюнули летчики?

Вот мы и похохатывали.