Мои родители должны были уезжать рано утром, но, как не раз уже говорила мама, теперь мы все будем жить в Англии и часто видеться друг с другом.

Оставшись одна в комнате, я смыла с лица дорожную грязь и сменила дорожную одежду на несколько поношенное платье из синего бархата. Вся наша одежда была сшита в замке Контрив, и я не знала, как мы будем выглядеть в ней здесь, дома. В Конгриве можно было одеваться как угодно, но я живо помнила, как мы были ошеломлены изысканными платьями Харриет, столь великолепно выглядевшими при свечах.

Теперь, конечно, никто больше не захочет одеваться по-пуритански. Возможно даже, что это будет почти так же опасно, как при пуританах носить кружева и ленты.

В комнату вошла моя мать. Она не совсем уверенно взглянула на меня и сказала:

— Я все еще продолжаю думать о тебе как о своей маленькой дочурке, хотя, конечно, теперь ты взрослая.

— Вдова и мать, — напомнила я ей.

— Милая моя Арабелла, здесь ты будешь счастлива. Я уверена в этом.

— Я попытаюсь, мама.

— Матильда — добрая женщина. Я знаю, что она болтлива и может показаться поверхностной, но на самом деле это не так. Она любит тебя, и это не удивительно. Ты помогла ей пережить трагедию. Теперь она может быть счастлива с тобой и с мальчиком. Я знаю, что и лорд Эверсли благодарен тебе. Они сказали, что считают тебя своей дочерью и сделают все для твоего благополучия.

— Я знаю это, мама.

— А Карлотта? Она нелегко сходится с людьми, но, мне кажется, ты и ей нравишься.

— Да, мне тоже так кажется, мама.

— Есть еще кузен.

— Карлтон? — раздраженно спросила я.

— Я не совсем уверена в нем. Все эти годы он вел себя просто великолепно. Он был самым надежным нашим агентом в этой стране. Большей частью наших успехов мы обязаны ему. Он регулярно посылал информацию. И все-таки…

— Он тебе не нравится, мама?

— Этого я не могу сказать. Я его не понимаю, и думаю, немногие могут похвастаться тем, что понимают его. Для правильной оценки понадобилось бы длительное время. Конечно, все это время Карлтон считал себя наследником, и стал бы им, если бы не Эдвин. Интересно, как он себя сейчас чувствует? По нему ничего не скажешь, правда?

— А ты предполагала, что сумеешь это сделать?

— Нет, но я думала, что смогу выяснить хотя бы что-нибудь, наблюдая за его поведением.

— Ах, мама, тебе пришлось бы для этого стать ясновидящей. Я согласна с тобой. Он мне не нравится. Но я не позволю ему вмешиваться в мою жизнь.

Мама кивнула.

— Я не сомневаюсь, ты сумеешь позаботиться о себе. Не забывай, что мы будем неподалеку. И отец и я рады оставить тебя в хороших руках. Теперь у тебя есть некоторый жизненный опыт. — Она слегка нахмурилась. — Меня немножко беспокоит ребенок Харриет Мэйн.

— Ах, мама, но это всего лишь младенец… чудесный младенец.

— А тебе не кажется, что его присутствие может оказаться труднопереносимым для Карлотты? Ведь это ребенок человека, за которого она надеялась выйти замуж… Что она почувствовала, узнав, что этот ребенок находится в ее доме?

— Кажется, она испытывает к нему нежность, так же, как и к Эдвину. Карлотта слишком благородна для того, чтобы питать злобу к невинному ребенку.

— Возможно, и так, — сказала она. — Ну, моя дорогая, давай прощаться. Очень приятно сознавать, что ты находишься неподалеку от нас.

Я стояла вместе со своими новыми родственниками, наблюдая за отъездом родителей, братьев и сестры. Среди нас была и Карлотта.

Я вернулась в дом, ощущая, что завершился один этап моей жизни и начинается новый.

Двадцать девятое мая тысяча шестьсот шестидесятого года — какой незабываемый день! Мы все должны были присутствовать на церемонии торжественного въезда короля в столицу. По счастливому совпадению в этот день Его Величеству исполнилось тридцать лет.

Мы приехали в Лондон накануне и поселились в городской резиденции Эверсли, которая благодаря хитроумным действиям Карлтона была сохранена для семьи почти так же, как и Эверсли-корт. К сожалению, Карлтону не удалось вывезти из этого дома все предметы роскоши, а тайника здесь не было, но все же он с большим риском переправил часть вещей из Лондона в Эверсли-корт, и некоторые из них уже вернулись обратно. Таким образом, дом оказался все-таки не совсем пустым.

Что за отрадное зрелище! Город, казалось, обезумел от радости. Было ясно: все убеждены в том, что черные дни кончились и настало царствие небесное на земле. Выехав из дома, я, Карлотта, Карлтон, лорд и леди Эверсли с трудом пробирались по забитым толпами улицам. Лорда Эверсли, одетого в парадную форму, приветствовали радостными криками как одного из генералов короля, и я была уверена, что мой отец, тоже проезжающий сейчас по улицам, вызывает такую же бурю восторгов.

Нам необходимо было попасть к Лондонскому мосту, где начиналась торжественная процессия и где мы собирались присоединиться к королю, который должен был проехать из Рочестера через Дартфорд к Блэкхиту.

Где-то там были мой отец, мать и Лукас. Я так гордилась своим отцом, прекрасно выглядевшим в военной форме! Он вообще отличался благородством облика, и я горячо любила его, потому что знала об огромной любви между ним и моей матерью, плодом которой явилась я. В этот волнующий момент меня охватила бесконечная грусть, ведь рядом со мной не было моего мужа.

Толпа все росла, крики ее становились оглушающими. Повсюду слышалось: «Да здравствует король!» Казалось невероятным, что всего несколько месяцев назад никто из этих людей не решался вслух произнести его имя.

Рядом с Карлтоном ехала высокая женщина, великолепно державшаяся в седле. В ней было то, что я назвала бы чувственностью, черная мушка на ее виске подчеркивала красоту больших карих глаз.

— Позвольте представить вам мою жену, — сказал Карлтон.

Я вздрогнула от труднообъяснимого отвращения. Мне было известно, что он женат. Что там говорил о ней Эдвин? Оба они живут по-своему, и обоих это устраивает.

— Мадам, — обратился Карлтон к своей жене, — позвольте представить вам мою новую родственницу.

— Я уже слышала о вас, — сказала Барбари Эверсли. — Говорят, у вас чудесный сын.

Мне показалось, что она бросила мстительный взгляд на Карлтона, как будто знала, что рождение моего сына положило конец всем его надеждам, и это доставляло ей удовольствие.

— Я тоже слышала о вас, — ответила я. — Вы часто бываете в Эверсли-корте?

— Редко, — сказала она, — зато, я полагаю, там часто бывает мой муж.

Она внимательно смотрела на меня, словно изучая каждую деталь моей внешности. Мне стало не по себе, но, к моему облегчению, в это время затрубили трубы, возвещая о приближении короля.

Барбари пришпорила кобылу и подъехала поближе к Карлтону.

Во главе процессии ехало триста человек свиты, пажей в серебряных камзолах; вслед за ними — двенадцать сотен всадников в бархатных камзолах, а за ними — пехота в темно-красных мундирах. Везде виднелась яркая военная форма: солдаты в желтом с затканными серебром рукавами и в ярко-зеленых шарфах, всадники в синих мундирах с серебряными шнурами, а за ними — члены городской управы в черных бархатных камзолах, украшенных цепями.

Когда они проехали, настал главный момент: в окружении двух своих братьев появился стройный темноволосый мужчина, и, как только он показался, из тысяч глоток вырвались крики: «Боже, храни короля!», «Да здравствует Его Величество!» Подданные были в него влюблены. Он обладал обаянием, которого нельзя было отрицать. То, что он счастлив вернуться домой, было совершенно очевидно. Вряд ли нашелся бы в многотысячной толпе хотя бы один человек, который не считал бы, что сегодня именно тот день, которого он ожидал все эти угрюмые годы пуританского правления.

Тридцатый день рождения короля! Далеко не юн, но все же достаточно молод. Он был высоким, очень высоким, и возвышался над своими спутниками; некоторым его темное, возможно даже мрачное, лицо могло бы показаться некрасивым, но все же никто не мог отказать ему в своеобразной притягательности. Если бы сейчас хоть кто-то из этой гигантской толпы попытался поднять голос против доброго короля Карла, его немедленно вздернули бы на ближайшем дереве. Во всех церквах звонили в колокола; люди расстилали на мостовой ковры; девушки и женщины, высовываясь из окон, забрасывали проезжавшего короля цветами. Трубили трубы, играла музыка, на ветру развевались знамена. Никогда народ столь наглядно не демонстрировал монарху свою верность, а поскольку он вернулся домой, не пролив ни единой капли крови, чтобы занять по праву принадлежащий ему трон, его любили еще больше.