В середине тридцатых годов в Пермском городском саду имени Горького стояла парашютная вышка, с нее я прыгал один раз. Поэтому, не вдаваясь в подробности, ответил утвердительно.

Полковник, похоже, остался доволен и отпустил нас.

А ночью опять всех троих нас привели в знакомый дом, где уже был тот же полковник. Он и поставил перед нами задачу: проникнуть в квадрат номер такой-то, где в ночь на такое-то декабря взорвать железнодорожный мост, после чего возвратиться, прихватив с собой «языка», желательно — офицера из того же квадрата.

Задание было сформулировано четко, ясно. Лишь одно смущало меня: далековато тот мостик был от линии фронта, да и обстановки на самом фронте я не знал; разве можно в таких условиях переходить фронт?!

Полковник словно угадал мои мысли и сказал, что в нужный район нас доставят самолетом. И тут же спросил:

— Или вы боитесь с парашютом прыгать? Если так, то скажите…

Мне показалось, что в глазах его прятались лукавинки.

В последующие годы не встречал я того полковника, не слыхивал о нем, так как фамилию свою он произнес неразборчивой скороговоркой. Неизвестно мне и то, был ли он действительно армейским или другому какому ведомству принадлежал. Даже о деревне, в которой мы получили это задание, знаю только одно: она была северо-восточнее Яхромы.

Многого я не знал и не знаю о том полковнике, но в одном убежден: он был тонким психологом, он своим вопросом так умело задел наше самолюбие, что теперь мы были готовы прыгать даже и без парашютов.

Той же ночью мы погрузились в самолет, и он сразу, после короткого разбега, взмыл в воздух. На какой высоте и сколько времени летели — это знал летчик, а мы трое сидели и молчали, терпеливо ждали своего часа.

О чем я думал тогда? Кажется, только об одном: как бы не прозевать сигнал летчика и прыгнуть так, чтобы матросы не заметили страха, овладевшего мной.

От бывалых парашютистов, например, от Аркадия Даниловича Пучнина и других, с кем я позднее познакомился, мне довелось услышать, что ночные прыжки с парашютом требуют особой подготовки, что они сложны. Не могу судить об этом, ибо для меня и моих товарищей все произошло предельно просто: по сигналу одного из членов экипажа я бросился в распахнутый люк — и все тут. Может быть, и глаза зажмурил, когда прыгал. Но ведь прыгнул!

Подхватил меня парашют — сразу успокоился и в дальнейшем действовал обдуманно, как и наставлял полковник. Даже стропы на себя выбрал, чтобы опуститься поближе к лесу.

Приземлившись, мы закопали парашюты в снег и сразу же пошли в лесную чащу.

Район, где мы оказались, был очень удобен для нас: довольно-таки большой лесной массив, и в нем местами такой густой ельник, что мы еле продирались сквозь него. В таком ельнике днем мы и поспали часа два или три, зарывшись в сугроб. Хотя тогдашнее наше состояние сном, конечно, не назовешь, но этот кратковременный отдых был нужен нам прежде всего для того, чтобы окончательно прийти в себя после перелета и прыжка с парашютом; нам было нужно как можно скорее «почувствовать землю», как говорили десантники старшего лейтенанта Белоцерковского.

После короткого отдыха, уточнив направление по карте и азимуту, двинулись к мосту, который нам предстояло взорвать. Шли бодро, ходко и максимально бесшумно, хотя кругом был только лес, утопающий в снегу.

Получая задание, я предполагал, что взрывать нам придется настоящий мост, а в жизни он оказался однопролетным и даже без арки; таких мосточков на любой железнодорожной магистрали предостаточно. Только одно и тешило самолюбие: этот охранялся часовым, который топтался у восточного конца моста; а сзади него метрах в ста виднелся бункер, где размещался караул: И еще: бункер имел две амбразуры, из которых торчали стволы крупнокалиберных пулеметов.

Четыре с половиной часа мы пролежали в снегу. Наблюдали. Установили, что часовые меняются точно через час, и отползли поглубже в лес, чтобы отогреться, поесть и составить план работы на ночь.

Настолько промерзли за часы наблюдения, что пришлось согреваться даже спиртом, хотя первоначально я намеревался сберечь его «на потом».

Посоветовавшись, решили ночью (едва стемнеет) по льду переползти речку, снять часового и лишь после этого заложить взрывчатку под ферму моста; нам с Сашей предстояло снять часового и взорвать мост, а Никите — следить за бункером и, если оттуда выскочат фашисты, сдерживать их огнем своего автомата до тех пор, пока мы не отзовем его свистком или пока мост не будет взорван.

Конечно, очень заманчиво было Никиту с его медвежьей силой пустить на часового, но тогда уже в ходе операции нам пришлось бы перестраиваться, перегруппировываться; в подрывном деле Никита был значительно хуже подготовлен, чем мы, и ему после снятия часового пришлось бы спешно бежать к бункеру.

Почему мы решили действовать не глубокой ночью, а сразу, едва стемнеет? Рассчитывали на то, что в это время часовой еще не так бдителен.

Отвлекаясь от главного, скажу, что Саша Копысов и Никита Кривохатько — это были два таких моих помощника, что их с радостью взял бы к себе любой командир разведки или диверсионной группы. Оба были дисциплинированны, находчивы в бою и сильны физически. Особенно — Никита. Я сам видел, как однажды он на ладони вытянутой руки держал двухпудовую гирю.

Но лично мне больше всего нравилась их настоящая дружба, проверенная тремя годами совместной службы на подводной лодке.

Самым трудным оказалось переползти речку: лед был торосистый, цеплялся за маскировочные халаты, рвал рукавицы. Да и часовой очень часто выпускал в небо белые ракеты. Ну и приходилось то и дело замирать на льду, иной раз — в самой противоестественной позе.

А вот часового снять оказалось полегче, чем любого из тех, с которыми мы имели дело под Ленинградом: и физически он был послабее, и автомат, согревая руки в рукавах шинели, держал под мышкой. И вообще — не искал врага, а коротал время своего дежурства, мечтая о теплом караульном помещении.

Хотя мосточек был и маловат, мы с Сашей заложили взрывчатку не только на обоих берегах, но и на середине фермы. Свистнули Никите: дескать, отходи, у нас все готово. Потом подожгли бикфордов шнур и метнулись к лыжам, чтобы сразу же после взрыва задать стрекача.

Мы с Сашей были уже на месте сбора, успели не раз ругнуть Никиту, которого почему-то все еще не было. Невольно подумалось: а не случилось ли с ним чего?

Хотя Никита не такой человек, чтобы его без пальбы взяли…

И лишь когда мостик взлетел на воздух, нам стал понятен замысел нашего товарища: Никита, оказывается, резонно решил, что, услышав взрыв, вражеские солдаты обязательно выскочат из бункера, ну и остался на своей позиции — метрах в пяти и прямо против двери бункера. В эту дверь, как только она распахнулась, он и метнул связку из трех гранат.

Убежали мы от места взрыва на сравнительно безопасное расстояние, как могли замаскировали свои следы — я попытался объявить Никите выговор и не смог: такая обида появилась на его обычно добродушном лице, что у меня язык словно окостенел.

Итак, мост уже взорван, часть задания выполнена. Вроде бы все получилось — лучше не надо, а вот радости особой, полного удовлетворения мы не испытывали. И только потому, что уж очень маленьким оказался мост. Трудно ли вместо него времянку соорудить?

Не знали мы тогда, что в эту ночь несколько подобных мосточков взлетело на воздух, что все эти взрывы были своеобразными первыми аккордами наступления Советской Армии. И еще дней пять мы не знали даже того, что под Москвой уже началось наше наступление, мы просто переживали, волновались, даже злились на себя за то, что болтаемся здесь, во вражеском тылу, когда на востоке ярится артиллерия.

Потом заметили, что по дорогам, которые попадали в поле нашего зрения, движется множество самых различных машин. Заметили и то, что в их движении не было стройности, они будто не шли к намеченной цели, а судорожно дергались. Словно тот, кто командовал ими, сам не знал того, что нужно было делать.