– Когда ты все успеваешь, ба? – спросила Татьяна.

Зинаида Павловна взглянула на внучку и усмехнулась:

– Я всю жизнь встаю в шесть утра. А как известно, кто рано встает – тому Бог дает. Вот мне и даются силы.

– Объясни это Маше! – рассмеялась Татьяна. – Она у нас любит дрыхнуть до обеда, а потом удивляется, что всюду опаздывает.

– Маша послушает, как же! – недовольно вздохнула Зинаида Павловна. – Не хочется брюзжать, но скажу: в нынешней молодежи слишком много расхлябанности и лени. Все бы им на диванах лежать да птифуры с кремом кушать. Изнеженные, слабые, тьфу!

Татьяна не спорит с бабушкой – она знает, что та имеет право на эти слова. У нее была необычайно сложная жизнь с чередой трагедий и столько потерь и утрат! Это про ее поколение сказано:

За месяц до войны, будучи совсем юной девушкой, она уехала из Петербурга в геолого-разведочную экспедицию в Казахстан, откуда уже не смогла попасть домой, где остались мать и братья. Вернувшись после войны, никого из близких Зинаида Павловна не застала. Вся ее семья погибла в блокаду. На месте дома – воронка, где могилы родных – неизвестно. «Своих не знаю берегов…» Надо было как-то жить дальше… После войны вышла замуж. Мужа любила, но прожила с ним недолго – его репрессировали по политической статье. Он умер в лагере. «Суровая эпоха…» Замуж больше не вышла. Растила сына, много работала. Восемь лет назад похоронила сына и любимую невестку. И никогда – жалоб, слез, претензий ни к мирозданию вообще, ни к отдельным его представителям в частности.

На фоне бабушкиной жизни собственные проблемы и беды кажутся Татьяне мелкими. Если она позволяет себе распуститься, захандрить, Зинаида Павловна тут же ее совестит. Увещевания любимой бабки действуют как холодный душ – быстро приводят в чувство. Татьяна вообще считает, что люди той, ушедшей, эпохи были лучше, честнее, сильнее, великодушнее, не жаловались, не хныкали, отдавали жизни за идею. А теперь масштаб стал мельче, что ли? Нынешнему человеку на ногу наступят, так он на всю вселенную развопится. Как говорит бабушка, иронизируя над внуками: «Все-то вам, ребятки, трагизм везде мерещится. Нет конфетки к чаю – уже и горе!»

Татьяна выглянула в окно. На яблоне чирикала смешная птичка с желтым хохолком. Ветер качал огромный куст сирени, отчего он казался живым и радостным. Для Татьяны этот дом и сад как шкаф для чеховского героя – родина. Да, если бы ее спросили, что она связывает с понятием «родина», она бы мгновенно ответила: «Дом в Березовке». Ей часто кажется, что родители ходят по саду, смотрят в окна. Они здесь, рядом. Восемь лет прошло, как их нет, – целая вечность… Когда умерла мама, вот так же цвела сирень, и смерть в конце мая, когда благоухают сады и все готовится к жизни, казалась противоестественной. Наверное, умирать нужно осенью, в октябре, на рассвете – улетать птицей в стылый рассвет. Как умер отец… Пережив мать на несколько месяцев. Получилось как в сказке – они любили друг друга и умерли вместе. Для их детей, впрочем, сказка оказалась страшной. У мамы – рак, а отец не смог жить без нее и умер от инфаркта.

Маша тогда была совсем маленькая, кричала на похоронах отца: «Мы станем звонить им, каждый день станем звонить». После похорон девочку долго отхаживали, три месяца она болела. Потом случилось несчастье с Полиной: получив травму, она ушла из балета. Тяжелые выдались времена… Татьяна черпала мужество в бабушке, в ее присутствии стыдно было распускаться. Они тогда особенно сблизились, объединенные горем и общими заботами, много разговаривали. Бабушка Зинаида рассказывала внучке о своей жизни, о том, как пришла к вере, убеждала, что Бог испытывает нас, посылая испытания. Христианство бабушки представлялось Татьяне живым – в нем были нежность, юмор, сострадание, любовь, радость и вместе с тем суровость и стоицизм, что-то настоящее, как сама жизнь.

Климов курил в беседке, когда к нему подошел Андрей.

– Старик, давай начистоту… Если я начну ухаживать за Леной, ты не будешь против?

Климов расхохотался:

– Я? Против? Да что ты! «Отцвели уж давно хризантемы в саду». Все нормально. Но вообще, если между нами… Насчет Лены Лаптевой… Не советую! Демоническая женщина!

– В смысле?

– Сказать прямо? Ну, изволь – она тебя съест и не подавится!

– Я что, десерт? – обиделся Андрей.

Климов вздохнул:

– Поступай как хочешь!

Лена уже садилась в машину, собираясь уезжать, когда к ней подошел Андрей и робко попросил остаться на день рождения.

Она усмехнулась:

– Зачем мне оставаться, когда меня здесь терпеть не могут?!

– Они просто не знают вас!

Андрей чувствовал смущение перед этой красавицей и готов был на все, чтобы остановить ее.

Лена взглянула на молодого человека внимательно, словно увидела его в первый раз: немного старомодный и смешной, рыхловатый, пожалуй – трогательный… Ему запросто может быть и двадцать пять, и на десять лет больше – у таких людей сложно определить возраст. Хотя, если он ровесник Климова, ему около тридцати. Надо же – смущается, краснеет! Где сейчас встретишь смущающихся мужчин? И разговаривает так, будто боится ее обидеть. Одет небрежно – невыразительная рубашка, мешковатые брюки… Куда ему до франтоватого Климова! Да, определенно, с ее бывшим мужем они совершенные антиподы… И однако же – лучшие друзья?!

Она улыбнулась:

– Значит, вы лично приглашаете меня?

– Да! Вы будете моей гостьей! – Андрей засиял от счастья. – Я уступлю вам свою комнату!

– Хорошо, я останусь. – Кокетливая улыбка и нежный вздох. – Ради вас, Андрей!

Полина проснулась по обыкновению рано. Данилов еще спал, по-детски раскинув руки. Она подошла к окну. День обещал быть теплым.

– С добрым утром! – поднял голову Иван. – Не спится?

– Да… А ты спи.

Данилов улыбнулся жене и снова закрыл глаза.

Полина вышла в сад. Она любила встать рано и сделать зарядку на улице, вспоминая балетное прошлое. Сегодняшнее утро Полина начала с привычной разминки.

– Ты очень гибкая! – заметил Климов.

От неожиданности она вздрогнула.

– Чего ты шляешься в такую рань?

– Я всегда встаю в это время. – Климов пожал плечами. – Многолетняя привычка.

– Подглядывать тоже привычка?!

– Прости, не мог отказать себе в удовольствии. Полюбовался. Прямо-таки балет Большого театра!

– Вагановское! – хмуро сказала Полина.

– Да ну? Ты балерина?

– В прошлом.

– Почему в прошлом?

– Потому что травма, потому что не повезло, потому что так сложились обстоятельства. Понятно?

Он улыбнулся:

– Вполне. Как спалось?

Она промолчала.

– А что супруг? Почивает?

Полина съехидничала:

– А твоя жена?

Он и бровью не повел.

– Понятия не имею. Она спит в комнате Андрея. Идем на реку?

У Полины екнуло в груди.

– Зачем?

– Купаться!

Он взял ее за руку и повел за собой.

На берегу Климов разделся. Она украдкой оглядела героя и оценила его атлетическое сложение.

Он попробовал воду босой ногой:

– Теплая! Идем!

Она смутилась:

– У меня нет купальника.

– Можешь не стесняться – все самое интересное я уже видел!

– Не надо пошлостей! Я этого не люблю!

– Правильно! Я сам не люблю!

Он расстегнул молнию на платье Полины, снял его. Минуту они стояли друг против друга. Что-то невыразимо эротичное было в этой сцене.

«Что со мной происходит, с ума я сошла, не иначе…» – охнула Полина и побежала к воде.

Она плыла, рассекая волны. Климов оказался прекрасным пловцом и оставил Полину далеко позади. Потом вернулся, подплыл к ней и вдруг – она даже опомниться не успела – коснулся в воде ее груди, прижал к себе. Полина перестала плыть, доверившись ему. Обхватила Климова за шею. Их губы встретились…