Литмир - Электронная Библиотека

Тем не менее поимка шпиона была нашим особистам засчитана, и они получили по медали «За отвагу».

Однако вражеские шпионы и лазутчики попадались не на каждом шагу, но придурочная система всегда обеспечивала капитану Скопцову выполнение плана «по валу». Если агенты писали друг на друга, это совсем не означало, что система полностью работала вхолостую. Особый отдел держал под подозрением всех и каждого, в том числе и свою агентуру. В нашей роте, например, среди агентов был выявлен предатель. Он был арестован на основании моих донесений. Как это произошло, я сейчас и расскажу.

Когда я был подключен в «систему», капитан Скопцов дал мне задание наблюдать за ординарцем полкового инженера Щербинским. (Как сообщил мне Колька, Щербинский прежде долгое время был ординарцем самого капитана Скопцова, а теперь все ему сообщал о своем непосредственном начальнике — полковом инженере Полежаеве). По возрасту он годился мне в отцы. Я долго не мог понять, что же мне нужно сообщать о нем. Но особист давил: «Где „работа“, комсорг? Опять хандришь? Смотри, рыбка ищет, где глубже».

Здравствуй, страна героев! - i_013.jpg

Излюбленной темой разговоров на фронте были воспоминания о довоенной жизни. Один, к примеру, рассказывал, как резал поросят на Октябрьскую, другой, как уделал Нюрку на Пасху, третий, как жена ему мариновала огурчики под чекушку… — в нашей роте все жили интенсивной духовной жизнью.

Щербинский донимал меня нескончаемыми воспоминаниями о своем дореволюционном детстве: как он остался круглым сиротой, как его взяла на воспитание богатая вдова, которую он стал употреблять с четырнадцати лет. И вот я решил эту романтическую историю, включая вдову изложить капитану Скопцову.

К моему удивлению, особист эту клюкву проглотил с одобрением.

«Повесть» о детстве Щербинского я не закончил в связи с тем, что меня перевели из придурков в строй, о чем я уже упоминал. Через какое-то время его тоже поставили в строй, но меня уже его дореволюционное прошлое не интересовало.

Однажды получилось так, что нас вдвоем отправили на задание, правда, не на передовую, а в тылы. В условленном месте мы должны были встретить приданных нашей роте дивизионных саперов и показать им дорогу на наш участок. Просидели мы с ним до самого утра где-то в поле у часовни, но никто так и не пришел, и наутро вернулись к своим.

Ночью между нами, двумя бойцами «невидимого фронта», был разговор: «Давай, Ларский, уйдем к е… матери. Война скоро кончится, где-нибудь перекантуемся… Если в роту не вернемся — подумают, что убили», — предложил Щербинский.

Но я уже был стреляный воробей и тут же решил, что это провокация. Либо капитан Скопцов его подговорил, либо Мильт, который жаждет свести со мной счеты.

— Ты что, рехнулся?! — возмутился я. — Дезертировать предлагаешь?

— Вот, ты сразу, дезертировать. Пристроимся к хозчасти, пересидим, — стал он выкручиваться. Но под конец все-таки предупредил, чтобы я капитану Скопцову — ни слова. Свидетелей не было, и капитан ему поверит больше, чем мне.

Я подумал: «Как бы не так! Я не сообщу, а ты меня и продашь…» И чтобы себя застраховать, я все выложил капитану Скопцову, с которым отношения у меня стали более чем прохладными. Но оказалось, что бывший ординарец начальника Особого отдела, его правая рука, его агент и вправду намеревался дезертировать, но передумал и решил отправиться в «наркомздрав». Он прострелил сам себе руку, не подозревая, что на основании моего донесения за ним уже давно следит «сын полка» Жорка.

Пролетарский интернационализм и солдатские штаны

Теперь я расскажу историю о том, как капитан Скопцов «купил» меня на пролетарском интернационализме.

Это произошло вскоре после моего разговора с парторгом роты насчет наших грабежей среди освобождаемого от фашистского ига населения (я уже упоминал о споре между особистом и капитаном Семыкиным, самонадеянно заявившим, что его люди никогда его не продадут). Единственно, кто знал об этом споре, был, конечно, Колька Шумилин, он мне потом обо всем рассказал.

Дело было так. Однажды особист меня вызвал поиграть в шахматы и, когда партия перешла в эндшпиль, начал разговор.

— Сердце обливается кровью от того, что творится. Разве этому нас учили Маркс, Энгельс, Ленин и товарищ Сталин? Как будут нас вспоминать в тех странах, которые мы освобождаем от фашистов? Грабим, мародерствуем, насилуем… Что по этому поводу думаешь, Ларский?

Капитан Скопцов подцепил меня под самую душу, и я ему выложил все, что у меня на душе накипело. Я уже знал, что с «Рыбкой ищет» надо держать ухо востро, но когда речь шла о пролетарском интернационализме, мне было на все это наплевать. Тут «Рыбка ищет» меня и купил.

— Насчет безобразий на фронте и ограбления трудящихся полностью с тобой согласен, — сказал он, выслушав мой пламенный монолог. — Но почему о своей саперной роте умолчал? Разве у нас с тобой нету фактов мародерства и грабежа?

Рассказать ему об этом — означало бы подписать себе смертный приговор. Бывший уголовник Бес не остановился бы ни перед чем, если бы узнал, кто его продал…

«Рыбка ищет» как будто прочитал мои мысли.

— Разглагольствовать мы умеем, а как до дела доходит — мы в кусты, шкуру свою спасаем. Если бы наши отцы так поступали, и революции бы не было, и трудящиеся в нашей советской стране до сих пор бы стонали под гнетом буржуазии.

Прежде я никогда не слышал от особиста подобных речей. Лучше бы он меня по-матерному выругал!

Кровь бросилась мне в лицо, я вспомнил папу, дядю Марка и его маузер. Я, сын революционера, испугался какого-то уголовника?!

— Будут факты, товарищ капитан! — пообещал я, хотя внутри у меня все при этом похолодело.

— Завтра принеси в письменной форме в три часа дня, — закруглился капитан Скопцов.

И тут, наверно, он поторопился объявить командиру роты о своем успехе. Не прошло и дня еще до того, как я должен был прийти с фактами к особисту, как ко мне подошел Мильт и сказал:

— Кто продал-то, ты, небось? Кроме тебя некому, я вашу нацию наскрозь вижу!

Мне было все равно, я уже свыкся с мыслью, что долго не проживу, но зато погибну не как придурок, а как борец за пролетарский интернационализм.

В назначенное время я явился к капитану Скопцову с бумажкой в кармане, на которой были записаны несколько фактов мародерства и бандитизма в нашей роте. Он усадил меня почему-то посреди комнаты на табуретке, а сам сел за стол. Сзади него расположился «Немой» — это меня несколько удивило, обычно он при наших беседах не присутствовал.

В нескольких метрах от меня, за занавеской, стояла кровать. И вот я сквозь очки рассмотрел, что из-под занавески высовывается что-то блестящее. Это был сапог со шпорой, а во всем нашем гвардейском полку в шпорах щеголяли только два человека: ветфельдшер Мохов и командир саперной роты капитан Семыкин. Я сразу догадался, что именно он спрятался за занавеской, но не подал вида.

Необычность обстановки меня насторожила, я стал подозревать что-то неладное. Зачем спрятался ротный?

— Значит, вы, боец Ларский, заявляете о фактах мародерства в саперной роте? — необычно громким голосом спросил «Рыбка ищет». — Давайте их сюда!

Он протянул руку за фактами, но тут я сообразил, что разыгрывается какая-то комедия, не имеющая никакого отношения к пролетарскому интернационализму, поэтому погибать мне не стоит.

И я тоже стал комедию ломать.

— Какие факты, товарищ капитан? Никаких фактов у меня нету.

«Рыбка ищет» аж побелел, от меня такого фортеля он не ожидал.

— Ты что, шуточки решил со мной шутить?! О чем мы вчера говорили?

— Мы говорили вообще о пролетарском интернационализме…

— Я тебе, б…дь, покажу пролетарский интернационализм! — заорал «Рыбка ищет». — Я тебе…

Пока он бушевал, я смотрел, как трясется занавеска, из-под которой торчал сапог. Командир роты, торжествуя, видимо, умирал со смеху, зажав рот.

В свою очередь «Рыбка ищет» пообещал, что мне этот номер просто так не пройдет и отпустил меня.

32
{"b":"172015","o":1}