— Какой же вопрос ты ей задала?

— Спросила, не может ли она посоветовать, как Франческе вести себя с Клаудио. — И, поймав удивленный взгляд Брунетти, пояснила: — Да, сама знаю, звучит глупо, ни одному нормальному человеку и в голову не придет задавать такие вопросы, но ты же знаешь этих учителей — их ведь хлебом не корми, дай поучить жить, объяснить, как себя вести.

— И что, учительница тебе поверила?

— Естественно, — спокойно сказала Кьяра.

— Ты, похоже, первоклассная лгунья, — отшутился Брунетти.

— Это точно. Просто отличная. Мама всегда говорит, что врать надо уметь хорошо, — заявила она и, даже не взглянув в сторону отца, продолжила свой рассказ: — Учительница сказала, что Франческе следует принять во внимание — именно так и сказала, «принять во внимание», — что Клаудио всегда больше любил отца, чем мать, и что теперь для него наступят трудные времена. — Она презрительно скривилась: — Тоже мне, удивила. И ради этого мне пришлось полгорода пешком пройти! Да к тому же, пока она мне эту ценную мысль выдала, полчаса прошло.

— А что тебе рассказали другие?

— Лучана — мне, кстати, пришлось аж в Кастелло идти, чтобы с ней увидеться, — так вот, она сказала мне, что Франческа прямо ненавидит мать, потому что она помыкала отцом и вечно указывала ему, что делать. Дядю своего она тоже не любит. Говорит, что он считает себя самым главным в семье.

— Помыкает, говоришь? А в каком смысле?

— Этого Лучана не знает. Ей просто Франческа рассказывала, что отец всегда поступал именно так, как велела мать. — Прежде чем Брунетти успел отпустить какую-нибудь шуточку, она пояснила: — Это не то, что у вас с мамой бывает. Нет, мама, конечно, тоже указывает тебе, что делать, но только ты сначала соглашаешься, а потом все равно поступаешь так, как считаешь нужным. — Тут она взглянула на часы и спросила: — А кстати, где мама? Уже почти семь. Что на ужин-то у нас будет? — Последний вопрос, как видно, волновал Кьяру больше всего.

— Может, в университете задержалась. Учит жить какого-нибудь студента. — Кьяра не успела решить, смеяться ей над этой шуткой или нет, потому что Брунетти предложил: — Если ты уже закончила отчет о своем расследовании, то давай-ка начнем готовить ужин, а? Мама придет, а ужин уже на столе — так, для разнообразия.

— А ты скажешь, сколько мне за информацию причитается? — промурлыкала она.

Брунетти задумался на минутку.

— Думаю, тысяч тридцать лир, — ответил он наконец. Сумма была довольно скромной, поскольку деньги он доставал из собственного кармана, хотя на самом деле сведения о том, что синьора Тревизан помыкала мужем, — если, конечно, они подтвердятся и если окажется, что в профессиональной сфере адвокат руководствовался указаниями супруги, — стоили неизмеримо больше.

На следующий день на первой странице «Газеттино» появилась статья о самоубийстве Рино Фаверо. В статье говорилось, что один из самых успешных бухгалтеров Венето, Фаверо, заехал на своем «Ровере» в находящийся под его домом двухместный гараж, закрыл за собой дверь, сел на переднее сиденье и оставил включенным двигатель. Там утверждалось также, что имя Фаверо должно было вот-вот всплыть в связи с набиравшим силу скандалом в министерстве здравоохранения. На тот момент всей Италии уже было известно, что бывший министр здравоохранения обвиняется в получении баснословных взяток от различных фармацевтических компаний за разрешение повышать цены на производимые этими компаниями лекарства. А вот то, что Фаверо, оказывается, ведал частными финансовыми средствами президента самой крупной из этих компаний, широкой общественности еще не было известно. Те же, кто владел этой информацией, полагали, что Фаверо решил последовать примеру многих других, запутавшихся в паутине коррупции: уйдя из жизни, сохранить свою честь и избежать таким образом обвинения, позора и наказания. В то, что честь вряд ли можно спасти подобным способом, верили, похоже, немногие.

Полицию Падуи рассуждения о возможных мотивах самоубийства не заинтересовали, поскольку вскрытие показало, что на момент смерти в крови у Фаверо было столько барбитуратов, что он не смог бы ни машину вести, ни — тем более — заехать в гараж и закрыть за собой дверь. Почему же в таком случае в машине не нашли никаких бутылочек или упаковок из-под лекарств и почему при обыске дома также не было обнаружено никаких барбитуратов? Последовавшее за этим изучение карманов Фаверо под микроскопом также не выявило ни малейших следов барбитуратов. Однако с прессой этой информацией делиться не стали, так что по крайней мере в общественном сознании смерть Фаверо продолжала считаться самоубийством.

Через три дня после смерти Фаверо, а значит, через пять дней после убийства Тревизана, Брунетти, входя в свой кабинет, услышал телефонный звонок.

— Брунетти слушает, — ответил он, одной рукой держа телефон, а другой расстегивая плащ.

— Комиссар Брунетти, это капитан делла Корте, полиция Падуи.

Брунетти смутно припомнил это имя, — во всяком случае, ему показалось, что он слышал об этом человеке что-то хорошее.

— Доброе утро, капитан. Чем я могу быть вам полезен?

— Скажите, не всплывало ли имя Рино Фаверо в связи с расследованием убийства в поезде?

— Фаверо? Это тот, что покончил с собой?

— Покончил с собой? Это с четырьмя миллиграммами роипнола в крови?

Брунетти мигом насторожился.

— Как это связано с Тревизаном? — спросил он.

— Нам это неизвестно. Но мы выяснили, кому принадлежали все телефонные номера, обнаруженные нами в его записной книжке. Точнее, те из них, которые были записаны без упоминания фамилии. В их числе оказался телефон Тревизана.

— Расшифровки уже есть? — Не было необходимости уточнять, что Брунетти имеет в виду расшифровку всех звонков, сделанных с телефона Фаверо.

— Есть, но из них следует, что он ни разу не звонил Тревизану ни на работу, ни домой, во всяком случае со своего телефона.

— Тогда зачем ему его номер? — спросил Брунетти.

— Нас это тоже очень интересует, — сказал делла Корте сухо.

— Сколько еще безымянных номеров было в книжке?

— Восемь. Один из них — телефон бара в Местре. Другой — номер телефона-автомата на вокзале в Падуе. Остальные не существуют.

— В каком смысле «не существуют»?

— В том смысле, что эти номера никак не могут относиться к Венето.

— А другие города, провинции вы проверяете?

— Уже проверили. Или в них слишком много цифр, или таких вообще нет у нас в стране.

— То есть зарубежные?

— По-видимому.

— А код страны по ним не определяется?

— Два из них, похоже, где-то в Восточной Европе, еще два — не то в Эквадоре, не то в Таиланде. Только не спрашивайте меня, как ребята, которые с ними работали, умудрились это выяснить. Они все еще возятся с оставшимися двумя, — ответил делла Корте. — Причем он ни разу не звонил со своих телефонов по этим номерам, ни за границу, ни в Венето.

— Но они у него были, — сказал Брунетти.

— Да, они у него были.

— Он ведь мог звонить и из телефона-автомата.

— Я понимаю, понимаю.

— А другие международные звонки проверяли? Есть какая-нибудь страна, куда он часто звонил?

— Он часто звонил во многие страны.

— Заграничным клиентам? — спросил Брунетти.

— И клиентам тоже. Но некоторые из номеров не принадлежат никому из тех, с кем он работал.

— В каких странах эти номера?

— В Австрии, Нидерландах, Доминиканской Республике, — начал перечислять делла Корте, — минутку, я возьму список. — Брунетти услышал, как трубка легонько стукнула о стол, зашуршали бумаги, и снова послышался голос делла Корте: — Еще в Польше, Румынии и Болгарии.

— И как часто он туда звонил?

— По некоторым номерам дважды в неделю…

— А они повторяются?

— Часто, но не всегда.

— Вы определяли, кому они принадлежат?

— Номер в Австрии закреплен за неким туристическим агентством в Вене.