Может быть, тем и сильны, что терпеливы. Бог терпел и нам велел… А вот про русское словечко не замай помнить надо ломехузам непременно, после яростного клика «Не замай!» и начинается «бессмысленный и беспощадный». Вот и об этом хочется предупредить.

А вам известно, ломехузы, что русское «Ура!» переводится с татарского как «Бей!»? Знайте об этом, пришмандоны…

Есть многое о чем Одинокому Моряку хочется сказать людям. И тем, кто связан с автором кровным родством, русским в первую очередь соотечественникам, и тем, кто относится пусть и не к великорусскому, но славянскому роду, и соседям по Лесу и Степи, с коими дружествуем веками, и козлов европейских предостеречь, а особливо образумить недоразвитых заокеанцев, отрастивших мускулы, но достаточного интеллекта, чтоб встать с нами рядом, в себе не развивших, втемяшить в их самодовольные башки, забитые мечтами о баксах, что Запад есть Запад, а Россия — особая статья, и на хрен нам сдался их образ жизни, пусть африканских негров цивилизуют, если им так уж неймется, лавры миссионерские покоя не дают.

Мы будем жить собственным умом, ума у нас на самостоятельное житье-бытье хватит. И подите вы с лживыми правами человека, с универсальными, уже трачеными молью наживы ценностями на фуй! А так же, пардон за выражение, в задницу…

Обойдемся без вас, господа хорошие, желто-голубые коблы и жопники, духовные импотенты, вырожденцы мутантные…

Наверное, и для того, чтобы сказать вам это, я и взялся написать о пророках, вождях и Станиславе Гагарине.

Ранним утром хилая охрана Московского зоопарка была встревожена истошным ревом, который доносился из клетки с уссурийским тигром.

Собравшись по тревоге у клетки, малый зоопарковый люд — основной костяк приходил на работу позднее — обнаружил хозяина приморской тайги забившимся в угол. Тигр мотал головой, время от времени взревывал, и в рыке его проступали сердитость, жалобное недоумение и некое сожаление по поводу происходящего.

Посередине клетки лежал мертвец.

Когда труп несчастного выволакивали металлическими бограми, снятыми с пожарных щитов, бывший хозяин уссурийского леса с видимым облегчением удовлетворенно мурлыкал, а потом желанно подставлял черные и желтые полосы под струю из брондспойта, которой служители замывали кровь.

Подошедшая милиция отправила в морг неопознанное пока тело — это был плечистый шатен со средней длины волосами и заросшим рыжей щетиной подбородком — и сначала по зоопарку, потом по Красной Пресне, затем и по столице распространилась версия о подпившем хулигане-бомжé, который крепко нароялился некоего пойла-технушки, из технического, значит, спирта, которым алкомафиози травили московских аборигенов, и за неимением постоянного жилья решил потеснить тигра. Но тот уплотнению подвергнуться не захотел и по уссурийской привычке скушал беднягу.

Так полагали все, пардон, почти все, за исключением специалистов, ведущих следствие.

Патологоанатомы и криминалисты с Петровки, а потом и с улицы Огарева, куда по указанию свыше передали тигриное дело, довольно скоро установили, что полосатый кот даже не дотронулся до жертвы.

Человек был расстрелян двумя пулями калибра в девять миллиметров, выпущенными из итальянского револьвера марки «Чемпион». Одна из них беспрепятственно пронизала головной мозг, оставив в черепе два отверстия и, видимо, находилась теперь там, где беднягу застрелили.

Вторая перебила левое ребро, пронзила сердце и застряла — не хватило убойной силы — в позвоночнике потерпевшего, так сказать.

Это из судебно-медицинского заключения о причинах смерти. Куда больше говорила информация о множественных следах жестоких пыток, которым подвергали беднягу.

Характерные следы раскаленного утюга на груди и брюшине, синяки от ушибов практически по всему телу, опаленные волосы на лобке и вздувшиеся чудовищные волдыри на пенисе и яичках — наверняка их жгли паяльной лампой.

Химики-аналитики нашли в крови жертвы огромное количество наркотических средств, и сведения об этом вкупе со следами уколов на обеих руках позволяли предположить, что неизвестный из тигриной клетки подвергался психотропному воздействию, имевшему целью сломить его психику и заставить говорить.

Некоторое время убитый считался неизвестным, и милиция собиралась уже обратиться к общественности через московский канал ТВ, но поздним часом в дежурной части сто первого отделения милиции раздался звонок.

— Ментовка? — спросил невнятный и гнусоватый мужской голос — дабы слышали его таким необходимо зажать двумя пальцами нос. — Слышь, начальник… У меня есть, что сказать тебе про того хмыря…

— Какого еще хмыря? — сурово спросил дежурный: голос звонившего ему активно не нравился.

— Который у тигра в клетке… Желаете иметь на него опознанку? Пиши, гражданин начальник… Вовиком его зовут, а кликуха — Полковник. Остальное ваше ментовское дело. Разбирайтесь сами… Козлы!

Вовик, он же Полковник, он же Владимир Иванович Павлодарский, он же Антон Федорович Литин, он же Мелентий Иринархович Федотов — звали крутого лидера Ваковской преступной группировки, наводившей шорох на Подмосковье и примыкавшие к нему районы первопрестольной.

…Труп в клетке с уссурийским тигром оказался именно тем роковым обстоятельством, которое взорвало хрупкое равновесие, сложившееся в российском обществе.

От изуродованного жестокими пытками бандита Вовика, ухитрившегося ни разу не столкнуться по-серьезному с законом — Вовик был из новой волны, дитя Смутного Времени, когда многое дозволялось, от обожженного паяльной лампой тела потянулась такая цепочка, что те, кого это так или иначе касалось, попытались похоронить эту историю, спрятать концы в воду.

Только огласка уже состоялась.

Не разобравшись, кто и что за этим курьезным трупом в зоопарке стоит, желто-голубая пресса, попцовское и брагинское радио и телевидение на все лады обсасывали жуткую сенсацию, а когда им недвусмысленно велели заткнуться, было уже поздно: за бедолагу Вовика взялись оппозиционные средства массовой информации.

Их было немного, но средства эти были — «Советская Россия», «День», «Правда», «Юридическая газета» славного Олега Финько, «Русский собор», «Литературная Россия», «Молния», «Борьба», «Русский пульс» и питерская «Народная правда».

У ряда этих газет были собственные службы безопасности и разведки, добывающие необходимую информацию.

И довольно скоро стало известно, что несчастный Вовик попал под жернова случайно, хотя преступный бизнес, которым занимался баковский предводитель перестроечных бандитов, сыграл роковую роль.

Вовик с парнями наехал на скромную торговую точку в городе Одинцово, слупил с хозяина «комка» монету и в тот же день был круто взят профессионалами неизвестной конторы, в почерке которой милиция не просматривалась, это точно…

Каким-то образом стало известно, что Вовик сунулся в запретное место, задел, сам о том не ведая, некие серьезные интересы, далеко выходящие за пределы торговли импортным товаром и лежалым маргарином с кофе, срок хранения которых давным-давно истек по заграничным нормам.

«Комок», кстати, на который наехал Вовик, немедленно закрылся, а хозяин исчез в неизвестном направлении, хотя некая личная его записка, будто он отправился в Турцию за грузом гнилых кожаных курток, фигурировала в ставшем уже многотомным деле об изувеченном трупе в тигриной клетке.

«Казарменный коммунизм» Нечаева и грубый коммунизм Иосифа Сталина.

Эту фразу я записал в роман случайно, когда рано утром 23 августа 1993 года пытался развить и продолжить историю рокового Вовика.

Утро было тихим и солнечным. Сестра Людмила и зять Кустов, с которым я крепко вчера поспорил на политические темы, еще спали. Дрыхли и приехавшие вчера Миша, мой племяш, с женою Людмилой и сыном Антоном. Только я уже бодрствовал, пытался резко продвинуться с романом, но дело шло туго, лихости не возникало, я тихо злился, выходил в сад, любовался поднимающимся солнцем, возвращался в кухню и читал книгу о декабристе Якушкине, заглядывал в «Таис Афинскую» Ивана Ефремова, но понимая, что я писатель, а не читатель, снова припадал к бумаге и двигал-двигал злосчастную главу, а глава брыкалась, норовила сбросить меня из сюжетного седла, только упрямства мне занимать не приходится, хотя я понимал, что не пишется и по причине цыганского табора, который возник от сосредоточения в одной по сути комнате пятерых взрослых и пацана, к которому особой симпатии я не испытывал, увы…