Честно признаться, Майкл вызову был рад, ему весьма не нравилось уже в Москве, где освободившиеся от всяких сдерживающих факторов «дерьмократы» вконец оборзели, совершали грубейшие ошибки, грызлись гнусно и занудливо между собой, бесконечно делили портфели, публично обвиняли друг друга в организации разнообразных подлянок, с экрана ящика для идиотов такие выдавали горбушки, что даже обыватели-телеидиоты, электронные манкурты крутили головами от изумления.

Один Шумейко, свежевыпеченный министр печати и информации, который заявил миллионам телезрителей, что «правды нет и никогда не будет», чего стоил…

Джексону приходилось ужом вертеться, организуя дело так, чтобы и работа по разрушению России продолжалась, и внешне чудовищная сия деятельность выглядела более или менее пристойно: Дяде Сэму и Уолл-стриту приходилось пока считаться с европейскими партнерами.

Но в воздухе крепко пахло керосином, русский народ начинал просыпаться, возникало и непредвиденное обстоятельство: к пробуждению звали русских наиболее умные националы в республиках, больших и малых, они уповали исключительно на духовный потенциал русского народа, призывали соплеменников к воссоединению с Россией.

И хотя служба Майкла в этой стране считалась ответственной и престижной, и бабки платили немыслимые, и имелось в наличии чувство гордости за то, что он лично участвует в ликвидации врага номер один, а все одно хотелось Джексону податься из Москвы куда-нибудь подальше, хотя бы послом в Новую Зеландию или спокойную Канаду, а лучше вообще остаться в родимой колыбели ломехузов — Соединенных Штатах.

Но человек предполагает, а сатана располагает… Джексон знал, кому он служит и даже заикнуться бы не посмел о каких-то собственных пожеланиях. Он принадлежал Ордену Зла — и этим все сказано…

Как было принято, едва самолет приземлился, Джексон прошел через особый проход для V.J.P. и связался по телефону с департаментским шефом.

Условленной фразой тот сообщил Майклу, что советника ждут в Лэнгли, и цероушники прислали за ним машину.

Дело естественное, к тому, что он работает не только на госдепартамент, но и на ЦРУ, Джексон привык, ничего особенного в этом не было, обычная практика в заокеанском оплоте демократии. Ну а того, что у него был третий хозяин, не знал никто. За разглашение подобного рода тайны наказание было ординарным — мгновенная смерть.

Машину Майкл нашел быстро, шикарный лимузин черного цвета, который прислали за ним из ЦРУ, выразив тем самым особые, так сказать, почет и уважение, выделялся на стоянке размерами и некоей мрачной торжественностью, что ли… Мимолетные соображения на этот счет возникли у Джексона, только занятый предстоящим докладом руководству Центрального разведывательного управления Майкл не задержался на этой мысли и уверенно шагнул внутрь лимузина мимо любезно открывшего ему дверь высокого молодого парня-шофера, облаченного в безукоризненный костюм, может быть, излишне просторного покроя ввиду необходимости скрывать под мышкой наплечную кобуру с пистолетом.

Лимузин тронулся со стоянки, Майкл погрузился в размышления, прикидывая, по какой из трех сложившихся у него концепций подать события в России, свидетелем и деятельным участником которых он был.

Задумавшись, советник Первого Лица в бывшей Стране Советов не сразу заметил, что не слышит больше звука работающего мотора, хотя автомобиль не прекратил движения. Конечно, в таких моделях двигатель действовал почти бесшумно, но какие-то звуки он все-таки производил. А тут вдруг полная тишина.

Майкл Джексон взглянул в окошко и увидел… звезды.

Звезды были повсюду.

«И внизу тоже», — механически отметил ошеломленный церэушник, благоразумно не пытаясь даже схватиться за ручку, открывающую дверь наружу.

А что там, снаружи?

На мгновенье Джексону показалось, будто он умер, и тогда Майкл осторожно ощупал себя левой рукой, с леденящим ужасом ожидая, что рука пронижет насквозь его переставшее быть материальным тело.

И, слава сатане, этого не произошло.

Рискуя показаться смешным, если за ним сейчас откуда-то наблюдают, вышколенный рыцарь плаща и кинжала уже допускал и такую возможность, Майкл дотянулся до мочки правого уха и стиснул ее пальцами.

Стало больно.

И тогда Джексон повеселел.

Великий русский князь сидел в тесноватой, но уютной кухне Станислава Гагарина, простецки, по-свойски непринужденно разместившись на ящике с картошкой, на этот раз не дурандинской, как в прошлом году, а из деревни Волково Рузского района Подмосковья: три мешка картошки подарили Папе Стиву родители Тани Павловой.

Выводя эти строки 3 ноября 1993 года в Доме творчества «Переделкино», я вспомнил, что вечером буду есть эту архивкусную картошку, и в который раз мысленно поблагодарил Татьяну и ее папу с мамой.

Но вернемся, как говаривали древние, к нашим баранам, то есть к Вещему Олегу, которого я снова, как недавно в селе Старый Мерчик, угощал чаем с медом.

— К меду на Руси пристрастился, — приговаривал князь Олег, густо намазывая — я грешным делом подумал, не слипнется? — янтарную вкуснятину на краюху белого хлеба. — На острове Рюгене, где был отчий дом нашего с Рюриком родителя, князя племени ругов, отсюда и название острова Рюген, пчелы не водились, и только в Новгороде, а потом в Киеве оценил пользительные свойства меда — поистине бесценного дара, который боги подарили русским людям.

— Но мед распространен не только в России, — заметил я, вспомнив рассказы моего уругвайского друга Алексея Фельдмана о его замечательной пасеке, на которой трудится знаменитая серая русская — опять же! — пчела.

— Верно, — согласился Олег. — Но мёд — истинно русское яство, часть национальной бытовой культуры. Ну да ладно… На тему эту можно говорить часами. Зачем вы так активно призвали кого-нибудь из нас? Совет Зодчих решил временно не тревожить Одинокого Моряка, пусть, дескать, продвинется вперед с романом, да и хлопот издательских у него хватает…

— О Гумилеве и его теории этногенеза хотел потолковать, — признался я. — Потому и роман застопорился… Сомнения имею.

— А в чем сомнения-то? — живо отозвался великий русский князь. — Гениальный провидец, этот Гумилев — да и только. Угадал, понимаешь ты, попал в самую точку, равно как и вы, Станислав Семенович, с ломехузами. От того, что вы со Львом Николаевичем называете одно и то же явление по-разному, суть его не изменяется, отнюдь.

Конечно, книги его я сразу прочитал… Не во всех деталях согласен… Но это скорее личное. Вам известно: не очень лестно отзывается о моей роли ученый, полагает, что летописец Нестор в «Повести временных лет» приукрасил подвиги князя Олега в сражениях с Византией.

— Пожалуй, вы правы, — согласился я с гостем. — На странице 128-й Гумилев делает вывод: «Поводов для восхваления Олега Вещего нет».

Князь вздохнул.

— Читал, читал я эту страницу! — вскричал он, и я почувствовал в его тоне неприкрытую обиду. — Можно подумать, что токмо ради будущей похвалы Гумилева, при всем моем уважении к нему, старался я обезопасить земли едва складывающегося Русского государства от завидущих-загребущих иудео-хазаров, торгующих славянскими рабами по всей Ойкумене… А ежели по совести, то кроме пушкинской строчки «Как ныне сбирается Вещий Олег отмстить неразумным хазарам…» мне в качестве награды боле ничего не надобно.

Да… А начатое мною дело довершили все-таки мой воспитанник Игорь и сын его Святослав.

Но вот не примись мы тогда драться не на жизнь, а на смерть с хазарскими иудеями, ни о какой России и речи быть не могло.

Я подумал, что и мудрый Олег, остававшийся сыном собственного времени, наделал кучу политических ошибок, заключив, например, союз с хазарским царем Иосифом. Откуда ему было ведать, что Хазария была химерой, в которой победила привнесенная ломехузами извне антисистема. Откуда ему, предводителю русов, было знать, что вероломство и предательство собственных союзников суть главная составляющая этнического характера, стереотипы поведения тех, кто считает себя богоизбранным народом.