— Повторяйте за мной, — сказал священник. — «Я, Горацио, беру тебя, Марию Эллен…»

У Хорнблауэра оставалось несколько секунд, чтоб уклониться от поступка, чью опрометчивость он сам отлично сознавал. Ему не следует жениться на Марии, даже допуская, что он-то жених завидный. Будь в нем хоть капля рассудка, он бы сейчас, пока не поздно, прервал церемонию, объявил, что передумал, повернулся прочь от алтаря, от священника, от Марии и вышел из церкви свободным человеком.

—… в законные жены… — Он по-прежнему, как автомат, повторял за священником. Рядом стояла Мария, вся в белом, которое ей не шло. Она таяла от счастья. Она излучала любовь, увы, столь неуместную. Он не может, просто не может нанести ей такой жестокий удар. Хорнблауэр чувствовал, что она дрожит всем телом. Обмануть ее доверие было бы свыше его сил, не легче, чем отказаться от командования «Отчаянным».

— И в том я обручаюсь с тобой навеки, — повторил Хорнблауэр. Теперь все. Это, видимо, те самые слова, после которых обряд вступает в законную силу. Он дал обет, отрезал себе пути к отступлению. Немного утешало сознание, что связал он себя уже неделю назад, когда Мария, рыдая от любви, бросилась ему на шею, а он оказался слишком мягкосердечен, чтобы над ней посмеяться, и — слишком слаб? слишком честен? — чтоб злоупотребить ее любовью, зная, что потом бросит. С того момента, как он выслушал ее, с того момента, как, мягко, вернул ее поцелуй, все остальное — подвенечное платье, церемония в церкви св. Фомы Бекета и обожание, от которого никуда теперь не денешься — стало неизбежным.

Взяв из рук у Буша кольцо, Хорнблауэр надел его Марии на палец, и прозвучали заключительные слова.

— За сим я объявляю вас мужем и женой. — Священник благословил молодых. Целых пять секунд прошло в молчании, которое нарушила Мария.

— О, Горри, — сказала она и взяла Хорнблауэра под руку.

Он заставил себя улыбнуться вопреки только что сделанному открытию: «Горри» нравится ему еще меньше, чем «Горацио».

— Счастливейший день в моей жизни, — сказал он. Раз уж он пошел на это, надо делать, как положено. Поэтому он продолжил в том же духе: — Покасчастливейший.

Больно было видеть, какой безгранично счастливой улыбкой ответила Мария на эту галантную речь. Она положила вторую руку ему на плечо, и Хорнблауэр понял, что она ждет поцелуя — прямо перед алтарем. Ему казалось, что в храме это неуместно — по неведению он страшился оскорбить благочестие. Но отступать было некуда, и он поцеловал подставленные ему мягкие губы.

— Вам следует расписаться в книге, — объявил священник и повел их в ризницу. Они записали свои имена.

— Теперь я могу поцеловать своего зятя, — громко объявила миссис Мейсон. Она обхватила Хорнблауэра могучими руками и громко чмокнула в щеку. Тот про себя подумал, что неприязнь к теще обречен испытывать, видимо, каждый мужчина.

Его отвлек Буш, который, непривычно улыбаясь, протянул руку, поздравил и пожелал счастья.

— Большое спасибо, — сказал Хорнблауэр и добавил: — Большое спасибо за все ваши труды.

Буш заметно смутился. Он отмахнулся от благодарностей, тем же жестом, каким отмахнулся бы от мух. На этой свадьбе, как и при подготовке «Отчаянного» к выходу в море, Буш вновь явил себя могучей опорой.

— Увидимся за завтраком, — сказал Буш и вышел из ризницы, оставив всех в замешательстве.

— Я рассчитывала, что мистер Буш подаст мне руку и поведет к выходу, — обиженно сказала миссис Мейсон.

Совершенно не в характере Буша бросить всех в затруднительном положении — это никак не походило на его поведение в последние насыщенные событиями дни.

— Мы с вами пойдем шерочка с машерочкой, миссис Мейсон, — сказала жена священника,—а мистер Клайв — следом.

— Вы очень добры, миссис Клайв, — отвечала миссис Мейсон недовольным голосом. — Счастливая чета пусть идет вперед. Мария, подай капитану руку.

Миссис Мейсон деловито построила маленькую процессию. Мария взяла Хорнблауэра под руку, не удержавшись от легкого пожатия. Жестоко было бы оставить это без внимания, и он тоже прижал ей руку локтем. Наградой ему была еще одна улыбка. Миссис Мейсон легонько подтолкнула Хорнблауэра, и он повел Марию обратно к алтарю. Здесь их приветствовал рев органа. За это удовольствие миссис Мейсон заплатила полкроны органисту и еще шиллинг мальчику, который раздувает мехи. Нашла, на что тратить деньги. Мысль эта занимала Хорнблауэра несколько секунд и плавно перешла в обычное недоумение: неужели кто-то находит удовольствие в этих отвратительных звуках. Прежде, чем он вернулся к действительности, они с Марией успели пройти между рядами скамей.

— Все моряки ушли, — сказала Мария упавшим голосом. — В церкви почти никого нет.

Честно говоря, на скамьях оставались лишь двое или трое случайных посетителей. Немногочисленные гости собрались в ризнице, чтоб расписаться в книге, а пятьдесят матросов, приведенные Бушем с «Отчаянного» (самые надежные, которые точно не дезертируют), уже исчезли. Хорнблауэр разочарованно подумал, что Буш подвел и тут.

— Какое нам дело? — сказал он, судорожно ища слова, которые успокоили бы Марию. — Разве что-нибудь может омрачить день нашей свадьбы?

Как больно было видеть и чувствовать ее мгновенный отклик. Она бодро зашагала по пустой церкви. За западными дверями их ждал яркий солнечный свет, и Хорнблауэр придумал еще подходящие для любящего жениха слова:

— Счастлива новобрачная, озаренная солнцем.

Они вышли из полумрака на свет. Изменилось не только освещение, но и настроение: Буш никуда не исчезал и вовсе не подвел. Прозвучал резкий приказ, громко лязгнуло железо — пятьдесят матросов, построенные в два ряда у дверей, образовали из обнаженных абордажных сабель арку, под которой предстояло пройти молодой чете.

— О, как мило! — в детском восторге воскликнула Мария. Мало того — привлеченная матросами у церковных дверей, вокруг собралась целая толпа зевак, желающих поглазеть на капитана и его невесту. Хорнблауэр профессиональным взглядом окинул сперва один ряд матросов, потом другой. На всех были белые с синим клетчатые рубахи, которые он получил для них на складе; белые парусиновые штаны, хоть и сильно поношенные, хорошо отстираны, а главное — достаточно длинны и широки, чтобы скрыть вероятное отсутствие башмаков. Это хорошо придумано.

За частоколом абордажных сабель стояла почтовая карета без лошадей, а рядом с ней — Буш. Немного удивляясь, Хорнблауэр подвел Марию к экипажу. Буш галантно подсадил ее на переднее сиденье, Хорнблауэр сел рядом. Теперь он смог наконец надеть треуголку, которую до того зажимал под мышкой. Он услышал, как матросы убрали тесаки в ножны и почетный караул дисциплинированным шагом двинулся вперед. На месте постромок были привязаны беленые, уложенные в бухты тросы. Матросы ухватились за них, по двадцать пять человек на трос, и размотали. Буш встал на цыпочки, чтобы сказать Хорнблауэру:

— Отпустите тормоз, пожалуйста, сэр. Вот эта ручка, сэр. Хорнблауэр повиновался. Буш негромко крикнул, матросы натянули тросы, выбирая слабину, потом перешли на рысь. Карета запрыгала по мостовой. Зеваки махали шапками и кричали.

— Я не думала, что могу быть так счастлива… Горри… милый, — сказала Мария.

Матросы бежали враскачку, как обычно моряки на берегу. Они свернули на Хай-стрит и двинулись к «Георгу». На повороте Мария упала на Хорнблауэра и ухватилась за него, счастливая и напуганная. Они приблизились к гостинице, и Хорнблауэр понял, что карета сейчас наедет на матросов. Соображать надо было быстро. Он поспешно вырвался из Марииных объятий и дернул тормоз. Что делать дальше, он не знал. Обычно в таких случаях молодых встречают хозяин гостиницы, его жена, слуги, конюх, буфетчик и горничные, но никого не было. Хорнблауэру пришлось без посторонней помощи выпрыгнуть из кареты и самому помочь Марии спуститься.