У костра стучали топором. Негромко пели:

В палатку заглянул и влез Серега.

— Ты что? — удивился он. — Спишь? А я сегодня всю ночь у костра буду. Рассвет в горах встречать. Семен говорит, рассветы в горах красивые.

Семен… Вот из-за кого Гере сейчас был не мил весь свет. Ведь Гера считал Семена Кипреева предателем и жалобщиком. Писал разные глупые фразочки да еще хвастался: «Я это сделал, я!». А Семен-то ни в чем не виноват. Толстый Макс, чтобы оградить себя от Геркиного подозрения, бросил черную тень на девятиклассника-чемпиона. И в походе тоже не давал покоя. Эх, да что там! Гера перемахнул через Серегу и выскочил из палатки.

Толстый Макс сидел у костра. Он был, как всегда, в соломенной шляпе, надвинутой на брови. Гера вихрем подлетел к нему и с размаху двинул кулаком по шляпе. Она налезла на швидьковскую голову до самого носа.

— М-мы, — замотал Швидько головой, ухватившись за шляпу обеими руками и сдирая ее. А Гера размахнулся и стукнул еще раз. Макс задрыгал ногами и повалился на землю. Гера услышал:

— Брось, Гусельников! — рядом стоял Семен. — Не стоит связываться, — сказал он и положил руку на Герино плечо.

Швидько, поднявшись с земли, юркнул в кусты.

— Да он же! — выкрикнул Гера.

— Знаю, — кивнул Семен и, как и тогда, на улице, повел Геру в сторону от ребят.

Гера оглянулся и сказал с досадой:

— И еще с нами в поход идет!

— А пускай идет, — ответил Семен. — Под солнцем, брат, разные люди ходят. Об этом еще Маяковский писал. А походы для всех полезны. Солнышко-то у человека всю дурь выжигает. Вот и он… Исправится. Слышал, как Лидия Егоровна сказала: «Надеюсь». А она зря не скажет. Так что все будет в порядке, Герман Гусельников. Порядок и полный вперед! Согласен?

Утром, выйдя из палатки, Гера увидел Толстого Макса. Тот сидел перед палаткой. Гера подумал, что сейчас Макс рассчитается за вчерашнее — он же в два раза сильнее, ему легче легкого навешать Гусельникову крепких оплеух. Но Толстый Макс отодвинулся и, вскинув голову, с опаской сказал: «Но, но!» Он боялся! Швидько боялся Гусельникова.

И Гера, проходя мимо, показал ему кулак.

— Гусь! — закричал издали Серега Кульков. — А я видел восход солнца. Красотища!

— Как? — удивился Семен, тоже только что появившийся из своей палатки. — Ты не спал всю ночь?

— Всю напролет! — весело похвастался Кулек-Малек.

— Да как же ты теперь выдержишь? — воскликнул Семен. — Ведь нам сегодня через перевал.

— Выдержу! — уверил Серега. Да, сегодня — перевал.

Вот и наступил день, когда они пройдут через самую высокую точку своего маршрута на Кавказском хребте.

Какой он, этот перевал? Гера представлял его высоченным пиком, на который надо карабкаться чуть ли не ползком. И, конечно, ни за что не заберешься, если не поддержит дружеская рука, как на эмблеме, придуманной Коноплевой.

Туристов, как и обычно после ночевок, провожали в путь все жители Принавислы — Арут, его жена, мать-старушка и ребятишки. На прощание все постояли у могилы проводника. Швидько сфотографировал ребят вместе с Маркарьянами. А Гера сказал Мувриковой:

— Запиши подробно, что рассказывал Арут, потом тоже в альбом впишем.

Она ответила:

— Давно сделано. Не забывай про свои стойки.

Ядовитая все-таки девчонка, ничего не скажешь! Когда вышли из Принавислы и ступили на тропу, путь преградила речка, не знающая отдыха ни днем ни ночью. Через сотню метров она изогнулась и опять легла под ноги. Так, пока шли по лесу, речка то отклонялась в сторону, то опять показывала очередной брод.

— Сто тысяч бродиков, — пошутил Серега.

— Эх, все равно! — шутливо повторяли ребята полюбившиеся слова учительницы и шлепали прямо по воде. Летели холодные брызги, темнела взбаламученная река. Но вода быстро уносила мелкую, потревоженную ногами со дна гальку, и не успевал замыкающий в цепочке Семен дойти до ближайших прибрежных кустов, как речка за его спиной бежала по-прежнему чистая и прозрачная. Наконец она исчезла, и Лидия Егоровна остановила отряд.

— Сейчас, — сказала она, — начнется перевал.

Они стояли в густом лесу. Огромные буки росли со всех сторон. А на небольшой вытоптанной площадке чернело заброшенное кострище. Тут стоял вкопанный в землю столбик. На срезе его была выжжена цифра «96». И чуть пониже огромным гвоздем приколочена мохнатая звериная шкура.

— Что это? — заинтересовались ребята. — Медвежья шкура?

— Нет, шкура енотовидной собаки, — объяснила учительница. — Водятся такие в Кавказских горах.

Ребята, конечно, начали щупать шерсть — жесткая, грубая…

— А зачем она здесь? — спросила Абрикосова.

— Так ведь столбик-то путеводный, — ответила учительница. — Видите: тропа раздваивается. Влево пойдешь — на Новоматвеевку, вправо — на Карабчанку.

Гера подумал, что они влево пойдут немедленно. Но Лидия Егоровна подошла к столбу и вытащила из расщелины листки, сложенные, как записки. Их оставили здесь туристы, которые проходили раньше. Лидия Егоровна прочитала:

— «Идем отлично! Настроение бодрое. Шлем всем привет. Туристы Кореновска». «Привет от ленинградцев!» — было в другой записке. И еще: «От горьковчан». «От ростовских туристов».

Записки скопились со времени последнего дождя. Одна, с расплывшимися буквами, была оставлена туристской группой 28-й краснодарской школы — прошли, должно быть, в самый дождь, потому что написали: «Держимся стойко! Не пугают нас переходы через реку, перевал, плохая погода и здешняя грязюка. До моря дойдем обязательно. Желаем вам того же». И на обороте этой записки уже другим почерком: «Привет от сибиряков. Желаем хорошей погоды. До встречи у моря, друзья!»

До встречи у моря… Гера слушал, как Лидия Егоровна читает записки, и ему казалось, что с ним говорят те, кто побывал здесь. Со всех концов — с севера, с Волги, из Сибири, с Урала — приезжают люди, чтобы пройти через Кавказский хребет. И словно эстафету передают они друг другу у этого столбика в глухом лесу. Идут, разделенные лесами, бродами, временем, сегодня одни, через день или через месяц другие, а на этом месте будто сходятся все вместе, как дружная семья, и, присев на сухие, давно поваленные деревья, обмениваются словами привета:

— До встречи у моря!

Оставили, конечно, записку и наши туристы. Сочиняли коллективно, писала Альбина — получилось даже стихами:

Подъем начался сразу от столбика «96». Тропа полезла вверх, извиваясь в зеленой траве. Идти стало трудно. Немного погодя Лидия Егоровна сделала привал. Сбросили рюкзаки, повалились на них.

— Вот это да! — воскликнул Дроздик. — Долго еще так будет?

Вожатая засмеялась:

— Уже выдохся? Это же только начало.

— Пошли, пошли, — завопил Кулек-Малек. — «Осилим любой подъем!» — повторил он строчку из оставленной у столбика записки и вскинул мешок на плечи.

Минут двадцать снова взбирались на очень крутую гору. Со всех уже лил пот. Хорошо еще, что кроны деревьев здесь сплелись плотно и защищали от солнца.

— Теперь-то уж, наверное, подъемник закончился, — выразил надежду Толстый Макс, когда опять присели отдохнуть.

— А это и есть перевал? — спросила Абрикосова.

— Перевал дальше, — ответила учительница. — Вперед!

В высоченном буковом лесу было тихо, только с высоты, от самых верхушек доносился ровный рокот, будто текла где-то поблизости речка, хотя на самом деле никакой речки уже не было — она давно осталась внизу. Стволы старых деревьев с черными крапинками стояли неподвижно, а между ними — то тут то там — росли тонкие деревца с нежными листочками. Сквозь зеленую дымку их прозрачной одежды лес просматривался далеко вперед, и от этого казался голым, раздетым, да и земля почти голая, нет на ней травы, только прошлогодние сухие листья.