Большой Московский металлургический завод, бывший Гужона, стал собственностью Российской Советской Федеративной Социалистической Республики. Вопреки страшной разрухе, топливному кризису, голоду, холоду, тифу, войне и интервенции завод жил, работал на фронт. А что же случилось с самим Гужоном? Ветеран-серпомолотовец поэт Яков Шведов, автор «Орленка», сказал мне:
— Гужон? Юлий Петрович? Старый хозяин нашего завода? Ну, как же!.. Его расстреляли сразу после освобождения Крыма и разгрома Врангеля. Он ведь там «Ласточкино гнездо» купил. Расстреляли… А автомобиль его, известный во всей Москве «Берлис», перешел к красному директору бывшего «Гужона». На то и революция..
Двенадцатое марта 1918 года. Эта дата навечно вписана в историю завода. Ильич только что прибыл из Ретрограда в Москву, куда ночью на трех поездах переехали Советское правительство и Центральный Комитет партии. Пронесся слух, что враги революции пытались по дороге напасть на поезд Ленина. И вот, не отдохнув с дороги, Ленин поехал на встречу с героическим московским пролетариатом, говорил зажигательно о ближайших задачах Советской республики. Это была первая, но не последняя встреча с любимым вождем.
В июле 1918 года завод послал отряд в Ярославль на борьбу с восставшими эсерами.
Партизанская традиция была очень сильна среди гужоновцев, как они еще долго по старинке называли себя. Еще в конце февраля 1918 года гужоновцы послали в Первый Московский партизанский отряд, созданный трудящимися Рогожско-Симоновского района, каждого десятого рабочего — четыреста бойцов. Многие были комсомольцами. В районе Новозыбкова отряд сразился с немецкими захватчиками и гайдамаками. Отважно дрались гужоновцы и в 38-м в Рогожско-Симоновско Советском полку на Царицынском фронте.
Костя Пахомов и будущие члены его разведгруппы с особым интересом слушали воспоминания бывалых партизан и фронтовиков, своих старших товарищей на заводе. Сердцем чувствовали они, что и им, молодым не миновать решающей схватки с врагом.
Седьмого ноября 1922 года решением правительства почти полностью восстановленный, работавший почти на полную мощь завод был переименован по просьбе гужоновцев, во славу союза рабочих и крестьян, в Большой металлургический завод «Серп и молот». Когда хоронили Ленина, скорбно гудел со всеми заводами и фабриками страны и «Серп и молот». На ленинский призыв в партию откликнулись сначала десятки, а затем и сотни сталеваров, вальцовщиков, крючочников и подручных. Завод помогал строить Шатурскую ГЭС, новые железнодорожные мосты, Балахнинский комбинат, участвовал во многих других важных новостройках. Все ярче разгорался свет над заставой Ильича. Заводской коллектив шел в первых рядах борцов за социалистическую индустриализацию страны. На помощь ударникам приходила новая техника. Завод рос и рос.
«Мы победили Гужона расейского, — писала „Мартеновка“, заводская многотиражка, — теперь мы должны победить Гужона европейского, американского!..»
Завод боролся за выпуск качественной стали. Сталь «Серпа и молота» нужна была доменным печам Магнитки, Кузнецка, Днепрострою и «Запорожстали». Сталь марки «М» требовалась молодой авиационной промышленности. На самолетах из этой стали летали Громов и Чкалов. Все на заводе понимали, что без военно-воздушных сил врага не одолеешь. Судьба будущих боев в «пятом океане» тоже решалась в цехах завода.
Вторую пятилетку серпомолотовцы выполнили в сентябре 1937 года — на десять месяцев раньше срока.
Серпомолотовцы гордились своим заводом, любили его и любовь эту стремились передать всем новичкам на заводе, таким, как Костя Пахомов. Они показывали ему пятиэтажный дом ударника у спрятанной в трубы речки Золотой Рожок, новый заводской клуб у древних стен Андроньева монастыря, новые большие цехи на земле бывшего Всехсвятского женского монастыря и, разумеется, профтехкомбинат в бывшей Анненгофской роще, где когда-то проводились маевки. Учебно-производственный комплекс включал в себя институт, техникум, ФЗУ, вечернюю рабочую школу. «Завод-втуз» — так теперь называли «Серп и молот». В небывалом почете стала книга на заводе, которую некогда объявил вне закона Гужон!
Костя Пахомов и его друзья-серпомолотовцы гордились заводской нержавейкой на станциях метро, на скульптуре Мухиной «Рабочий и колхозница», стоявшей на Парижской выставке у входа в советский павильон, напротив германского павильона. Нечего и говорить, что Костя гордился такими спортсменами-серпомолотовцами, как братья Серафим и Георгий Знаменские, как замечательный футболист Григорий Федотов. Повсюду узнавал он «СиМ» — сталь серпомолотовской марки. Она шла на легковые автомашины «М-1», нефтяные буры, боевые корабли. Страна требовала все больше и больше стали, и серпомолотовцы перекрывали рекорды Круппа — пушечного короля, обероружейника Гитлера. Костя Пахомов, Коля Галочкин, Коля Каган — все они, потомственные пролетарии, мечтали внести свой комсомольский вклад в вящую славу «Серпа и молота». Впятеро разрослась территория завода. Появились на нем первые после Гужона «миллионеры», но это были рабочие-«миллионеры», сварившие на заводе более миллиона тонн стали. Такие «миллионеры» — первыми из ни были Свешников и Поваляев — пользовались всеобщим уважением. У серпомолотовцев, уже ставших забывать о прежних бараках и аварийных старых домах, появились добротные жилые дома в Ленинской слободе, два дачных поселка в Подмосковье. Весной 1939 года тысячи серпомолотовцев праздновали большое и радостное событие: правительство наградило завод орденом Ленина.
Костя радовался, праздновал вместе со всеми. На новом заводском пропуске указано, что он, конструктор Пахомов, работает на ордена Ленина заводе «Серп и молот». Не мог знать Костя, что не пройдет и трех лет, как он тоже будет награжден этим высшим орденом. Только посмертно.
Костя, придя на завод, увидел новые цехи и службы, магнитные краны, рольганги, троллейкары. Завод выпускал уже свыше 60 марок легированной стали. О заводе писали в газетах как о «форпосте технического прогресса, лаборатории передового опыта для всей металлургии страны…». В заводской многотиражке печаталась фантастическая повесть двух инженеров, заглядывавших в будущее завода, в такой далекий 1950 год. Но война неотвратимо надвигалась. Уже в 1940 году, во время боев с белофиннами, завод наладил производство хирургических игл для операций огнестрельных ранений из самой качественной стали.
Так было до войны. Так закалялась серпомолотовская сталь. Война должна была проверить ее закалку.
О войне говорили много и в газетах и по радио. Все пели «Если завтра война, если завтра в поход»; в Западной Европе война шла с сентября 1939 года, и все же так устроен человек, что в будущее смотрит он оптимистично и личные планы строит он, вовсе не сообразуясь с международной военно-политической конъюнктурой. Именно так поступил Костя Пахомов: молодой конструктор женился перед самой войной.
…О войне раньше всех узнал дежурный в парткоме. В то солнечное воскресное утро в парткоме было пусто. Дежурный сразу же стал звонить во все концы. В двенадцать ждали важное сообщение по радио. А бомбы из крупповской стали уже до зари рвались в Минске, Киеве, Севастополе. Непрерывно трезвонили телефоны. Из райкома партии на Большой Коммунистической звонил первый секретарь Данилин, спрашивал, как на заводе встречена весть о вероломном нападении Германии.
…И вот, через тридцать с лишним лет, я сижу в этом парткоме, беседую с ветеранами-серпомолотовцами о том незабываемом первом дне войны.
В тот день завод увеличил скорость плавки. Стан «700» выдал полсотни тонн стали сверх плана. У проходной, на заводской площади, состоялся митинг. Мне показали фотографию этого митинга. Я искал и не находил в море взволнованных лиц своих боевых товарищей.
На митинге помощник начальника прокатного цеха Пономарев сказал от имени всех рабочих завода:
— Мы заявляем сегодня своему правительству: мы готовы! Нужно идти с винтовкой на фронт — хоть сейчас! Нужно работать сутки подряд — мы готовы!
