В японской истории верных вассалов, жертвующих жизнью из солидарности с господином, полным-полно. Такая уж национальная традиция: не покидать сюзерена в черную минуту считалось у самураев не героизмом, а стереотипом нормального поведения. Совсем не то в Европе. У нас вопрос, сохранять ли верность падшему повелителю или спасаться, пока не поздно, всегда был личным нравственным выбором «человека свиты». И подавляющее большинство, конечно, выбирали сами знаете что.

Удивляться нечему. Среди тех, кто льнет к престолу, вечно преобладают честолюбцы и шкурники. Друзья у августейших персон тоже, как правило, «небурестойкие»: пока сияет солнце, они тут как тут; грянет гроза — их след простыл. Когда король остается голым, нагота его неприглядна. Магия власти рассеивается, пахнет трупом, все придворные в ужасе разбегаются. «Полцарства за коня!» — кричит монарх, но никто не зарится на его обанкротившееся царство, и своего коня бедняге тоже никто не отдаст. Всякий раз, читая летопись последних дней низвергнутого владыки, испытываешь стыд и отвращение — даже если падший властитель был гад последний и заслужил свою участь.

Тем сильнее впечатляют исключения из этого нелестного для человеческой природы правила. Верность рухнувшему с пьедестала венценосцу — поступок редкий и красивый. Я коллекционирую подобные примеры с детства.

слева: Солдаты Кромвеля глумятся над плененным королем (картина П. Делароша)

«Солдаты Кромвеля оскорбляют короля Карла I», Поль Деларош, 1837.

справа: Гнусное линчевание гнусного диктатора

Тело Муаммара Кадаффи, кадр видеозаписи 2011.

Вот томная принцесса де Ламбаль, подруга Марии-Антуанетты.

Будучи женщиной умной, вовремя сбежала от ужасов революции в Англию. Но, когда узнала, что королевская семья заключена в тюрьму, добровольно вернулась в Париж, где ее, разумеется, тут же арестовали.

Мари-Луиза Савойская, принцесса де Ламбаль (1749–1792)

«Мария-Луиза Савойская принцесса де Ламбаль Жозеф Сиффред Дюплесси» (XVIII в.).

На революционном суде обвиняемый должен был приносить присягу, клянясь «Свободой, Равенством и Ненавистью к королю с королевой». Мадам де Ламбаль сказала, что свободой и равенством — пожалуйста, а ненавистью к монархам клясться не может, ибо таковой не испытывает. На этом судилище и закончилось.

Прямо у дверей трибунала, во дворе, санкюлоты разорвали аристократку на части. Над ее изнеженным телом учинили всякие неописуемые мерзости, а голову посадили на пику и понесли в темницу к королеве — «для прощального поцелуя с подружкой». По дороге кому-то пришла в голову еще одна остроумная идея: голову занесли в парикмахерскую, чтобы сделать приличную для высочайшей аудиенции куафюру.

Шутка удалась на славу — Мария-Антуанетта упала в обморок.

Другая сходная история, более нам близкая, связана с казнью царской семьи в Екатеринбурге.

Поначалу в сибирское заточение за августейшей семьей поехала свита аж из сорока человек. Но по мере ужесточения тюремного режима и нарастания тревожных ожиданий число приближенных стало таять. До самого конца остались — добровольно — только четверо. И погибли вместе с Николаем, Александрой и их детьми.

Вы, конечно, и без меня всё это знаете, но хочу, чтобы вы вспомнили эти нечасто поминаемые имена и посмотрели на эти лица.

Когда в 2000 году РПЦ канонизировала царскую семью, погибшие слуги столь высокой чести удостоены не были, как будто даже при канонизации имеет значение социальный статус. А ведь, в отличие от царской семьи, у этих людей была возможность спастись, но они без принуждения сделали самоотверженный выбор. Я человек нецерковный, у меня своя агиоиерархия. Царская семья для меня — просто несчастные жертвы отвратительного преступления, а вот эти четверо — вполне себе святые.

Евгений Боткин. Алоизий Трупп. Иван Харитонов. Анна Демидова.

Из комментариев к посту:

f_f

Да, верность в беде — наверное, одно из самых высоких качеств, которые способен проявить человек. Еще вспоминается Ламуаньон де Мальзерб, добровольно пошедший в адвокаты к свергнутому Людовику XVI (и позднее тоже казненный).

koschuk

А мне не понятна преданность слуг — они же наемные работники, а не друзья. получается просто холопская преданность. Ну врач еще мог быть близким человеком в семье (хотя про царскую семью уже сомнения), а повар и горничная? Так рабов и в древнем Египте вместе с господином хоронили.

Да и вообще, какие друзья могут быть у сильных мира сего? Дружба — это на равных. Тогда и выбор на равных. А к королям-царям может быть разве что пресмыкание, у меня никаких положительных эмоций это не вызывает.

janelight

Вообще, кстати, никогда не видела оснований Николая и Александру причислять к святым — они не были плохими людьми, но наделали кучу глупостей и тем самым приложили руку к революции. И Вы абсолютно правы — непонятно, с какой стати эти четыре человека обойдены вниманием.

pamela_7

Как можно было допустить, имея абсолютную власть, эту революцию?! Это полностью на совести последнего царя! В результате его слабости пришли к власти те, кто уничтожил благородную прослойку, пролил кровь миллионов граждан. Не за что его было причислять к лику святых! А вот добровольно погибшие с ними — да, заслужили!..

Весеннее

15.04.2012

Всех, кто отмечает Пасху, с праздником.

Всех, кто измучен бессмысленным и беспощадным российским климатом, — с тем, что появилась некоторая осторожная надежда относительно возможного наступления весны.

Московский апрель

Так или иначе, настроение апрельское, поэтому предлагаю поговорить о стихах.

С моей точки зрения, настоящее стихотворение должно соответствовать следующему определению:

«СТИХОТВОРЕНИЕ — род мантрического заклинания, в котором идеально составленный звукоряд особым образом воздействует на психоэмоциональное состояние слушателя».

Определение мое собственное, и я, пожалуй, не очень на нем настаиваю. Буду рад, если кто-то предложит другую дефиницию. Но если стихотворение не пробивает в моей всегдашней «психоэмоциональной» (термин неуклюжий, но точный) обороне брешь, я считаю, что это либо поэзия, написанная не для меня, либо вообще не поэзия.

Есть стихи, подобные оружию массового поражения, они действуют на большие массы людей:

«Пора, мой друг, пора, покоя сердце просит, летят за днями дни — и каждый час уносит частичку бытия».

Или: «И только высоко, у Царских врат, причастный тайнам, плакал ребенок — о том, что никто не придет назад».

Ну или вот: «Ни страны, ни погоста не хочу выбирать. На Васильевский остров я приду умирать».

И есть стихотворения вроде направленных лучей — действуют на немногих, зато мощно.

Самая лучшая книга о поэзии, какую мне довелось прочитать, это «Стихи обо мне» Петра Вайля. Яркий человек назвал 50 стихотворений, которые больше всего любит, — и объяснил почему. На месте какого-нибудь издательства я затеял бы серию подобных сборников, составленных известными современниками: мы бы лучше поняли и душевное устройство этих людей, и поэзию.

У меня в разном возрасте строфы-фавориты менялись. Их всегда было несколько — по одному заклинанию на каждую важную тему. Последнее время я, вслед за Эрастом Петровичем, учусь правильно стареть, поэтому круг интересов у меня соответствующий.

Это вот об уходящем времени:

Невероятно до смешного:

Был целый мир — и нет его.

Вдруг — ни Похода Ледяного,

Ни капитана Иванова,

Ну, абсолютно ничего!

(Георгий Иванов)

Вот о приходящей старости:

Под старость забывают имена,

Стараясь в разговоре, как на мины,

Не наступать на имя, и нема

Вселенная, где бродят анонимы.

(Лев Лосев)

И так далее.

Если всё же назвать какое-то одно стихотворение, которое кажется мне абсолютно идеальным, то читателям фандоринских книжек мой выбор известен (см. роман «Алмазная колесница»).

Томбо-цури

Кэфу ва доко мадэ