— Почему он где-то ходит, а на занятиях в школе отсутствует? — продолжала она допытываться у меня, будто я колдун, который все знает. — Я только что из школы, там все отстающие собрались. И Людмила Сергеевна про Черданцева спрашивала.

— А ты что в школе делала? — спросил я подозрительно. Мне было совсем безразлично, что она там делала, но я не забыл, как она назвала меня троглодитом, и подумал: «Может, поймаю на чем-нибудь и тоже высмею».

Она ответила:

— Ходила записываться. Я теперь буду учиться в вашей школе. И в вашем классе. Мне девочки посоветовали познакомиться с Людмилой Сергеевной. Вот я и познакомилась.

Фу-ты, ну-ты! Будто взрослая — она «познакомилась»! Еще с того дня, когда Люська приехала, я заметил, что она рассуждает, словно ей не двенадцать лет, а двадцать пять. Но сказать мне было нечего. Я только фыркнул. А она опять:

— Скажи, почему Черданцев всегда такой хмурый?

— А вот ты и развесели его, — сказал я.

— Неостроумно! — пожала она плечами.

— А ты хочешь, чтоб троглодит остроумным был? — нашелся я и обрадовался: здорово поддел!

Она рассмеялась:

— Обиделся, чудак-варяг? — И тут как хлопнет меня рукой по плечу. — «Сила — Победа!» — И пошла.

Я так и остался на месте с разинутым ртом.

Я все думаю про Люську. И когда пришел домой, думал. И вот теперь, когда записываю.

На крыльце — дед с книжкой. За последнее время он стал очень въедливым. Ушел с весны на пенсию и сначала радовался: отдыхаю! А прошло две недели — заскучал. Начал читать книгу о вкусной и здоровой пище и надоедать маме разными советами, как варить кушанья по-грузински да по-узбекски. Она взмолилась:

— Перестаньте, папа, из меня ученого кулинара делать. Мне и по-русски некогда.

Тогда он заскучал еще сильнее и пошел на завод.

На заводе у нас работают все — мой батька, брат Леха и с Овраженской улицы у многих ребят отцы и братья. Мы так и называем — наш завод. Делают на нем токарные станки. И в школе есть станки нашего завода, в мастерской. Ну, так вот, после того как дед вернулся с завода, он два дня сидел молча, ни с кем не разговаривал. Потом принес новую книгу: «Воспитание подростков в семье». И теперь привязывается ко мне: то делаю не так, другое. Как будто я виноват, что он вышел на пенсию.

Я отдал маме хлеб и сдачу. И сразу — в комнату, к тумбочке, к зеленой тетрадке. Но это ведь просто беда — сколько в доме людей! Если не дед, так мама, не мама, так отец или Леха, ну, обязательно кто-нибудь заприметит, как я записываю. Конечно, ничего особенного в этом нет, но не хочется, чтоб видели. Почему, и сам не знаю. Я завернул тетрадку в газету, взял ручку, а для отвода глаз книжку. И полез на чердак. Мама спросила:

— Куда еще?

— Читать, — помахал я книжкой. И поспешил скрыться.

Я частенько спасаюсь здесь.

Книжку-то я и вправду читаю. Притом очень интересную — «Кратер Эршота». Про геологов. Как провалились они в пропасть, а оказалось, что это не пропасть, а кратер вулкана. И там они встретили человека, который попал туда еще тридцать лет назад и жил среди красивой природы. И еще там были мамонты. Я как раз дошел до мамонтов. Очень хотелось узнать, что будет дальше. Но я не стал читать, а раскрыл тетрадку.

Я хорошо запомнил тот день, когда приехала Люська. Мы, все ребята, сидели на бревнах. И девчонки с нами — Вика Жигалова и Маша-Рева. Была сильная жара. Бегать совсем не хотелось, вот мы и сидели распаренные в тени деревьев. Вдруг видим: идет по улице старушка, полная такая, в темно-коричневом платье, в черной соломенной шляпе. В одной руке сетку со свертками несет, другой пот с лица платком вытирает.

А сзади старушки шагает большеглазая девчонка в панамке. Несет чемодан. Пыхтит, на сторону гнется, тоже вспотела вся, руку то и дело меняет, а тащит.

Мы уставились на них, а они подошли вплотную. И старушка спросила:

— Тридцать шестой номер далеко, ребятки?

Маша-Рева вскочила.

— Так это наш! А вы… вы не Кольцовы будете? У нас вам уже квартира побелена.

Старушка засмеялась:

— Ну, если побелена, значит, мы — Кольцовы.

Маша-Рева, как маленькая, захлопала в ладоши, подскочила к девчонке, ухватилась за чемодан, затараторила:

— Давай помогу. Вот наш дом. Мы в той половине живем, вам в этой. Пойдемте, я провожу.

— Проводи, проводи, — улыбнулась старушка. — Тебя как зовут?

— Маша.

— Ну, веди, Машенька.

Они пошли, а мы остались на бревнах, смотрели им вслед. Потом Вика Жигалова отвернулась и сказала:

— Задавака. — Это про девчонку.

Назар Цыпкин сразу поддакнул:

— Факт! — Он что-то за последнее время все Жигаловой поддакивает.

Мне, девчонка тоже не понравилась: худющая, и шея, как гвоздь, из платья торчит, черные волосы из-под панамки вниз, как проволока. А глаза серые и очень большие. Даже ненормально, по-моему, иметь такие глаза.

В общем, все согласились, что она задавака. Только овраженский Гошка, мой тезка, у которого отец инвалид, заспорил:

— И ничего не задавака!

Ему никто не ответил. Очень пекло солнце — даже лишнее слово произносить было лень.

А потом эта приезжая девчонка вышла и сказала, как ее зовут. Вика-Жига с важным видом начала выспрашивать, откуда та приехала. Оказывается, с Севера. Пока только с бабушкой, а мама и папа у нее в какой-то экспедиции. Помолчав, она сказала:

— Красивая у вас улица.

Вика немедленно заспорила:

— И ничего не красивая.

Это она сказала нарочно — мы-то знали: перед нами она всегда улицу защищает. Ведь ее мать, тетя Варя — председатель уличного комитета и следит, чтоб каждый перед своим домом сажал цветы. И вообще, нам свои улицы нравятся. Хотя у нас и овраг. Овраженская прямо в него упирается. И наша, соседняя, Кудряшовская, тоже. По оврагу течет речка Каменушка. А уже на другой стороне, на косогоре, опять продолжается город. Там центр, большие дома, кинотеатры. Отсюда нам все видно как на ладони. А если встать спиной к оврагу, то и с другой стороны увидишь большие дома и подъемные «раны. Там идет стройка, и к нам она приближается — раньше-то эти пятиэтажки и краны были совсем на горизонте.

А на наших улицах домики маленькие, деревянные, за каждым забором деревья, а ставни — у кого синие, у кого голубые. И перед оврагом пустырь, на этом пустыре мы гоняем футбол.

В центр города от нас можно попадать в обход по асфальтированной улице, где ездят автобусы, а можно и прямиком, через овраг: сбежал вниз, поднялся — и ты в городе.

В общем, нам нравится у нас, и Вике-Жиге особенно.

Только она нарочно заспорила тогда с Люськой. Люська же слушала, слушала ее и сказала:

— Живешь, а сама ругаешь. Свою улицу любить надо!

— А ты любила, где жила? — подбоченилась Вика-Жига. У нее такая привычка: делать руки в боки и трясти кудрями-колечками.

— Да, и любила! — ответила Люська.

— А что же уехала?

— Так я не сама. Раз мама с папой.

— Подумаешь! — невпопад сказала Вика.

Овраженский Гошка заступился за приезжую:

— А что — «подумаешь»? Если родители, ты бы сама как? — И вдруг спросил. — А море у вас там есть?

Мой тезка — Главный Овраженский Адмирал. Его медом не корми, а подавай все моряцкое да речное. Он даже голубой цвет называет речным. И мастерит модель парусника — корвет с мотором. И носит широкий ремень с огромным блестящим якорем. Люська посмотрела на него и улыбнулась:

— Тебе какое море надо?

— Обыкновенное, — ответил он.

— А у нас там искусственное. Но оно — как настоящее. Волны трехметровые — и корабли плавают.

— И ты плавала? — с замиранием в голосе спросил Адмирал.

Я понял, что он ее уже зауважал.

— Плавала. А знаешь, что такое рында? — внезапно спросила Люська. Адмирал не знал. Люська не стала его высмеивать, а сказала: — Корабельный колокол. А знаешь, какая длина у эсминца? А если модель под ветер уваливается, что надо делать?