— Ванда! — крикнул я со злостью, так, словно она постоянно должна была находиться рядом со мной, а тут вдруг куда-то пропала.
— Да, мой господин! — услышал я за спиной ее голос. Похоже, все это время она сидела сзади и наблюдала за мной. Должен заметить, что, когда моя рабыня говорила: «Да, мой господин!» — в ее голосе не было и тени смирения или покорности. Напротив, Ванда произносила эти слова таким тоном, что они казались насмешкой. На самом деле, она позволяла себе слишком много вольностей и к тому же постоянно надоедала мне своим присутствием, не отставая от меня ни на шаг. Я нисколько не сомневался, что она выполняла распоряжение дядюшки Кельтилла. Он часто грозил Ванде, что велит высечь ее, но эти угрозы ни разу не были исполнены. Я думаю, что дядюшка полюбил эту рабыню так, словно она была его родной дочерью. Во всяком случае, на теле Ванды не было никаких следов, которые указывали бы на попытки научить ее вести себя надлежащим образом.
— Я хочу еще раз подняться вверх, на скалу.
Ванда молча кивнула, тут же взяла меня за левую руку и медленно зашагала рядом по склону холма, осторожно меня поддерживая. Она уже давно успела привыкнуть к моей неторопливой походке. Должен признать, мне иногда казалось, что без этой рабыни я не смогу сделать и шагу, ведь Ванда в любой момент готова была прийти на помощь — поддержать меня, если я оступлюсь или неловко стану на левую ногу. За время, которое Ванда провела в нашем селении, она успела неплохо выучить язык кельтов, однако сама никогда не пыталась завязать разговор. Иногда мне удавалось начать беседу с ней, но при этом я настаивал, чтобы мы говорили на ее родном языке. Я был одержим желанием постоянно узнавать что-то новое, так же как дядюшка Кельтилл — страстью к неразбавленному вину римлян. Именно Кельтилл научил меня говорить на латыни. Этот язык давался мне на удивление легко. А Кретос, купец из Массилии, которого постоянно мучила зубная боль, еще в прошлом году сказал мне, что мои старания в изучении греческого увенчались успехом — я наконец-то научился писать и бегло говорить на этом языке. Подобные достижения заставили всех жителей нашей деревни относиться ко мне с уважением, а у меня появилось желание с еще большим рвением овладевать новыми знаниями. Останавливаться на достигнутом я не собирался. Я бы с удовольствием потратил все свои скудные сбережения и заказал бы в Массилии мраморную доску, на которой был бы выбит список всего, чему я уже успел научиться. Однако в нашей деревне никто не смог бы прочесть эти надписи…
Когда мы наконец поднялись на скалу, Ванда остановилась рядом со мной и не сводя с меня глаз медленно отпустила мою руку, словно боялась, что без ее поддержки я в любое мгновение могу потерять равновесие и рухнуть на землю. Именно в такие моменты я сравнивал ее с сестрой, которую так и хочется утопить в болоте. Что за вздор! С какой стати я должен падать? Я ухватился обеими руками за край огромного плоского камня и, посильнее оттолкнувшись ногами, попытался подтянуться. Ванда прекрасно знала, что я ненавижу, когда она меня поддерживает таким образом, но тем не менее осторожно обхватила меня руками за бедра, чтобы помочь взобраться наверх. В самом деле, я ненавидел, когда она позволяла себе так со мной обращаться! Люсия сделала несколько больших прыжков и уже смотрела на нас сверху вниз, жалобно скуля. По совершенно непонятным для меня причинам она просто обожала Ванду. А поскольку я любил свою собаку, то решил предложить Ванде присоединиться к нам:
— Забирайся наверх, вместе погреемся на солнце!
— Да, мой господин. — Ванда ловко забралась наверх и уселась рядом со мной.
У моей рабыни были длинные светлые волосы, которые она всегда заплетала в косу. Настоящее сокровище, за которое многие не задумываясь отдали бы целое состояние! Кретос однажды рассказал мне, что в Египте за такие волосы заплатили бы немало золота. Из светлых волос германцев якобы получаются прекрасные канаты для катапульт. Не знаю, были ли волосы Ванды на самом деле такими уж светлыми. Я много раз видел, как она, сидя у ручья, натирает их жиром и пеплом. Улыбнувшись Ванде, я пригладил рукой усы. Она сидела слегка наклонив голову, так, словно покорилась своей судьбе, и с грустью смотрела куда-то вдаль. Однако ее удивительные глаза буквально излучали уверенность. У Ванды было красивое лицо с правильными чертами, полные губы всегда пахли свежей водой. Она очень любила надевать платье без рукавов из красной шерстяной материи, которое подчеркивало ее соблазнительные формы и плотно облегало грудь, напоминавшую два упругих полушария, обтянутых тканью. На плечах платье удерживали две довольно дорогие застежки, а на талии стягивал тонкий кожаный поясок. С тех пор как у Ванды появилось это платье, она сильно изменилась. Вряд ли сейчас какой-нибудь незнакомец, взглянув на нее, отважился бы предположить, что перед ним рабыня. Если хозяин дарит своей рабыне дорогие застежки, то с таким же успехом он может объявить ей, что она свободна. Но таков был дядюшка Кельтилл. Я уверен, что столь мягкотелыми кельты становятся от неразбавленного римского вина. Тогда сатурналии празднуются круглый год. Так называется праздник в Риме, во время которого владельцы обращаются со своими рабами таким образом, словно те их господа… Но рабы и господа меняются местами всего лишь на один день.
Похоже, Ванда не догадывалась, о чем я думаю. Она просто сидела рядом и терпеливо ждала. Я обратил внимание на новый стеклянный браслет на ее правом запястье.
— Это тебе Кельтилл подарил? — спросил я.
Ванда молча кивнула. Да, если речь шла о желании просто поболтать о том о сем, то Ванда уступала любому кельту. Даже немому.
— Скажи, Ванда, если бы я был друидом, что бы ты хотела у меня узнать? О чем бы ты меня спросила?
Ванда закинула ногу на ногу и уставилась на листок бука, который держала за стебелек двумя пальцами и крутила то в одну, то в другую сторону.
— Нам, германцам, друиды не нужны…
— Да, я знаю, что у вас нет жрецов, с богами разговаривают вожди ваших племен, — тут же прервал я Ванду, — но если представить себе, что…
— У нас, — на этот раз Ванда прервала меня, — способностью видеть будущее обладают только женщины. Никому никогда не придет в голову обращаться за советом к мужчине!
Думаю, что такой ответ дает полное представление о характере Ванды!
— Итак, — попробовал я начать еще раз, — предположим, что я женщина-прорицательница из твоего племени. О чем бы ты хотела меня спросить?
— Но ты ведь не прорицательница, — возразила Ванда упрямо.
— Я это и сам прекрасно знаю! — ответил я, чувствуя, что постепенно начинаю выходить из себя. — Неужели я так много требую от тебя? Я всего лишь прошу сказать мне, какой вопрос ты задала бы мне, если бы я был прорицательницей!
Ванда подняла голову и взглянула мне прямо в глаза.
— Скажи, господин, почему ты не можешь ходить, как остальные?
На какое-то мгновение я совершенно растерялся. Казалось, что я по неосторожности сделал глоток гарума. Мои надежды рухнули. Я-то рассчитывал, что мне представится возможность рассказать о загадочном движении звезд или о глубинах океана, которые воспеты в легендах и сказаниях. А моя рабыня решила побольше узнать о моей больной левой ноге! Что я мог ей ответить? Таким я родился, и все тут! Лично для меня не было совершенно ничего странного в том, что моя нога иногда отказывалась меня слушаться. Да, если я шел по лесу, то спотыкался о каждый корень, мог рухнуть на землю или скатиться по склону, потеряв равновесие, и в лучшем случае отделался бы ссадинами на коленях и локтях. Иногда я даже не мог подняться на ноги без посторонней помощи. Ну и что же из этого? У каждого своя судьба.
— Я хочу знать, почему ты не можешь ходить, как остальные, — повторила Ванда.
Клянусь Эпоной, она говорила совершенно серьезно! В ее голосе не было и тени насмешки. Вот такие эти германцы — если они что-то вобьют себе в голову, то не отстанут, пока не выведают все, что их интересует. А тебе приходится барахтаться в трясине их вопросов, словно несчастному, которого вот-вот поглотит болото, готовое в любой момент залить глаза мутной водой и навсегда скрыть солнце.
