Наконец Наммей перешел к изложению сути той проблемы, которая заставила его сегодня начать переговоры с римлянами:

— Я, Наммей, князь гельветов. Мой народ дал мне право говорить от его имени. Три года назад гельветы приняли решение переселиться в края на побережье Атлантикуса, которые принадлежат дружественному нам племени сантонов. Тогда аллоброги разрешили нам пройти по их землям, которые сейчас принадлежат римлянам и являются их провинцией. Проконсул, мы обещаем, что пересекая вверенную тебе территорию, мы не станем разорять поля и нападать на селения. Другой возможности добраться в те края, где нас с распростертыми объятиями встретят сантоны, у нас, к сожалению, нет. Вот почему мы вынуждены просить тебя великодушно разрешить нам пройти через твою провинцию. У нас достаточно припасов, чтобы добраться до самого Атлантикуса, а значит, мы никому не будем в тягость. Чтобы доказать наши миролюбивые намерения, мы готовы предоставить в качестве залога золотые украшения и слитки.

В ответ Цезарь лишь слегка кивнул головой. Сначала он со скучающим видом посмотрел на кельтов, которые прибыли, чтобы вести переговоры, затем перевел взгляд на меня. Когда Цезарь начал говорить, его лицо не выражало абсолютно никаких эмоций.

— Князь Наммей, я принял к сведению просьбу твоего народа, о которой ты меня известил. Я должен тщательно обдумать все возможные последствия вашего замысла. На иды[31] вновь обратись ко мне с тем же прошением. Тогда я дам тебе свой ответ. Это будет ответ римского сената и народа Рима.

Произнеся эти слова, Цезарь развернулся и вновь исчез в своем огромном шатре. По лагерю римлян прокатился заунывный звук тубы, больше напоминающий стон испускающего дух вола, чем звук созданного человеком музыкального инструмента.

— Наммей, — спросил я князя, — ты разрешишь мне переправиться с вами через реку и вернуться на кельтскую землю?

Я говорил на диалекте гельветов, поэтому меня не смог бы понять ни один римлянин. Вместо Наммея ответил друид Веруклетий:

— Корисиос, в эти смутные времена ты можешь оказать своему народу неоценимую услугу. Оставайся здесь до тех пор, пока мы не придем вновь. Будь терпеливым, Корисиос, потому что зачастую деяния богов кажутся нам на первый взгляд совершенно бессмысленными. И лишь гораздо позже мы понимаем всю мудрость и сложный замысел, на которых они были основаны.

Я молча кивнул друиду. Ради своего народа я был готов провести в Генаве еще восемь дней.

Преторианцы привели лошадей, на которых приехали наши вожди и друиды, и делегация кельтов направилась к главному выезду из лагеря.

Лабиэн подошел ко мне и протянул два серебряных денария.

— Приходи завтра на это же место, когда начнется седьмой час.

Это значило, что мне следовало явиться в лагерь около полудня.

— Завтра вам тоже понадобится переводчик? — с удивлением спросил я, подозревая что-то неладное. Неужели римляне готовили какой-то заговор?

— Тебя хочет увидеть Авл Гирт.

— Авл Гирт? — переспросил я.

— Он руководит всей перепиской проконсула, которую ведет его канцелярия.

Лабиэн протянул мне запечатанный свиток пергамента и с улыбкой сообщил:

Для кельта это единственная вещь на свете, которая может помочь ему живым войти на территорию римского военного лагеря. Так что не забудь завтра взять этот свиток с собой и предъявить его на входе.

Вместе с Вандой я вернулся в шатер Нигера Фабия и рассказал ему, что мне довелось видеть и слышать в тот день. Я как раз собирался поговорить с ним об Авле Гирте, но мне помещали — в шатер вошел центурион Сильван. Несколько сопровождавших его легионеров остались ждать у входа на улице.

— Нигер Фабий, ты купишь у моих воинов немолотое зерно? У каждого есть по две либры[32].

— Сколько же легионеров хотят обменять свое зерно на деньги? — усмехнулся Нигер Фабий.

— Таких желающих пятнадцать человек.

— Зачем же им нужны деньги? — рассмеялся купец.

— Ты не поверишь мне, Нигер Фабий, — ответил Сильван, — но им нужны деньги, чтобы купить свежеиспеченный хлеб. Мои солдаты слишком ленивы, чтобы самим молоть выделяемый им паек зерна. Они не хотят тратить время впустую, орудуя жерновами или ручными мельницами. Ты ведь сам знаешь, как мы любим порезвиться в полях с местными дикарками!

Должен признаться, что мне никогда не нравились грубые, вульгарные выражения, которыми пользовались легионеры, чтобы выражать свои мысли. А этого с головы до ног облитого благовониями офицера Сильвана, который служил на таможне, я просто терпеть не мог. Согласен, благодаря ему у меня сегодня появилась возможность заработать пару серебряных денариев, но он предложил мне эту работу не потому, что хотел помочь мне, а исключительно ради того, чтобы выслужиться перед префектом лагеря.

— Сильван, — спросил я, — почему же твои легионеры соглашаются на такую невыгодную для них сделку? Ведь готовый хлеб стоит столько же, сколько два дневных пайка немолотой пшеницы!

Офицер лишь отмахнулся:

— В лагере разразилась болезнь, и называется она золотая лихорадка. Все только и говорят, что о предстоящей войне и о богатой добыче. Солдаты совсем потеряли голову — они залазят в долги и бросают на ветер огромные суммы денег. Каждый рассчитывает, что ему удастся захватить одного-двух рабов и хотя бы пригоршню золотых украшений или необработанных самородков. Простые легионеры вдруг возомнили себя ровней Крассу! С той лишь разницей, что они одеты в кольчуги, а не в дорогие туники.

Солдаты, оставшиеся ждать снаружи, внесли пшеницу, как только услышали приказ офицера. Нигер Фабий расплатился. На часть полученных от купца денег Сильван тут же купил рис И шафран. Похоже, блюдо из риса, которое довелось попробовать римлянину, ему очень понравилось.

— Где же расположились солдаты десятого легиона? Куда они запропастились? — спросил Нигер Фабий. — Они могли бы скупить в течение одного часа все товары, которыми забит мой склад.

Офицер самодовольно ухмыльнулся.

— Вдоль берега реки они сооружают земляной вал, защищенный глубоким рвом. Длина этого укрепления будет девятнадцать миль, высота — шестнадцать футов. Он протянется от Генавы до самой Юры.

— Не удивлюсь, если они будут насыпать этот вал и рыть этот ров всю жизнь! — попытался пошутить я, стараясь выглядеть как можно более хладнокровным и сдержанным.

— Цезарь уже велел нанять дополнительных рабочих. Они корчуют деревья и сооружают сторожевые башни, которые будут расположены на определенном расстоянии одна от другой.

— Неужели Цезарь в самом деле думает, будто мы без его разрешения решимся переправиться через реку и войти на территорию римской провинции? — Я пришел в бешенство. Этот тщедушный карлик, чудом ставший проконсулом, открыто готовился к войне, хотя никто не собирался на него нападать.

— Если вы попытаетесь перейти реку, то тем самым окажете Цезарю огромную услугу, — осклабился один из пришедших с Сильваном легионеров. Он не останавливаясь жевал лавровый лист. — Если же вы так и не решитесь нарушить наши границы, то нам придется самим переодеться в варварские наряды кельтов и наделать много шума, чтобы в Риме согласились дать проконсулу еще несколько легионов.

Следующим утром мы с Вандой сидели на берегу Родана и наблюдали, не веря своим глазам, как несколько тысяч легионеров под руководством своих центурионов организованно и слаженно с невероятной скоростью копали ров вдоль русла реки. Извлеченный грунт тут же использовали для сооружения вала. Если честно, то увиденное больше напоминало нам волшебство. Я понял наконец, что имели в виду купцы, когда говорили, что Рим завоевывает мир, умело орудуя лопатой. Основой римского легиона являются не отдельные солдаты, а некая единая, безликая и могущественная сила, которая способна, словно железная лавина, прокатиться где угодно, даже по самой глухой местности, и сравнять с землей все, что окажется на ее пути.