Именно с третьего полугодия службы начинают в прямом смысле слова общаться с офицерами. Ибо в первый год информация истекает сверху вниз, от офицера к солдату, а снизу надлежит односложно рявкать: "Есть! Так точно!" А вот с третьего полугодия, с "котловства", солдаты начинают с офицерами трепаться "за жизнь", курить, пить, ходить в "увалы" и бить друг другу морды. Словом, "общаться". Как уже говорилось, офицеры, как и солдаты, бывают бурые и чмыри. И, как и солдаты, бурые чмырей гоняют, припахивают и бьют, если что. Ну, конечно, припахивают не туалет мыть. Роту построить, занятия провести, сбегать куда-нибудь и т.д. И разница в званиях сказывается далеко не всегда. Чмырных офицеров и солдаты частенько бьют. Вот был у нас случай. Рота в карауле стояла, и в караулку к нам в гости зашел дембель К. с невестой. Начкар (наш взводный) сразу рот раскрыл: "Чего шлюху сюда эту приволок?" Естественно, тот ему - сразу в балабас. Взводный (с синяком во всю щеку) - бегом к ротному. А тот ему: "Если права качаешь, так сам за себя постоять умей. А если не умеешь, то и варежку не распахивай!" А поскольку сам был маленько принявший, то еще и от себя взводному залепил. Частенько среди бурых офицеров бывают "заскоки". В соседней роте был такой заскок, лейтенант Б. Так вот, он был "стрелок". Повсюду таскал свой ПМ и лупил из него везде, где можно и где нельзя. Однажды в окошке продсклада увидел мышь. Что тут началось! Всех из склада повыгонял и полчаса там с мышами перестреливался. И еще любил ворваться в роту, подбежать к стоящему на тумбе дневальному и, приставив к его виску взведенный ПМ, требовать рапорт о том, как проходил наряд. Еще был у нас заместитель командира бригады по тылу подполковник В. по кличке "Бугай" или "Бычара". Грузный, краснокожий и дубовый до самозабвения. Любимое дело - напиться, обмочиться и валяться в коридорах штаба тыла, развлекая присутствующих. Домой его приходилось волочь писарям, и они компенсировали это тем, что роняли его в каждую лужу. Или вот комбриг "развлекался" - строил на плацу всю бригаду, командывал офицерам и прапорщикам шаг вперед, приказывал снять правый сапог и носок и лично проверял "помывку ног и подстрижку ногтей", Мироощущение этих людей всегда было для меня тайной за семью печатями. Ведь они тоже что-то чувствуют, видят, пытаются думать... А уж если офицер на тебя за что-то зуб заимел, то это все. Либо он тебя посадит или задрочит, либо ты его хлопнешь. Вообще, офицеры очень похожи на солдат. Среди них тоже есть бурые, похуисты, середняки и чмыри. Бурые - этакие "лихие служаки" - без ума от уставных команд громовым голосом, от построений, смотров и шмонов. Из них обычно выходят старшие офицеры и генералы, и тогда мы поражаемся их непроходимой тупости. Похуисты - лучшие из офицеров. Те немногие нормальные, душевные, относящиеся к солдатам как к людям офицеры, которых я знал, были из похуистов. Ну, середняки - они и в Африке середняки. Никакие. А вот чмыри... Подвид офицеров - чмырей смыкается с подвидом офицеров - идейных. О, это худшие из офицеров! Они опаснее для СА, чем все армии НАТО, вместе взятые. Такие фрукты ничерта не умеют, гнилые, стукачи, и страшно любят трескучие фразы о "преимуществе советского образа жизни". Особенно много их среди политработников. Начнись война - их перестреляют свои же. Хотя какие они солдатам "свои"? За всю службу мне повстречался только один душевный политработник - старший лейтенант Б., парторг нашего батальона. А остальные... Меня еще в армии строго интересовало, зачем держать в войсках такую ораву высокооплачиваемых дормоедов, которые ничерта не делают, ни за что не отвечают, на нужды солдат плевать хотели и следят только за тем, ни ляпнул ли ты где-нибудь какую-нибудь "антисоветчину", чтобы тут же направить тебя через политотдел прямиком к особистам. Вообще-то, подавляющее большинство офицеров относятся к солдатам даже не плохо, а никак. Им плевать, что солдат ел, как он спал, во что он одет, отдохнул ли, здоров ли. О каком "индивидуальном подходе" может идти речь в СА? Побойтесь Бога, граждане идеологи! Офицеру (особенно политработнику) ничего не стоит публично оскорбить, оболгать солдата, ударить, избить его (особенно, если тот не может за себя постоять). "Любимый" всеми нами замполит полевого узла связи капитан Н., например, имел "удивительную" привычку, построив роту, сообщать солдатам, что они, дескать, "чмыри", "ублюдки", "скоты" и прочее. Офицеров, конечно, можно понять. Их воспитали в гадливом отношении к солдату как к ездовой собаке, которая должна "бесприкословно, не щадя крови и самой жизни", "шуршать". И вообще, как любил говаривать наш замполит: "Вы не люди, а солдаты!" А у солдата нет порой никакой возможности защищать, отстаивать свои права. Если он попробует подать рапорт о злоупотреблениях, скажем ротного, дальше, комбригу или комбату, то в роте он будет объявлен "стукачем" со всеми вытекающими отсюда последствиями, а высшее начальство воспринимает его как "нерадивого солдата, нарушающего субординацию и оговаривающего примерного офицера, чтобы прикрыть свои собственные недочеты по службе". И тогда хоть вешайся. "Начальник всегда прав!" Исходя из этого, офицерам иногда кажется вполне нормальным то, что на учениях они живут в добротных палатках с деревянным настилом и спят на кровати с матрасами и постельными принадлежностями, а то время как солдаты прозябают в двухместных, вырытых в земле "могилах", прикрытых сверху плащ-палатками. И когда идет дождь, офицеры сидят в палатках, свесив ноги с кроватей, и, прихлебывая пиво, наблюдают, как солдаты вычерпывают воду из своих "могил". Я все готов понять. Я готов понять, что офицеры и их семьи живут в ужасных условиях (я сам видел, как одна семья целую зиму жила в квартире с неработающим отоплением и канализационной системой: жена и двое маленьких детей, натянув на себя всю теплую одежду, целыми днями сидели на кухне у "буржуйки"), что есть в городке нечего (даже хлеб привозят раз в два дня, притом в ограниченном количестве), что офицерским женам в такой глуши не устроиться... Но я не понимаю, почему все это должно отражаться на солдатах? Почему они должны делать ремонты офицерских квартир, заготавливать начальству дрова, чинить водопровод и сантехнику, словом, шуршать? Почему офицеры, отправляясь на учения, свой, выданный для учений паек оставляют дома, а питаются в поле из солдатского котла, причем весьма обильно, а солдаты из-за этого недоедают? Я готов понять все тяготы и сложности жизни офицеров и их жен и даже не хочу напоминать, что, в общем-то, и те, и другие сами себе жизнь выбрали, никто их в армию взашей не гнал. Ладно. Я готов понять все. Им, право, слово, не сладко. Но зачем солдата-то объедать? Они и так не всегда досыта едят. И вы, вольнонаемные, служащие, продавщицы военторга, потрудитесь, свое хамство и пренебрежение оставить друг для друга, а на солдат его не выплескивать: они и так два года в недочеловеках ходят, чтобы вы спокойно спали за их мальчишескими спинами.

Раз уж мы заговорили об "общении" старослужащих и офицеров, не упомянуть о самоволках просто нельзя. В армии казарменного типа, постоенной на основе всеобщей воинской повинности, без самоволок не обойдешься. Даже если организуешь в пределах части видеосалон, кафе и бордель. Потому что в большинстве случаев солдаты бегают в самоволки не поразвлечься, а хлебнуть сладкого воздуха свободы. Попав в армию и получив вместо какого - никакого комплекта гражданских свобод почти тюремную замкнутость существования, солдаты только и думают о зазаборном мире, с нервной дрожью выглядывают в непреодолимый зазор КПП и с плохо скрытым волнением чуть ли не обнюхивают счастливых обладателей увольнительных билетов ("увольняшек"). Естественно, что когда военнослужащие получают некоторую толику личной свободы, их уже не остановить. Они словно с цепи срываются. Итак, о самоволках. Они бывают двух видов: "на ура" и "умные". Самоволка "на ура" проста и незатейлива, как мысли прапорщика: солдат, в чем стоял (хэбэ или комбез, сапоги, пилотка), мотанул через забор и, прячась от патрулей и офицеров, направился туда, куда ему нужно. Так опрометчиво ведут себя люди не опытные или те, у кого нет другого выхода. Основная часть старослужащих предпочитают "умную" самоволку. Заранее, у знакомого писаря, выправляется "увольняшка", солдат надевает парадку и спокойно идет через КПП в город. Или у приятеля-каптера хранится гражданская одежда. "Самовольщик" переодевается в нее, махает через забор и опять же - в город. Солдат, идущий в "умную" самоволку, должен опасаться только знакомых офицеров и потому чувствует себя гораздо более уверенно. Есть еще один способ, который и самоволкой-то назвать трудно. Солдат просто просит (выменивает или "выциганивает" другим способом) у офицера "увольняшку" и выходит за ворота части уже на совершенно законных основаниях. Существуют, однако, и не входящие в эту классификацию способы. Так, например, наш каптер Алико К. обажал ходить в самоволку в лейтенантском мундире. Гораздо проще вырываться за КПП водителям командирских машин. Сел да поехал, куда тебе надо. Ваишники только честь отдают на перекрестках. Цели самоволок могут быть асолютно различными - от "прорыва" на почту, чтобы лично послать домой телеграмму, с просьбой о скорейшей выселке денег, до визита к некоей весьма близко знакомой даме, Самоволки бывают дневные и ночные. Естественно, ночные - строго к "бабам-с". В пяти километрах от наших казарм находились общежития швейной фабрики. Каждую ночь туда двигалась достаточно многочисленная процессия, которая каждое утро к подъему той же дорогой возвращалась обратно.