И она разрыдалась.

Дрисс встал и обнял Карину. Он нежно гладил ее по голове. Ее рыдания слишком походили на нервный срыв. Жасмин подошла к ней, опустилась на колени и взяла в свои руки ладони Карины. Кадер сидел неподвижно, опершись локтями на стол. Он мучительно затягивался сигаретой с наркотиком. Глаза у него были совершенно пустые.

У меня закружилась голова. Сердце было готово вырваться из груди. Нет, быть этого не может! Меня заставила вздрогнуть одна фраза Карины. Она говорила о Тони в прошедшем времени.

— Ну и где же Тони?

Кадер поднялся, как автомат. Карина, Жасмин и Дрисс смотрели на него. Кадер распахнул балконную дверь. Я встал и подошел ближе. Тони лежал на плиточном полу. Мертвый!

— Мы собирались тебе позвонить, разумеется.

Глава четырнадцатая,

в которой предпочтительнее быть живым в аду, чем мертвым в раю

Молодые люди были на пределе. Теперь, когда труп Тони снова оказался у них перед глазами, они совершенно расклеились. Карина продолжала рыдать. Сначала Жасмин, потом Дрисс тоже расплакались. Кадер, похоже, совсем сломался. От гашиша и виски ему не стало легче. Всякий раз, бросая взгляд на труп Тони, Кадер нервно хихикал. А я начинал чувствовать себя непринужденно. Хотя момент был неподходящий.

Я закрыл балконную дверь, налил себе виски и закурил.

— Хорошо, — объявил я. — Начнем с самого начала.

Но с таким же успехом я мог обращаться к глухонемым. Кадер стал смеяться совсем истерично.

— Дрисс, уведи Карину в спальню. Пусть она ляжет и успокоится. Жасмин, найди какой-нибудь транквилизатор, лексомил или любой другой, и дай всем по таблетке. И сама прими. Потом сваришь мне кофе. (Они смотрели на меня глазами марсиан.) — Действуй! — сказал я твердо, но не повышая голоса.

Они встали. Дрисс и Карина ушли в спальню.

— Что мы будем делать? — спросила Жасмин.

Она взяла себя в руки. Из всех четверых она была самой сильной. Это угадывалось в каждом из ее жестов. Точных, уверенных. Наверное, она курила не меньше остальных, но выпила не так много, что было очевидно.

— Сначала приведем в порядок его, — ответил я, указывая на Кадера.

Я поднял его со стула.

— Он больше не будет нас доставать, да? — спросил он, громко засмеявшись. — Мы ему заткнули глотку, этому гаду.

— Где ванная?

Жасмин мне показала. Я затолкал Кадера внутрь. Ванная была крохотная. Стоял сильный запах рвоты. Дрисс здесь уже отметился. Я схватил Кадера за шею и заставил его нагнуть голову. Открыл кран с холодной водой. Он отбивался.

— Не дури! Иначе я тебя в воду запихну!

Я отдал Кадеру полотенце после того, как долго тер ему голову. Когда он вернулся в комнату, кофе уже был подан. Мы сели за стол. В спальне по-прежнему рыдала Карина, но уже потише. С ней говорил Дрисс. Я не слышал, что он ей говорил, но его слова звучали словно нежная музыка.

— Черт вас возьми! — воскликнул я, обращаясь к Кадеру и Жасмин. — Вы могли бы позвонить мне!

— Мы не хотели его убивать, — ответил Кадер.

— На что вы надеялись? Что он вам извинения принесет? Этот тип был способен прирезать отца и мать.

— Мы с ним встретились, — объяснила Жасмин. — Он нам угрожал. Пистолетом.

— Кто его ударил?

— Сначала Карина. Пепельницей.

Той тяжелой стеклянной пепельницей, которую после своего прихода я успел уже забить окурками. От удара Тони упал, выронив свою пушку. Жасмин ногой отбросила пистолет под шкаф. Кстати, он там и лежал. Тони перевернулся на живот, чтобы попытаться подняться. Дрисс набросился на него и схватил за горло. «Подонок! Мразь!» — кричал он. «Прикончи его!» — подбадривали Дрисса Жасмин и Кадер. Дрисс сжимал горло изо всех сил, но Тони продолжал отбиваться. «Он же мой брат!» — вопила Карина. Она рыдала. Умоляла. И тащила Дрисса за руку, чтобы тот выпустил горло. Но Дрисс уже был вне себя. Он дал волю своей неистовой злобе. Лейла была не просто его сестра. Она заменяла ему мать. Это она его воспитывала, лелеяла, любила. Они не могли так поступить с Дриссом. Отнять у него обеих матерей.

В руках Дрисса начали сказываться часы тренировок с Мавросом.

Тони ведь был сильнее только со слабаками, Санчесом и ему подобными. Самый сильный он был с пистолетом. А тут он пропал. Тони понял это, как только руки Дрисса взяли его за горло. И сжали. Глаза Тони кричали о пощаде. Кореши не научили Тони этому. Смерти, которая постепенно разливается по всему телу. Из-за отсутствия кислорода. Его охватил панический ужас. Страх. Все это я пережил той ночью. Силой Дрисс не уступал Атлету. Да, мне не хотелось бы умереть подобным образом.

Карина слабыми руками обхватила Дрисса за талию. Она уже не кричала. Она плакала, повторяя: «Нет, нет, нет!». Но было слишком поздно. Слишком поздно для Лейлы, которую она любила. Слишком поздно для Тони, которого она любила. Слишком поздно для Дрисса, которого она тоже любила. Сильнее, чем Лейлу. Гораздо сильнее, чем Тони. Дрисс уже ничего и никого не слышал. Даже Жасмин, которая кричала: «Прекрати!». Закрыв глаза, Дрисс не выпускал горло Тони.

Улыбалась ли Дриссу при этом Лейла? Смеялась ли она? Как в тот день, когда мы поехали с ней в Сюжиттон купаться. Мы оставили машину на земляной площадке на перевале Жисент и пошли по тропинке в горный массив Пюже, чтобы взобраться на перевал Гардиоль. Лейла хотела увидеть море с высоты скал Девенсона. Она там ни разу не была. А это одно из прекраснейших мест на свете.

Лейла шла впереди. Она была в джинсовых шортах с бахромой и белой майке без рукавов. Волосы она подобрала под белую полотняную фуражку. Капельки пота стекали по ее шее. Изредка они искрились, как бриллианты. Мой взгляд следовал за ручейком пота у нее под майкой. По пояснице. До талии. До покачивающихся ягодиц.

Она устремлялась вперед со всем пылом молодости. Я видел, как напрягаются у нее мышцы на ногах, от лодыжки до бедер. Она взбиралась на холм так же изящно, словно шла по улице на каблуках. Меня охватывало желание. Было еще рано, но жара уже высвободила сильные запахи сосновой смолы. Я представлял себе, что между ног у Лейлы тоже пахнет смолой. Я воображал, какой вкус может быть у меня на язычке. В эту секунду я понял, что сейчас возьму ее за ягодицы. И больше она не сделала бы ни шагу. Я прижал бы ее к себе. Взял бы ее за груди. Потом я погладил бы ее по животу, расстегнул бы шорты. Я остановился. Лейла, с улыбкой на губах, обернулась.

— Я пойду впереди, — сказал я.

Когда я проходил мимо, она со смехом легонько хлопнула меня по заду.

— Что тебя так смешит?

— Ты.

Счастье. Всего один день. И было это давным-давно.

Позднее, на пляже, она расспрашивала меня о моей жизни, о моих женщинах. Я никогда не умел говорить о женщинах, которых любил. Я хотел для себя сохранять эти любви, жившие во мне. Рассказывать о них значило вновь оживлять ругань, слезы, хлопающие двери. И ночи на измятых, словно сердце, простынях, что следовали за всем этим. И я не хотел. Я хотел, чтобы мои любви продолжали жить. Во всей красоте первого взгляда. Со страстью первой ночи. С нежностью первого пробуждения. Я что-то отвечал Лейле, но в высшей степени расплывчато.

Лейла как-то странно смотрела на меня. Потом стала рассказывать о своих возлюбленных. Она пересчитала их по пальцам одной руки. Данное ею описание мужчины, о котором она мечтала, вместо того, чего она от него ждала, приобрело черты портрета. Это меня испугало. Этот портрет мне не нравился. Этим человеком я не был. И никто не был. Я объявил ей, что она всего лишь мидинетка. Мои слова сначала ее позабавили, потом рассердили. Мы впервые поссорились. Это была ссора, напряженная желанием.

На обратном пути мы больше не затрагивали эту тему. Назад мы шли молча. И она, и я, мы оба запрятали куда-то глубоко наши желания. «Однажды придется на них ответить, — думал я, — но не сегодня». Удовольствие узнавать друг друга значило гораздо больше. Мы понимали это. А остальное могло подождать. Когда мы почти подошли к машине, ее рука скользнула в мою ладонь. Лейла была удивительная девушка. Перед тем, как расстаться в то воскресенье, она поцеловала меня в щеку. «Ты хороший, Фабио».