Когда король вернулся в кабинет, юноша ждал его там.

Король терпеливо выслушал его от начала до конца, не веря ни единому слову.

Кирби сообщил, что якобы два негодяя с ружьем скрываются в Сент-Джеймском парке и поджидают лишь удобного случая, чтобы застрелить короля.

— Зачем им в меня стрелять? — спросил Карл.

— Их подослали иезуиты, Ваше величество, — отвечал Кирби. — Они рассчитывают убить вас и посадить на трон вашего брата.

«Бедный Джеймс, — подумал Карл. — У него и так полно врагов, а теперь и меня пытаются перетянуть в их стан».

— Каким образом вам стало об этом известно? — с трудом подавляя зевоту, спросил он.

— Через отца Тонджа, Ваше величество. Отец Тондж — священник в церкви Святого Михаила на Вуд-стрит. Он мог бы сообщить Вашему величеству гораздо больше меня, если бы вы соблаговолили его принять.

— Что ж, вероятно, придется с ним увидеться.

— В таком случае, могу ли я, с позволения Вашего величества, провести его во дворец?

— Хорошо. Приводите его сегодня вечером, между девятью и десятью, — сказал король.

Когда Кирби ушел, король велел позвать к себе графа Данби и пересказал ему только что состоявшийся разговор.

Оба от души посмеялись.

— По-моему, он все-таки сумасшедший, — заключил король. — Будем надеяться, что хотя бы этот отец Тондж окажется в здравом уме. Однако он так волновался, что я не мог взять на себя смелость прогнать его просто так. Но думаю, что нам лучше держать все дело в секрете. Право, не хотелось бы подсказывать нашим недругам не посещавшую их пока что мысль о покушении на короля.

В назначенное время Кирби вместе с отцом Тонджем прибыл во дворец. Отец Тондж, бывший школьный учитель из Йоркшира, а теперь приходский священник церкви Святой Марии на Стайнинг-стрит и церкви Святого Михаила на Вуд-стрит, сообщил королю, что, хорошо понимая исходящую от иезуитов опасность и догадываясь, что они не остановятся даже перед убийством самого короля, он посвятил немало усилий разоблачению их преступлений. Тут он принялся методично перечислять раскрытые им преступления и продолжал до тех пор, пока король, потеряв терпение, не попросил его перейти прямо к делу.

Иезуиты проникли в ближайшее окружение короля и задались целью его убить!

— Кто они? — спросил король. — Вы можете их назвать?

В ответ отец Тондж протянул Карлу целую стопку каких-то перевязанных бечевкой бумаг и сказал, что если король соблаговолит их прочесть, то многое, вероятно, приведет его в справедливое негодование.

— Откуда у вас эти бумаги? — спросил король.

— Сир, их подбросили мне под дверь.

— Кто?

— Тот, кто, безусловно, желая добра Вашему величеству, счел возможным доверить мне дело спасения жизни Вашего величества.

Король передал бумаги Данби.— Значит, вы не знаете, кто именно их подкинул?

— Я подозреваю, Ваше величество, что это один человек, с которым мне доводилось ранее говорить о нависшей над страной опасности.

— Возможно, он нам понадобится. Его можно будет разыскать?

— Да, Ваше величество. Пару дней назад я сталкивался с ним на улице.

Король обернулся к Данби. Ему хотелось поскорее покончить с этим неприятным делом; он и мысли не допускал о том, что какие-то католические страсти могут помешать его поездке в Виндзорский замок.

— Займитесь этим делом, милорд.

С такими словами король поспешно удалился.

Граф Данби находился в незавидном положении. У него было столько врагов, что его, по всей вероятности, ждала та же участь, что и Кларендона. Ближайшее же заседание парламента грозило ему обвинением в государственной измене, и нетрудно было догадаться, что обязательное в таких случаях разбирательство могло закончиться для лорда-казначея плахой.

С другой стороны, он прекрасно понимал, что Бэкингему, Шафтсбери и другим влиятельным особам папский заговор пришелся бы сейчас как нельзя более кстати. После того как герцог Йорк открыто заявил о своей приверженности католической вере, неприязнь англичан к католикам еще усилилась и доходила уже до исступления. Ведь герцог Йорк был первым претендентом на корону — а народ давно поклялся никогда более не сажать проклятых иноверцев на английский трон.

Со всех сторон неслось уже угрожающее: «Долой папство!» Что ж, размышлял Данби, пожалуй, если начать сейчас крестовый поход на иезуитов, можно отвлечь судей от собственной персоны. Услыхав о готовящемся на короля покушении, народ наверняка воспылает праведным гневом, кое-кто из королевских министров целиком посвятит себя низвержению герцога Йорка, другие же возобновят попытки развести короля с королевой и склонить его к признанию герцога Монмута своим законным наследником, дабы тем самым закрепить английскую корону за протестантами.

Содержащиеся в бумагах обвинения выглядели в высшей степени неправдоподобно, однако выхода у Данби не было.

И он послал за Тонджем.

— Нужно, — сказал он, — чтобы вы разыскали человека, подбросившего вам эти бумаги. Вы можете это сделать?

— Я Полагаю, что да, милорд.

— Так сделайте это. Приведите его сюда, и пусть он сам изложит свое дело королю.

— Я приложу все усилия к тому, чтобы найти его, сэр.

— Как его зовут?

— Милорд, его зовут Тайтус Оутс.

Тайтус Оутс был человеком целеустремленным. Узнав, что его желает видеть сам король, он благословил тот день, когда судьба и аудиенция у монарха откроет перед ним необозримые возможности.

Тайтус был сыном Самюэля Оутса, священника Маркхемского прихода в Норфолке. С самого раннего детства он был чрезвычайно нерасполагающим к себе ребенком и приносил своим ближним одни только неприятности. Он имел дурной нрав, страдал судорогами, выводившими его отца из себя, и был уродлив до неправдоподобия. Ходил он неуклюже, потому что одна нога у него была заметно короче другой; шеи почти совсем не было, и казалось, что его голова растет прямо из плеч. Но наибольшее омерзение внушало его лицо с лиловатым оттенком кожи: из-за непомерно большого подбородка рот его находился выше, чем следовало, чуть ли не в середине; над одной бровью красовалась огромная бородавка; маленькие глазки смотрели злобно и недоверчиво, особенно с тех пор, когда юный Тайтус начал уклоняться от тяжелой отцовской руки. Кроме того, он страдал нескончаемыми простудами и постоянно гнусавил. Мать любила своего маленького уродца, однако сам он никакой нежности к ней не питал и больше тянулся к отцу, жизненный путь которого, как вскоре узнал его отпрыск, сложился не совсем обычно для священника.

До того как поселиться в Норфолке, Самюэль под видом праведника бродил по стране, проповедуя свою собственную религиозную доктрину и совершая над уверовавшей в него паствой некий таинственный обряд крещения. Суть этого обряда состояла в погружении обнаженного тела в воду ближайшего озера или реки. Больше всего Самюэлю нравилось погружать в воду молодых девушек, по большей части хорошеньких. Для того чтобы они могли подвергнуться обряду и обрести спасение, он советовал им выходить из дома в полночь, без ведома родителей. Во многих случаях, однако, священный обряд оказывался столь мудреным, что девушки в результате его начинали раздаваться в поясе. В конце концов отправление обряда стало опасно для самого проповедника, и, после некоторых злоключений, Самюэль осел в Гастингсе и сделался приходским священником.

Ну а Тайтус прокладывал собственную жизненную стезю, тоже весьма неординарную.

Он был принят в мужскую школу лондонской гильдии портных — Мерчант-Тейлорз-Скул, — но в первый же год проявил себя таким плутом и обманщиком, что был исключен из нее с позором. Через некоторое время Самюэлю все же удалось пристроить своего отпрыска в небольшую школу близ Гастингса. На сей раз он постарался скрыть от учителей и товарищей худшие из своих пороков и, закончив школу, принял священный сан и стал служить викарием у своего отца.

Очень скоро прихожане церкви Всех Святых в Гастингсе возненавидели нового викария лютой ненавистью. До сих пор они считали, что хуже их приходского священника быть не может, однако, познакомившись с его сыном, вынуждены были переменить суждение. Любимым занятием викария было, по-видимому, распространение гнусных сплетен обо всех подряд. Если удавалось приметить за кем-то из соседей малейший грешок, он раздувал его до грандиозных размеров; если же поставить в вину жертве было нечего, Тайтус призывал на помощь воображение и измышлял несуществующий порок с истинной гениальностью.