— Какие мрачные мысли! А ведь действительно, так легко думать о прошлом, но страшно представить себе будущее, для которого мы сами окажемся далеким прошлым!

— Я уверена, что потомки будут помнить вас, монсеньер. Ваши прапраправнуки вырастут смелыми, сильными и справедливыми, воспитанные на рассказах и воспоминаниях о ваших достойных деяниях, — задумчиво проговорила Эме.

Изабелла насмешливо воскликнула:

— Чепуха! Скорее всего о нем будут вспоминать как о развратном герцоге! Что-то я с трудом представляю себе его светлость святым Себастьяном!

Герцог отвернулся к окну, словно устав от светской болтовни. Однако Эме взволнованно обратилась к Изабелле:

— Мадам, я так люблю вас и так благодарна вам за все, что вы сделали для меня, за вашу доброту, но прошу, не говорите так о монсеньере. Для меня он навсегда останется хорошим и добрым человеком. Он сражался за меня с такой храбростью, на какую мало кто способен. Я почитаю его так же сильно, как люблю!

На какое-то мгновение в комнате воцарилось молчание, а затем Изабелла порывисто обняла и поцеловала Эме.

— Извините меня, дорогая, это действительно бестактно с моей стороны, но я просто дразнила Себастьяна, он это знает.

Дамы покинули комнату, а герцог отправился к Гуго, который полностью согласился, что отъезд герцога и Эме совершенно невозможен.

— Враги королевы и так раздуют пожар из того, что произошло вчера вечером. Не стоит играть им на руку.

— Но при чем тут враги королевы?

— Последователи де Шартра будут просто в восторге. Война между дворцом и Пале-Роялем не прекращается. Вы и сами знаете, Себастьян, что это очень реальная и очень жестокая война.

— Не представляю, как можно повернуть то, что произошло вчера вечером, в пользу сторонников де Шартра. Все знают, что королева упорно не разговаривает с кардиналом де Роаном.

— Но графиня де Фремон — признанная фаворитка ее величества.

— Забыл! — воскликнул герцог. — Да, Изабелла, как всегда, права. Мы должны отправиться на сегодняшний праздник и дать всем понять, что выпад Эме против графа Калиостро и кардинала — вопрос ее личных убеждений и не имеет политической подоплеки.

Этим вечером Эме была так обласкана королевой, что почти лишилась дара речи от удивления и счастья.

Мария Антуанетта была так прелестна, что весь праздник и все гости казались всего лишь оправой для ее живой прелести и грации. Сады Трианона на этот вечер превратились в настоящую страну чудес. Фонари, спрятанные в ветвях, искусно подсвечивали цветущие деревья и кустарники, подчеркивая чудесные оттенки цветов. А за греческим храмом богини любви были выкопаны специальные канавы, заполненные хворостом. Когда его подожгли, казалось, храм парит над огненным морем.

Гости королевы прохаживались среди фонтанов, чьи струи рассыпались блестящими брызгами, любовались статуями богов и богинь, нимф и драконов, которые в мерцающем свете фонарей, казалось, ожили, чтобы тоже участвовать в празднике.

Любое чудо в садах Трианона в этот вечер не показалось бы странным. Одетые в белое гости казались собранием призраков, явившихся из какой-то далекой эпохи.

Ужин, накрытый на маленьких столиках, состоял из сорока восьми блюд и шестидесяти четырех закусок. Ушки ягнят а-ля Провансаль, осетрина, оленина, добытая самим Людовиком XVI, фазаны, бычьи языки и множество других деликатесов.

Все гости ели с большим аппетитом, кроме короля Швеции. Он ограничился жареной барабулькой.

Король Густав полностью пренебрег дворцовым этикетом и явился в Версаль, не сообщив предварительно о времени, когда его можно ожидать. Сам Людовик охотился в Рамбуйе и, получив неожиданное известие о приезде высокого гостя, был вынужден галопом прискакать во дворец. Придворные потом долго посмеивались над тем, что его величество в конце концов появился перед шведским королем в разных башмаках.

Однако короля Густава это ничуть не волновало. Он сам одевался просто, если

fie

сказать — небрежно, а приезжая в чужую страну, предпочитал не пользоваться экипажем, а разгуливать пешком.

Король был некрасив: удлиненный овал лица, орлиный нос, странно сплющенный с левой стороны лоб, плохой цвет лица. Когда он расхаживал по городу в потертой одежде, горожане, с которыми он любил общаться, часто принимали его за своего и разговаривали с ним таким тоном, что придворные приходили в полное замешательство.

В этот вечер король Густав зевал во время представления прелестной пьесы Мармонтеля и почти заснул, когда ее сменил балет. Продолжение праздника на лоне природы тоже оставило его равнодушным.

Но королеву, казалось, вовсе не обескураживал недостаток монаршего внимания. У нее был свой гость, для которого она и готовила этот праздник. А уж он-то, несомненно, мог в полной мере оценить то чудо, которое она совершила.

Французский двор не видел такого роскошного угощения со времен средневековья. Горничные и лакеи, повара и поварята, шведские и французские гвардейцы, актеры и танцовщики из театра, даже конюхи не были забыты: в соседнем с дворцом павильоне для них были накрыты столы.

Как только королева встала из-за стола и ступила в душистую тень и полумрак сада, рядом с ней появился стройный красивый молодой человек, высокий, подтянутый, с гордой осанкой и благородно посаженной головой, — граф Аксель Ферсен. У него были светлые волосы северянина, а глаза — удивительно теплые, выразительные, темные. Говорили, что в его жилах течет и южная кровь. Безупречный овал лица, чеканный профиль отличались тонкостью линий. Густые темные брови говорили о твердом, но страстном характере, силе и надежности чувств.

Королеве почти не удавалось побеседовать с ним наедине. За каждым их движением следили сотни глаз, сотни ушей ловили каждое слово, и нашлись бы сотни желающих при возможности пересказать, переиначив до неузнаваемости, все, что удалось бы услышать. И все же молодые люди были счастливы, просто прохаживаясь вместе по бархатистой траве.

Может быть, это ощущение счастья вызвало у королевы желание, чтобы рядом с ней в этот вечер была молодая и счастливая женщина. Увидев Эме, она остановилась и с улыбкой обратилась к девушке, опустившейся в глубоком реверансе:

— Вам нравится мой вечер, мисс Корт?

— Я никогда в жизни не видела ничего подобного вашим прекрасным садам, мадам, — ответила Эме.

— Все украшения и огонь за храмом любви я придумала сама, — заметила королева.

— Идея вполне достойна вас, мадам, — неторопливо произнес глубоким голосом граф Аксель.

Мария Антуанетта повернулась к нему, и в ту же секунду в глазах обоих вспыхнул тот свет, который яснее всяких слов выдавал их тайну. Эме тихонько вздохнула. Она понимала, что эти двое влюблены друг в друга, и это нисколько не удивило ее. На короткое время тень, которая так угрожающе нависала над головой королевы, когда Эме впервые увидела ее в Версале, отступила. Сейчас, пусть всего на несколько часов, царили свет, счастье и любовь.

Мария Антуанетта с видимым усилием отвела взгляд от лица молодого шведа.

— Если бы мне досталась хоть малая толика поэтического таланта, я обязательно сочинила бы об этом прекрасном романтическом вечере поэму, и она наверняка оказалась бы не хуже, чем те строки, которые разгуливают по улицам Парижа.

В ее голосе прозвучали горькие нотки.

— Не думайте об этом, мадам, — быстро проговорил Аксель Ферсен, не притворяясь, что не понимает истинного смысла слов королевы.

—

Я, конечно, не поэт, но вот две строчки, которые сегодня приходят мне на ум: