Перед вступлением в бой на Керченском плацдарме, после того, как нам выдали по «сто грамм», полк решили дополнительно подзаправить. Под свист снарядов ансамбль дивизионных придурков исполнил перед нами свой коронный номер «Марш Энтузиастов»:
Здравствуй, страна героев,
Страна мечтателей, страна ученых…
и я вместе со всем полком подхватывал вдохновляющий припев:
Нам нет преград ни в море, ни на суше,
Нам не страшны ни льды, ни облака…
Кажется, в те минуты я, еще не будучи придурком в стрелковой роте, принял решение повторить подвиг Матросова.
Мог ли я тогда представить себе, до какой жизни докачусь? Что совершу антигосударственный акт, за который в доброе старое время, если бы узнал кто следует, меня бы отправили еще подальше, чем Туполева, — чтобы знал наперед, как выполнять свой гражданский долг.
Часть 2. Солдатская совесть
Когда меня военные назвали «придурком», причем вместе с моим папой, я так обиделся, что не захотел даже оставаться в этом неприветливом здании с колоннами на улице Кропоткина, откуда знаменитой ночью 16 октября 1941 года сбежала Академия Генерального Штаба Красной армии имени К. Е. Ворошилова.
Но мы оказались, как в тюрьме, — у дверей стояли часовые и никого из штатских не выпускали из помещения.
— Почему они нас оскорбляют? Я не хочу с ними ехать, — заявил я своему папе. Мое самолюбие было очень уязвлено.
В здании Академии осталась лишь ее административно-хозяйственная часть и начальство — генерал-лейтенант Веревкин-Рохальский, начальник Академии, так же, как и ее комиссар Калинин (как нам успели сообщить, родственник всесоюзного старосты Михаила Ивановича Калинина), подобно капитанам тонущего корабля, покидали свои посты последними.
Начальник Академии, когда-то знавший моего папу, взял его вместе со мной в эшелон, который должен был выехать в Уфу 21 или 22 октября. Конечно, все это дело организовала тетя, она звонила генералу и хлопотала за папу. Тетя, как всегда, командовала нами. Она решила, что папа должен ехать разыскивать свой институт, где его восстановили на работе накануне войны, а институт 16 октября убежал из Москвы в неизвестном направлении. Я уже договорился с соседом по квартире дядей Федей, что пойду к нему в истребительный батальон, который он организовал в помещении нашей школы. Тетя решительно воспротивилась этому. Она заявила, что мой долг в этот трудный момент — помочь больному папе, который почти ничего не видит, а без меня не сможет найти свою работу и стать полезным стране.
Конечно же, все получилось наоборот. Вместо того, чтобы помогать папе, я в Уфе тяжело заболел, и ему самому пришлось со мной возиться. Я стал для него только лишней обузой.
Комиссар Академии Калинин был очень недоволен распоряжением начальника. Не стесняясь нашего присутствия, он сказал генералу: «Куда я этих придурков дену? Как на довольствие их брать? Старика одного я бы еще как-нибудь пристроил, а для молодого придурка у меня места нет!» Родственник всесоюзного старосты был начальником эшелона.
— Пусть едут оба в вагоне с наглядными пособиями, — ответил генерал.
— Но там одни женщины, и гальюна в теплушке нет, — возразил комиссар.
Все же нас определили в одну теплушку с забытыми впопыхах в Москве генеральскими тещами и бывшими женами какого-то начальства. Среди придурков женского пола было несколько жен слушателей Академии, посланных на фронт с начальных курсов. Если память мне не изменяет, одна скромная дама представилась женой подполковника Гречко. Слышал я в нашей теплушке и другие, не менее громкие фамилии: Конева, Черняховская, хотя и не помню, кем эти особы приходились будущим знаменитым полководцам — тещами, свояченицами или племянницами.
16 октября паника была ужасная. Какой-то генерал, видимо, в спешке ошибся: свою жену позабыл, а в эшелон прихватил чью-то чужую и уехал с ней в Уфу. Законная супруга, естественно, жаждала поскорей добраться до мужа, в вагоне ей сочувствовали, а она всю дорогу причитала: «Уж я ему харю разукрашу! Он у меня будет знать, придурок окаянный!»
Маньяк Гитлер и чутье товарища Сталина
Прежде, чем начать рассказ о своих фронтовых похождениях, я хотел бы объяснить читателям, не служившим в Советской армии, в каком смысле употреблялось слово «придурок» в военной среде.
В деревне так называли всяких дурачков. Моя няня часто меня ругала так. На нашем дворе «огольцы» обзывали придурками тех, кто притворялся, обманывал или симулировал. В военном лексиконе этот термин имел совсем иное происхождение. Как известно, военный язык отличается лаконизмом, и поэтому в нем всякие длинные наименования обычно заменяются сокращенными словами.
Например, в свое время заместитель народного комиссара по военно-морским делам для краткости назывался «замкомпомордел». Слово «придурок» — это тоже аббревиатура, оно расшифровывалось так: пристроившийся дуриком к командному составу.
Среди комсостава этим емким словом стали называть всяких выскочек и выдвиженцев на высокие командные должности, которых в Красной армии расплодилось особенно много в предвоенные годы, после сталинских чисток. Это время в учебниках по истории называется «периодом нарушения ленинских норм». Тогда наиболее квалифицированный и способный командный состав Красной армии, имевший боевой опыт и прошедший через академии, был передислоцирован из военных лагерей и штабов в спецлагеря НКВД и там ликвидирован за редким исключением. Таким исключением, на его счастье, оказался разжалованный полковник Рокоссовский, который, говорят, имел стеклянный глаз, вместо настоящего, выбитого ему в период нарушения ленинских норм в спецлагере.[5] Этот тщательно скрываемый им недостаток (как истинный военный, Рокоссовский, говорят, был большим сердцеедом и одерживал успехи не только на поле боя) не помешал ему быстро продвинуться на войне от полковника до маршала и стать одним из самых прославленных полководцев Второй мировой войны.
У папы было много друзей и знакомых из высшего комсостава, с которыми он когда-то учился в Военной Академии. Вероятно, они были не менее компетентными в военном деле, чем Рокоссовский и не менее успешно могли бы противостоять кадровым генералам Вермахта. Они не стали маршалами по причине все тех же нарушений ленинских норм.
Нашими соседями по дому оказались старые друзья нашей семьи еще со времен совместной жизни в гостинице «Астория», комбриг Николюк и его жена, комбриг Минская, вероятно, единственная в истории женщина-генерал, «бой-баба», как называла ее няня. Как и Рокоссовский, они были поляки. Мы очень дружили с семьей комбригов. Достаточно сказать, что в домработницах у них служила родная тетя моей няни. Их дети Ленька и Фелка были на несколько лет младше меня. В 1937 году супруги-комбриги были переведены в Харьковский военный округ и там арестованы, а Ленька и Фелка попали в детдом — так мне сказала няня.
Из папиных друзей-военных я так же близко знал дядю Павла, папиного друга еще со времен гражданской войны. Он носил два «ромба», жил на Чистых прудах в военном доме, который потом стал называться генеральским. С его сыном Шуркой мы дружили. Дядя Павел не раз бывал за границей, с маршалом Тухачевским он был связан личной дружбой, за что и поплатился. Его обвинили в утрате бдительности. Дядя Павел уцелел, после реабилитации он даже получил генеральский чин, но служить не стал. Во время войны он был сослан в Красноярский край, все его просьбы об отправке в действующую армию даже в качестве рядового были отклонены. Кстати, бывший его адъютант, случайно избежавший ареста, на фронте стал генерал-лейтенантом.
Ответственный пост в Красной армии занимал наш родственник, племянник моей бабушки, Урицкий, живший с ней по соседству в Доме правительства. Когда я его видел в последний раз, он носил три «ромба» и был начальником Главного разведывательного управления. Не могу себе представить, чтобы такой живой, энергичный и волевой человек, каким был комкор Урицкий, располагая данными о назначенном на 22 июня нападении немцев, мог бы спокойно ждать развития событий, не смея противоречить товарищу Сталину, убежденному в благородстве своего верного союзника Гитлера. Зато так поступил генерал Голиков, занявший пост начальника разведки Красной армии после ареста и расстрела дяди Семена. На карьере генерала Голикова этот провал нисколько не отразился, он стал маршалом.