«Пусть игнеец остается на периферии, — думал он. — Я же рожден для более славных дел!»

Высокомерные размышления Цу'гана прервал дикий, неестественный крик. Извергнув из себя очередное безумное звукосочетание, Оратор яростными жестами стал указывать толпе в сторону Кадая и двух других Саламандр, которые внезапно вышли из укрытия, не скрывая намерения уничтожить всю эту ересь. С жуткой синхронностью среагировав на приказ своего господина, культисты единой смертоносной волной двинулись на троих бойцов, вторгшихся в их пределы.

Шен'кар поднял свой огнемет и с боевым кличем выжег просеку в толпе культистов. Едва только пламя пошло на убыль, как Век'шен, вращая огненной глефой, вошел в это пылающее пространство. Клинок в руках мастера пожинал ужасный урожай отсеченных голов и конечностей, тогда как струи пламени охватывали все больше и больше нечестивцев.

Кадай был подобен безжалостному шторму, и сердце Цу'гана пело оттого, что он стал свидетелем такой отваги и ярости. Направив бушующий гнев на врагов, капитан выстрелом из инферно-пистолета проделал черную дыру в одном из жрецов-потрошителей, а после громовым молотом сокрушил череп другого.

Когда еретик с размозженной головой упал, Кадай дал сигнал, и тут же из боковых ниш раздались лающие звуки болтеров — то Цу'ган и Дак'ир открыли из своего оружия бешеный огонь очередями.

Когда, разрываемые на части яростными залпами, культисты стали падать, Цу'ган уже не мог далее сдерживать свой боевой пыл. Он не останется здесь стоять как часовой. Он хочет быть рядом со своим капитаном и смотреть в глаза врагам, когда они будут падать под его ударами. Дак'ир вполне может удержать периметр и без его помощи. В любом случае враг уже здесь.

Выкрикнув клятву Вулкану, Цу'ган оставил свой пост и с головой бросился в битву.

Дак'ир увидел, как болтер Цу'гана изрыгнул огонь, и выругался, осознав, что брат-сержант пренебрег приказом и оставил стену без защиты. В какой-то момент он тоже хотел ринуться в атаку, но его внимание привлек Кадай, который ударами меча прорубал путь в толпе культистов и находился уже в нескольких шагах от Оратора. Капитан выхватил инферно-пистолет.

— Во имя Вулкана! — взревел Кадай, готовясь раз и навсегда положить конец «культу Истины», но тут одиночный выстрел прогремел над кровавой бойней и снес Оратору полчерепа, после чего тот упал как подкошенный.

Ошметки плоти и кровавый дождь из тела поверженного Оратора посыпались на доспехи Кадая. Потрясенный, капитан медленно опустил инферно-пистолет. Странная тишина повисла над сражающимися. Враги застыли, что тоже выглядело странно, и капитан Саламандр тревожным взглядом поискал источник выстрела.

Прямо над ним, нависая над алтарем храма, располагался балкон с перилами. В темном проеме ниши громоздилась фигура в кроваво-красных силовых доспехах и с дымящимся болтерным пистолетом в руке.

Чешуя, украшавшая боевые латы этого воина, напоминала чешую древних доисторических ящеров. Стальные перчатки доспехов имели причудливую форму птиц с длинными красными, как киноварь, когтями. Молнии темных энергий, потрескивая, мерцали между когтями рубиновыми дугами. В одной руке воин сжимал жезл из серебра, с набалдашником в виде оскаленной головы дракона; в другой — болт-пистолет, который он уже убирал в кобуру. Широкие наплечники чешуйчатого доспеха, словно составлявшего единое целое с телом воина, завершались выгибающимися вниз рогами. На голове воина не было шлема, и взорам всех присутствующих были видны жуткие шрамы. Огонь безжалостно изувечил некогда благородные черты воина: исказил, стер их и превратил его лицо в жуткую комбинацию бугристой кожи, воспаленных рубцов и обнажившихся костей черепа. Это было лицо самой смерти, отвратительное и обвиняющее.

По спине Кадая прошел холод, словно на нее плеснули ледяной водой. Перед ним стоял призрак того, кто много лет назад умер в страшных муках. И все же он был из плоти и крови и, как восставшее из могилы привидение, жаждал мести.

— Нигилан…

— Капитан… — отозвалось привидение, и его голос прозвучал как треск иссохшей земли под немилосердно палящим солнцем, но глаза пылали неукротимым алым огнем.

Праведный гнев сменил оцепенение, и лицо Кадая посуровело.

— Отступник! — прорычал капитан.

Мучительный спазм сжал грудь Дак'ира, когда он увидел этого страшного воина, и сознание его вновь погрузилось в жуткий кошмар его сна…

Аура Иерон будто растворился в сером небе Морибара. Вырезанные из кости обелиски устремлялись в бескрайний стальной небосвод, а бесконечные тропы вились между склепами, по полям мавзолеев, по долинам гробниц. Дак'ир шел среди тысяч и тысяч могил, через фаланги крипт, вдоль батальонов рак с мощами, сквозь подземные катакомбы, пока сей скорбный путь не привел его наконец к пределу.

Там, под холодной сырой землей, располагалась огромная печь крематория, которая кипела, горела, шипела, излучая яркий, но далеко не приятный и совсем не влекущий к себе свет.

Острая боль пронзила тело Дак'ира, и видение сменилось. Он схватился руками за грудь, но не почуял под пальцами свой черный панцирь. Теперь он снова был скаутом и, стоя у входа в крематорий, смотрел в огромную огненную яму, способную вместить титана, которая горела, горела, горела… до самого расплавленного ядра Морибара!

Затем Дак'ир увидел двоих Астартес, которые из последних сил карабкались по краю этих врат в огненную смерть. Нигилан отчаянно цеплялся за капитана Ушорака, а его черные силовые доспехи трескались от невыносимого жара, поднимающегося снизу.

Грозная пропасть бурлила. Лопались раскаленные пузыри, и всплески лавы фонтанами прорезали воздух, и внезапно исполинский столп пламени вырвался из ямы крематория. Сплошная стена огня скрыла воинов, и Дак'ир заслонил глаза рукой. Чьи-то сильные руки схватили его за плечо и оттащили подальше от исполинского гейзера, в то время как отступники, которых он должен был доставить на суд, а вовсе не убивать, нашли свою судьбу во власти огненной стихии. Едва различимый за плотной завесой огня, Нигилан отчаянно вопил, и лицо его плавилось в огне…

Дак'ир вернулся к реальности. Болезненное головокружение, которое он испытывал, грозило заглушить все его чувства, и он, мобилизовав все свои силы, постарался взять себя в руки. Во рту чувствовался привкус крови, а перед глазами плясали черные точки. Сорвав с себя шлем, сержант попробовал успокоить дыхание.

А где-то в храме между тем шел разговор…

— Ты не умер! — обвиняющим тоном начал Кадай, глядя снизу вверх на воина.

Достаточно было бы одного выстрела, чтобы сбить отступника с балкона, но руки капитана будто налились свинцом.

— Я выжил, — отозвался Нигилан, чье обезображенное лицо вдобавок к рубцам прорезали глубокие морщины — из-за усилий, которые отступник прилагал, чтобы психически подавить Саламандр.

— Ты должен был предстать перед судом, а не встретить смерть! — сказал Кадай и кровожадно улыбнулся. — Ты взорвал крематорий и тем самым возбудил нестабильное ядро Морибара! Ты спровоцировал извержение, чтобы бежать, а заодно убить меня и моих братьев. Гибель Ушорака — на твоей совести! Твоей и его самого!

— Не смей говорить о нем! — вскричал Нигилан, и красные токи энергий вырвались из его глаз и рассыпались зигзагами молний вокруг психосилового жезла.

Однако излив ярость, Драконий Воин быстро пришел в себя.

— Убийца здесь ты, Кадай! Ничтожный военачальник, который ни перед чем не остановится, чтобы заполучить свою добычу! Но в одном, возможно, ты прав!.. Я и вправду тогда погиб, чтобы родиться вновь!

Кадаю удалось чуть приподнять свой инферно-пистолет. Психическая хватка Нигилана ослабевала. Капитан уже готовился одним волевым рывком освободиться из его хватки и пристрелить предателя на месте, когда тело Оратора вдруг начали сотрясать конвульсии.