— Вы сказали — «взрывах»?

— Да. Ранним утром раздался второй взрыв. Он обрушил своды туннеля на головы удирающих из Понтийска гитлеровцев. Взрыв был такой силы, что туннель перестал существовать вовсе. В момент взрыва в горе проходил воинский эшелон с фашистами. Все вагоны, набитые гитлеровцами, так и остались в Лысой Голове навечно. После освобождения города туннель не взялись даже восстанавливать, это оказалось нецелесообразным, и дорогу пустили по поверхности Лысой Головы.

— Ну, а остальные четверо?

— Поначалу их было семеро. После взрыва они долго и тщетно искали выход на поверхность. Вскоре стало трудно дышать. Люди совсем отчаялись увидеть когда-нибудь белый свет, и вдруг раздался второй взрыв. Когда оглушенные партизаны пришли в себя, то почувствовали приток свежего воздуха. Значит, решили партизаны, где-то образовался новый ход. Так и было, ход отыскали и через него выбрались к жизни. Но теперь их оставалось только четверо. Трое партизан остались под грудой камней. Такие вот дела…

— И это все, кто спасся?

— Нет. Я знаю одного коренного понтийца, тоже спасшегося из катакомб. У него есть сведения, что кое-кто выбрался в других местах. Но он был контужен во время первого взрыва и помнит все весьма смутно. Рассказывает, что его все время кто-то тащил на себе, вроде бы его дружок по отряду и сосед по улице, оба они были рыбаками, но друг его числится без вести пропавшим.

— А руководство отряда?

— Вроде бы все погибли. Правда, совсем недавно я узнал, что в Понтийске со времен войны остался еще один человек, кажется, он был заброшен в катакомбы с Большой земли и ведал у партизан разведслужбой. Он был тяжело ранен при освобождении города, по ранению демобилизован и остался в Понтийске. Мне не было известно, где находился этот человек во время взрыва — в катакомбах или в городе, и я написал ему письмо с просьбой посетить музей. Он заходил однажды, но очень торопился, обещал зайти еще и вот не зашел до сих пор.

— Как его зовут?

— Миронов. Сергей Николаевич Миронов.

— Он не придет к вам больше, — сказал Леденев. — Миронов погиб.

— Как «погиб»? — вскричал директор музея. — Но ведь…

— Несколько дней тому назад Сергей Николаевич Миронов погиб. Несчастный случай.

— Да… Как же так? А я надеялся с его помощью прояснить кое-какие детали, — сказал директор. — Оборвалась еще одна ниточка. И человека жалко. Он был такой веселый, жизнерадостный.

— Жалко, — согласился Леденев. — Я тоже его знал, Юрий Иванович. Но мне кажется, что я смогу вам помочь. В ответ на вашу любезность, с какой вы позволили мне ознакомиться с музейными документами, я, по-видимому, найду для вас человека, который кое-что добавит к раскрытию тайны катакомб Лысой Головы.

— Буду вам весьма признателен. У меня при высадке десанта в Понтийске погиб отец, старший лейтенант морской пехоты Гавриков, его имя есть на мраморной плите у братской могилы. Иван Яковлевич Гавриков. Потому-то все, что связано с освобождением города, — для меня кровное дело в самом буквальном смысле, — сказал директор. — Буду рад любой информации. А к нам вы можете приходить прямо с утра. Папки с документами я для вас отложу. Можете завтра прямо и приступать.

— И верно, сейчас уже поздновато.

— Да я и не заметил, как прошло время. Тогда — с утра. Хорошо?

— Договорились, — сказал Юрий Алексеевич. — Утром я буду у вас.

Уже на улице Леденев подумал, что одним музеем ему не обойтись. Рассказ о взрывах привлек внимание Юрия Алексеевича. Допустим, думал он, туннель взорвали наши саперы. Но известно, что он рухнул, когда десант еще не добрался до Лысой Головы, не перерезал восточную дорогу. Туннель взорвали партизаны? Но как быть с первым взрывом, закрывшим партизанам выход на поверхность? Судя по всему, этот взрыв явился для отряда «Красное Знамя» полной неожиданностью. Кто и как опередил партизан? И если весь отряд погиб, кем тогда взорван железнодорожный туннель?

«Погоди, — сказал себе Леденев, — это само по себе интересно и загадочно, но какое отношение ко всему этому имеет Миронов и его не менее загадочная смерть?»

В санаторий Юрий Алексеевич шел пешком. Солнце медленно шло к горизонту, его лучи вызолотили спокойное море.

Улицы Понтийска были заполнены людьми. Приближался вечер, и многочисленные курортники и туристы спешили покинуть пляжи, приготовиться к вечеру. Загорелые до черноты старожилы и смущающиеся белой кожи новички обтекали Юрия Алексеевича со всех сторон, а он шел, погруженный в мысли, иногда спохватываясь, что приехал сюда вовсе не затем, чтобы ломать голову над загадками, ругался про себя, но теперь уже пойти на попятный никак не мог.

«Конечно, связь есть, — думал Леденев. — Какая — мне еще неясно. Но Миронов был в катакомбах. Надо уточнить, при каких обстоятельствах его подобрали санитары, и где подобрали, в каком месте. Потом поинтересоваться историей подполья в городском комитете партии. Не мешает заглянуть и к коллегам из Понтийского управления госбезопасности. Операцию делала Миронову его будущая жена. Зайду к Елене Федоровне. Она, наверно, пришла немного в себя. Посмотрю, как жил Миронов, с детьми познакомлюсь. И вот еще что. В Балацкую бухту поеду, к этому курнаковскому дядьке-водолазу. Федор неспроста сказал, что Панас Григорьевич знает подводный ход в катакомбы и бывал там, ходил к партизанам. А вот музейный директор про Гордиенко ничего не знает. Нет, туда ехать надо обязательно…»

В вестибюле санатория к Леденеву подбежала Зоя.

— Ой, — сказала она, — вот и вы! А там сосед ваш, полковник Ковтун, все переживает, где вы, спрашивал. Я уж ему трижды растолковывала, что вы со мной на «Ракете» ехали и в городе задержались…

Со ступенек лестницы на них смотрел сумрачный Зоин летчик. Когда Леденев проходил мимо него, то не удержался и весело подмигнул ему. Но капитан, продолжая хмуриться, отвернулся.

Иван Никитич Ковтун сидел на краешке аккуратно заправленной койки и читал книгу. Увидев Леденева, он захлопнул книгу и встал.

— Фу, — сказал он. — Наконец! Явился, пропащая душа… Я уж тут сам не свой…

— А что со мной сделается?

— Мало ли что… Заставил старика волноваться…

— Да нет, — сказал Леденев, — ничего не случилось.

— Ну, что нового, мистер Холмс? — уже спокойным тоном спросил психиатр у Юрия Алексеевича.

— Ничего, дорогой Ватсон, — в тон доктору ответил Леденев, — пока топчемся на месте. Сплошные окружности, как говорится, вокруг да около и ни одного зигзага, не за что зацепиться. Хотя нутром чую: тут что-то есть…

— Что ж, нутро — это не последнее дело в детективной деятельности, — сказал Ковтун.

Глухие удары металла о камень. Еще, еще раз.

Звуки доносились из темного отверстия, пробитого в стене небольшой пещеры. Пещера была освещена скупым светом фонаря «летучая мышь», он стоял в углублении, выдолбленном сбоку от отверстия. Рядом сидел Панас Гордиенко.

Удары стихли. Старший лейтенант шевельнулся и тронул лежавший на его коленях конец троса. Трос дернулся, Гордиенко встал перед отверстием, поплевал на ладони и принялся выбирать трос.

Вскоре показался металлический короб, наполненный выбранной из шурфа породой. Гордиенко отнес его в дальний угол пещеры, уже засыпанный битым камнем, и опрокинул.

Когда он вернулся к отверстию, оттуда показалась голова Клименко.

— Все, Панас, — сказал он, — готово… Можно закладывать взрывчатку.

Клименко принялся очищать одежду, хлопал руками по брюкам и куртке и окутался облаком белой каменной пыли.

— Что делаешь, бисов сын?! — вскричал Гордиенко. — Чи не понимаешь, шо эта каменюка так в нас въелась, что ее неделю надо выколачивать? Не пыли, дорогой товарищ, и так дышать нечем…

Клименко рассмеялся и сел под «летучей мышью».

— Закурить бы, старлейт, — сказал он. — Махорочки бы, моршанской…

— Не трави души, Николай Петрович, у меня аж уши завяли — так курить охота… Да нельзя здесь, сам знаешь, не та вентиляция, браток… Значит, говоришь, отбой шахтерской доле?