— Пожалуй, я должна объяснить, — тихо произнесла незнакомка. — Я сбежала из монастыря.

— Вы полагаете, вас будут преследовать?

— Думаю, да, — спокойно ответила девушка.

— Вероятно, нам следует представиться друг другу, мадемуазель. Я герцог Мелинкорт, к вашим услугам.

— Очень приятно, месье. А я Эме.

— Красивое имя, — отозвался герцог. — Это все, что вы намерены мне сообщить?

— Это все, что мне известно. Я знаю только имя. Меня оставили на ступеньках монастыря, когда я была совсем крошкой. Моя мать приколола к рубашечке записку: «Мою дочь крестили именем Эме. Отдавая ее Господу, я отдаю всю свою любовь и последнюю надежду небесному властителю».

Девушка всхлипнула, чем очень тронула герцога.

— Вы провели всю свою жизнь в монастыре? — спросил он, помолчав.

— Да. Я прожила там всю свою жизнь.

— Вы были там несчастливы?

— Очень счастлива. Но сегодня произошло кое-что, что и заставило меня сбежать.

— Я бы хотел узнать, конечно, что вынудило вас принять столь отчаянное решение, но если вы не хотите говорить об этом — не надо.

— О месье, мне так легко разговаривать с вами. Даже не знаю почему. Ведь я никогда прежде не бывала наедине с мужчиной. В монастыре мы видели только священников и отцов послушниц, которые заезжали навестить своих дочерей.

— Так в монастыре есть

и

другие молодые девушки?

— О да. Сейчас там еще шесть девушек моего возраста. А монахини — очень добрые

и

милые. Я их очень люблю. Но сегодня я очень-очень рассердилась. Наверное, это большой грех — так гневаться, но я

и

сейчас считаю, что права. Уверена, вы согласитесь со мной. Ведь вы англичанин.

— Как вы узнали?

— Я слышала, как ваши слуги говорили: «Эти французы меня раздражают», — произнесла девушка по-английски не без иронии.

— Так вы говорите на моем родном языке?

— Да, а еще на итальянском, немецком и испанском. Но английский казался мне самым легким.

— Вы очень хорошо говорите!

— Мерси, месье. Меня учила сестра Маргарет, она сама англичанка.

— Вы так и не сказали, почему сбежали.

— Я собиралась, но вы перебили меня.

— Прошу меня простить, — произнес герцог с улыбкой.

— Ничего, — абсолютно серьезно ответила девушка. — Вы должны понять, месье, что я провела в монастыре семнадцать лет и всегда считала его своим домом. Большинство послушниц покидали монастырь, когда оканчивали курс обучения, кроме одной или двух девушек, которые решили постричься в монахини. Но по правилам окончательное решение можно принять, только когда исполняется восемнадцать лет. Ведь это очень серьезный шаг — посвятить себя Богу. Мне оставалось три месяца до восемнадцатилетия, и я все время думала, что делать дальше. Монахини и моя духовная наставница были единодушны: «Подожди, Эме, если ты нужна Господу, он подаст знак». Я молилась и ждала. А сегодня вдруг меня позвали к настоятельнице. Там были еще два незнакомых мне священника, и один из них, который показался мне ужасно суровым, сказал, что сам кардинал желает, чтобы я принесла обет немедленно. Я была изумлена, но моя нерешительность, похоже, раздражила их. Мне показалось, что я получила приказ, которого не смею ослушаться.

— И вы убежали!

— Ну да! Даже не знаю, как я посмела сделать это.

— А вам известно, какой кардинал распорядился вашей судьбой?

— Ну конечно. Кардинал де Роан — принц Луи де Роан.

— Вы когда-нибудь встречались с ним?

— Нет, никогда. Но наш духовник бывает у него время от времени.

— Полагаете, он говорил о вас с кардиналом?

— Вполне возможно, но отец Пьер всегда внушал мне, что необходимо твердо увериться в своем желании совершить такой ответственный шаг.

— Все это кажется весьма странным, — задумчиво проговорил герцог.

— Сейчас я точно знаю, что хочу посмотреть большой мир, пожить, как обычный человек. А потом, если я все-таки решу, что монашество — моя стезя, я вернусь в монастырь.

— Но вас будут искать, далеко вам не уйти!

— Меня не поймают! — воскликнула Эме. — Если вы довезете меня до Шантийи, там я, возможно, найду кого-нибудь, кто едет в Париж, Реймс или Орлеан. Не важно, в какой именно город.

— Милое дитя, вы не можете путешествовать таким образом, вы слишком красивы.

— Красива? Я красива? В самом деле? — переспросила Эме. — Нам не полагается думать о внешности. Правда, девочки говорили, что у меня опасный цвет волос.

— В большом мире внешность имеет большое значение для женщины. Неужели вы настолько наивны, что не знаете такой простой вещи: если женщина привлекательна, она будит желание в мужчинах.

— Я не стану никого слушать. Но если они будут назойливы, то... У меня есть кинжал, и я буду всегда носить его с собой на случай, если кто-нибудь посмеет оскорбить меня. Раньше кинжал принадлежал одной итальянке. Это старинное семейное оружие. Случалось, что им убивали. Сначала я не хотела его брать, но им было удобно обрезать нитки при вышивании. Зато теперь я смогу за себя постоять. Меня беспокоит только отсутствие одежды. У меня есть только то, что на мне надето: светлая ряса послушницы и темная накидка, которую мы надеваем, если очень холодно. Больше я ничего не успела взять с собой.

— Вы хотите сказать, что решились на это невероятное бегство, только увидев мою карету? — изумленно спросил герцог.

— Ах, как трудно все это объяснить! В монастырском саду растет груша. Иногда мы забирались на нее, чтобы посмотреть, что происходит за стенами обители. И вот я выскользнула в сад, влезла на грушу и увидела вашу карету. Не знаю, что подтолкнуло меня — сама судьба или дьявол, — но я перебралась через стену и подкралась поближе, чтобы слышать, о чем говорят слуги. Никто не заметил меня, а дверца была открыта. Я и сама не поверила бы, что способна на такое, пока не зарылась в груду пледов.

— Очевидно, вы весьма импульсивная леди, — сказал герцог. — С трудом представляю, что будет с вами дальше.

— Я все время думаю об этом. Все очень просто. Я буду повсюду следовать за вами, и это обеспечит мне полную безопасность.

— Невозможно. Я еду в Париж.

— О! Я так давно хочу увидеть Париж! Я не доставлю вам хлопот!

— Послушайте, — строго оборвал ее герцог, — я с удовольствием подвезу вас в Шантийи. Если вы сразу исчезнете, я клянусь, что заявлю перед кем угодно, что никогда не видел вас. И я дам вам денег на одежду. Вы сможете наслаждаться свободой, пока вас не найдут и не вернут в монастырь либо вы сами не решите туда вернуться. Но в Шантийи мы расстанемся, хотя я буду сожалеть о том, что так и не узнаю, что с вами сталось. Вряд ли я могу явиться в Париж со сбежавшей монашкой. Меня, пожалуй, обвинят в совращении. Будет серьезный скандал.

— Но я не монашка. Да и не обязательно всем знать, кто я. Я могу быть вашей служанкой.

— Со мной только слуги-мужчины. Служанок наймут, когда я приеду в Париж.

— Тогда я буду вашим пажом! Разве герцогу не положено иметь пажа?

— У меня уже есть паж, — резко ответил герцог. — В Шантийи вы увидите его, это мой кузен. Во время путешествия через пролив он неимоверно страдал от морской болезни и до сих пор еще неважно себя чувствует.

— Значит, его нужно отправить домой, а пажом стану я, — решительно объявила Эме.

— Послушайте, дитя, — стараясь быть терпеливым, проговорил герцог, — вся ваша затея с начала до конца авантюрна. Чувствую, что стены монастыря тесны для вашего воображения, но это не имеет отношения ко мне. Я помогу вам, насколько это возможно, но ни под каким видом не возьму вас с собой в Париж. Это вам ясно?