Мотоцикл затащили в чащобу, завалили ветками. А немца, сняв с него оружие, просто сунули головой в какую-то яму.

— Волки похоронят по первому разряду, — сказал чернявый, назвавшийся Гришкой, и тут же спросил: — А ты кто такой будешь?

Виктор уже понял, что перед ним два солдата, отбившиеся от части, и выпалил:

— Лейтенант, к своим пробиваюсь.

Солдаты переглянулись.

— Не верите? Вот и пистолет, и медаль сохранил.

На пистолет они даже не взглянули, зато медаль потрогали с уважением и почему-то вздохнули, опять переглянувшись.

— Нехай ты — лейтенант… В прятки играть не будем. Я и мой напарник. Юрка, так сказать, разведка нашего отряда. К нам примкнешь или самостоятельную тропку топтать намерен?

Виктор был рад встрече, он опять почувствовал себя не одиноким листиком, которым играет ветер, и лишь для вида, чтобы замаскировать свою радость, спросил:

— Сколько в отряде штыков? Кто командует?

Гришка оскалился в улыбке, развел руками и ответил:

— Ты, лейтенант, право, как дите малое: нешто все это солдат первому встречному так и выложит? Придешь — увидишь… Так с нами или нет?

Виктор согласился, и ему немедленно завязали глаза.

Шли, как показалось Виктору, невероятно долго, ему уже начало казаться, что еще немного, и он, обессилев, грохнется на землю. Но тут Гришка, который был сейчас поводырем, сорвал повязку с его глаз и сказал:

— Теперь считай, что мы дома.

Дом — землянка, так хорошо замаскированная, что Виктор угадал ее, только подойдя вплотную. У входа сидел человек в гимнастерке без знаков различия. Но по тому, как подтянулся Григорий, Виктор понял, что это начальник, и, опередив Григория, представился, вскинув руку к кепке:

— Лейтенант Капустин!

— Сам придумал или другие этой глупости научили? — спросил сидевший.

Виктору стало неуютно под строгим взглядом его серых глаз.

— Во! А я что говорил? — засмеялся Григорий, оборачиваясь к Юрке. — Лейтенант — он обязательно десять классов кончил. Это ему уже лет восемнадцать. Да еще два года в училище. Итого имеем минимум все двадцать полных годочков, а у этого — пушок на губе, бритвой не тронутый!

— И выправка не солдатская, будто играет под военного, — добавил Юрка.

— Самозванец он, одним словом, товарищ Каргин!.. Но, между прочим, — Юрка соврать не даст, — немцу пулю в башку всадил точнехонько.

— Не тарахти, Григорий, официально докладываешь, — не повышая голоса, заметил Картин, и уже Виктору: — Сейчас пойдем к батальонному комиссару. Перед ним не юли, как есть, душу выворачивай.

Не успел Каргин закончить свое напутствие, как из землянки вылез человек. Первым его заметил Григорий и сразу подхватил под руку, затараторил:

— Сколько раз тебе говорено, чтобы сам не больно рыпался? От натуги жила какая или еще что лопнет, и опять подыхать начнешь. Думаешь, нам беда охота тебя второй раз у смерти выцарапывать?

Каргин же только молча посторонился и следил за тем, как Григорий с Юркой усаживали комиссара на чурбак, который Павел успел не только принести, но и покрыть шинелью. И хотя Григорий отчитывал комиссара, а Каргин притворялся равнодушным ко всему этому, Виктор понял, что и воркотня Григория, и напускное равнодушие Каргина — проявление заботы, даже нежности, на которую только и был способен каждый из них в силу своего характера.

Пока комиссар усаживался, Виктор успел рассмотреть его. На нем была гимнастерка без знаков различия и много раз стиранная. Однако все пуговицы ее были не только пришиты, но и застегнуты. И еще — сразу запомнилось лицо этого человека, от которого, как считал Виктор, теперь зависела его дальнейшая судьба. Худощавое и прорезанное глубокими морщинами, оно было выбрито так тщательно, что, казалось, должно было обязательно пахнуть одеколоном.

— Ну, Виктор-самозванец, выкладывай, с чем пожаловал, — начал комиссар, глядя на Виктора добрыми глазами.

— Товарищ батальонный комиссар…

— Ты не солдат и можешь звать меня Василием Ивановичем.

— Хорошо, Василий Иванович, — согласился Виктор и запнулся.

С чего начать? Да и неловко про себя рассказывать, если несколько человек слушают. Вот если бы один на один…

Василий Иванович разгадал его мысли, покачал головой и сказал:

— Нас всего пятеро. С точки зрения математики, как науки, цифра малая. Но вообще-то пять человек — это уже очень много, если они все знают друг о друге и верят друг другу. Мы не неволим тебя, но если хочешь быть с нами — выкладывай.

— Можно, я сяду?

— Нет, постой. Из уважения к людям постой.

Неуютно стоять одному, когда каждое твое слово пять человек ловят. Но в голосе Василия Ивановича, в том спокойствии, с каким остальные приняли его слова, была величайшая справедливость, и он начал рассказывать не одну из своих разученных сказок, а только правду.

Когда Виктор умолк, никто не проронил ни слова. Потом Василий Иванович спросил:

— Ответь мне честно. Ты хоть сейчас-то понимаешь, как обидел девушку?.. Как дальше-то жить думаешь?

— Опять кобелировать будет, — не вытерпел Григорий.

— Я даже из деревни ушел.

— Что ж, подведем итоги, — начал Василий Иванович, глядя на пламя небольшого костра, который Каргин разжег почти у его ног. — Жизнь, прямо скажем, круто взяла тебя в оборот. Однако из тебя еще может получиться человек… К чему это говорю? Только от тебя зависит, сбудется ли это… За самовольное присвоение звания лейтенанта особенно не виню: склонен считать неудачной военной хитростью. А вот в лучах чужой награды грелся — подло, недостойно порядочного человека… И с девушкой… Ну, об этом я уже говорил… Ваше мнение, товарищи? Зачислим его к себе в отряд или опять завяжем глаза, выведем к дороге и пусть куда хочет топает?

И еще одно заметил Виктор: батальонный комиссар обратился с вопросом ко всем, а все они, даже разговорчивый Григорий, когда дело дошло до окончательного ответа, молча уставились на Каргина. Словно заранее были согласны с его приговором.

Каргин начал тихо, будто думая вслух или разговаривая сам с собой:

— Нас — пятеро. Василий Иванович — за комиссара, как и положено. Меня остальные на командира выдвинули. Живем мы уставами армии…

— Выходит, рядовых у нас всего трое, а ты, Иван, себе права генеральские сграбастал и казнить, и миловать волен! — засмеялся Григорий.

— Может, и генеральские, откуда мне знать? В генералах еще не хаживал, — согласился Каргин и повел дальше свою мысль: — Все мы тут дружки-приятели, не одну сотню верст вместе ногами отмерили, не раз и не два вместе в глаза смерти заглядывали, а дисциплину блюдем. Пуще глаз своих блюдем: без нее, да еще во вражеском тылу — гибель неминучая. И уж если ты залезаешь в наш кузовок, то укладывайся, как все прочие лежат, ноги в ту же сторону протягивай. Поблажек на малолетство не жди.

— Согласен… Только как мне вас величать?

— Зови хоть Иваном, хоть товарищ Каргин, мне все равно. Да ты чего стоишь? Теперь садись, где место облюбовал.

Потом из одной большой кастрюли ели то ли похлебку, то ли кашу — Виктор не разобрал, но ели дружно и похваливали. Григорий даже заявил:

— Я, Ваня, спорить с тобой не стану и нисколечко не обижусь, если ты завтра за меня откашеваришь.

— А я вообще считаю, что Ивану надо всегда за повара работать. Или мы без него с разными заданиями не справимся? — включился в разговор и Юрка, подмигнув Виктору.

— Дело Юрка предлагает! — оживился Григорий. — Давай, Василий Иванович, голосуй, и затвердим Ивана в новой должности!

— На-ко, понюхай. — И Каргин поднес кулак к лицу Григория.

Кулак такой тугой и костлявый, что невольно думается — свинчаткой припечатается.

Григорий с нарочитой старательностью обнюхал кулак Ивана и вдруг скривился брезгливо:

— Да ты, никак, не мыл его сегодня?

Каргин сначала недоуменно смотрел то на Григория, то на свой кулак и, лишь когда все грохнули смехом, расплылся в самой добродушной улыбке и медведем подмял под себя Григория.