Я наконец успокоился. Готовка всегда так на меня действовала. Ум больше не блуждал по сложным лабиринтам мыслей. Он встал на службу запахов, вкуса. Удовольствие.

Бабетта вошла под звуки «Последнего ночного блюза», в ту минуту, когда я налил себе третью порцию анисового ликера. Она была в черных джинсах, очень узких джинсах, в голубой, под цвет глаз, тенниске. На длинных и курчавых волосах белая полотняная фуражка. Мы были ровесники, но она, казалось, не старела. Любая крохотная морщинка у глаз или в уголках губ усиливала ее очарование. Она это знала и умело этим пользовалась. Меня это неизменно волновало. Она понюхала запах над сковородкой, потом подставила мне губы.

— Привет, матрос, — сказала она. — Гм, я тоже не отказалась бы от рюмки анисового.

На террасе я докрасна раскалил угли, Онорина принесла тресковые язычки. Они были замаринованы с маслом, мелко нарезанной петрушкой и перцем, в глиняном горшочке. Согласно указаниям Онорины я приготовил тесто для блинов, в которое добавил два взбитых яичных белка.

— Ладно! Ступайте пить ликер, отдыхайте. Остальным я займусь.

Тресковые язычки, объясняла она нам за столом, блюдо очень тонкое. Можно обжаривать их в сухарях, с соусом из морских петушков или с майонезом, обернув в промасленную бумагу, или даже варить в белом вине, добавив в него кусочки трюфелей и шампиньонов. Но запекать их в блинах, по ее мнению, было, все-таки, лучше всего. Мы с Бабеттой были готовы попробовать и другие рецепты, так восхитительно вкусны они были.

— А теперь имею я право на маленький леденец? — спросила Бабетта, облизав языком губы.

— Ты не считаешь, что мы уже вышли из этого возраста?

— Для баловства, мой милый, возраста нет.

Мне очень хотелось поразмышлять над всем тем, что она рассказала мне о преступном мире. Потрясающий урок. И о Батисти. Все рассказанное вызывало у меня жгучее желание повидать его. Но это могло подождать до завтра. Было воскресенье, а у меня воскресенье бывает не каждый день. Бабетта, наверное, читала мои мысли.

— Спокойно, Фабио. Брось, сегодня воскресенье. (Она встала, взяла меня за руку.) Не пойти ли нам искупаться? Это умерит твой пыл.

Мы плавали так долго, что у нас легкие могли лопнуть. Мне это нравилось. Бабетте тоже. Она хотела, чтобы я вывел лодку, и мы вышли на простор Залива обезьян. Мне пришлось отбиваться. Так было заведено: на лодку я не брал никого. Лодка была моим островом. Бабетта орала на меня, обзывала болваном, ничтожеством, потом бросилась в воду. Она была невероятно бодрая. Запыхавшись, закинув за голову слегка уставшие руки, мы дали себе отдохнуть, плывя на спине.

— Чего ты хочешь по поводу Уго?

— Понять. Потом решу.

Впервые я предположил, что одного понимания мне, наверное, будет мало. Понимание — это дверь, которую открываешь, но редко знаешь, что за ней найдешь.

— Смотри, куда ноги ставишь.

И она нырнула. Поплыла к дому.

Было уже поздно. И Бабетта осталась. Мы сходили к Луизетт за пиццей с начинкой из морских моллюсков. Мы съели ее на террасе, запивая розовым провансальским вином «мас негрель». Холодным, как и полагалось. Мы выпили всего бутылку. Потом я стал рассказывать о Лейле. Об изнасиловании и обо всем прочем. Медленно, покуривая сигарету. Подыскивая слова. Чтобы найти самые прекрасные. Стемнело. Я замолчал. Опустошенный. Нас окутывала тишина. Ни музыки, ни единого звука. Только плеск воды о скалы. И какие-то перешептывания в отдалении.

На дамбе ужинали целые семьи, едва освещенные походными газовыми лампами. Удочки крепились на камнях. Изредка слышался смех. Затем команда: «Тихо!» Как будто смех мог спугнуть рыбу. Мы чувствовали себя где-то в другом месте. Вдали от дерьмового мира. Все вокруг дышало счастьем. Волны. Голоса вдалеке. Этот запах соли. И даже Бабетта рядом со мной.

Я почувствовал, что ее рука ерошит мне волосы. Она нежно привлекла меня к себе на плечо. Она пахла морем. Бабетта ласково погладила мне щеку, потом шею. Ее рука поднялась к моему затылку. Это было приятно. И я, наконец, разрыдался.

Глава шестая,

в которой рассветы оказываются лишь иллюзией красоты мира

Меня разбудил благоухающий аромат кофе. Запах, который уже долгие годы заставал меня утром врасплох. Задолго до Розы. Извлечь ее из постели было нелегким делом. Увидеть, чтобы она встала сварить кофе, это граничило с чудом. Может быть, Кармен? Я уже не помнил. Я уловил запах поджаренного хлеба и решил встать. Бабетта домой не поехала. Она спала рядом со мной. Моя голова лежала у нее на плече. Ее рука обнимала меня. Я заснул. Не сказав больше ни слова. Я сказал все. О моем отчаянии, о тех, кого я ненавидел, и о моем одиночестве.

На террасе был готов завтрак. Боб Марли пел «Шевелись!». Все это очень подходило к такому дню. Синее небо, маслянистое море. Солнце уже встало. Бабетта облачилась в мой купальный халат. С сигаретой в зубах она намазывала маслом гренки, почти неуловимо двигаясь в ритме музыки. На какую-то долю секунды счастье, действительно, оказалось возможным.

— Мне следовало бы жениться на тебе, — сказал я.

— Не мели глупостей!

И она, вместо того, чтобы протянуть мне губы, подставила щеку. Бабетта установила между нами новое отношение. Мы оказывались в мире, где больше не существует лжи. Я очень ее любил, Бабетту. И признался ей в этом.

— Ты совсем тронулся, Фабио. Ты болен сердцем. А я задницей. Наши дороги не могут пересечься. (Она посмотрела на меня так, будто видела впервые.) В конце концов, я предпочитаю так. Потому что я тоже очень тебя люблю.

Ее кофе был восхитителен. Бабетта мне сказала, что предложит «Либэ» расследование о Марселе. На тему — экономический кризис, мафия, футбол. Чтобы получить деньги за ту информацию, какую она раздобудет. Она уехала, обещая позвонить дня через два-три.

Я остался курить, глядя на море. Бабетта обрисовала мне точную картину создавшегося положения. С марсельским преступным миром было покончено. Война главарей ослабила его, и сегодня ни у кого не было размаха хозяина. Теперь Марсель был всего лишь рынком, которого вожделела неаполитанская Каморра, чья деятельность сосредоточивалась на торговле героином и кокаином. Миланский еженедельник «Мондо» в 1991 году оценивал годовой оборот членов Каморры Кармине Альфьери и Лоренцо Нуволетто, соответственно в семь и шесть миллионов долларов. Уже десять лет Марсель оспаривали друг у друга две организации. Новая Каморра, созданная Раффаэле Кутоло, и Новая семья кланов Вольгро и Джулиано.

Дзукка выбрал свой лагерь. «La Nuova Famiglia»[22]. Он забросил проституцию, ночные кабаки и казино. Одну часть отдал арабской мафии, другую — марсельским бандитам. По поручению последних он управлял этим эрзацем корсиканской империи. Свои настоящие дела он вел с членом Каморры Микеле Заза, по прозвищу Безумный. Заза проводил свои операции в треугольнике Неаполь, Марсель и Синт Мартинс (голландская часть острова Сен-Мартен в Антильском архипелаге.) Для него Дзукка вкладывал прибыли от наркотиков в супермаркеты, рестораны и жилые дома. Бульвар Лоншан, один из самых красивых в Марселе, практически весь принадлежал им.

Заза был «взят» месяц назад в Виль-Нёв. Лубэ, под Ниццей, во время операции «Mare Verde»[23]. Но в делах это ничего не изменило. Дзукка ловко, почти гениально, развернул мощные финансовые связи Марселя с Швейцарией и Германией. Дзукка находился под «крышей» неаполитанцев. Все это знали. Убрать Дзукку граничило с чистым безумием.

Я сообщил Бабетте, что Дзукку прикончил Уго. Чтобы отомстить за Маню. И что я не понимаю, кто мог вбить ему в башку подобную мысль и зачем. Я позвонил Батисти.

— Фабио Монтале. Это тебе что-то говорит?

— Легавый, — ответил он после короткого молчания.

— Друг Маню и Уго. (Он саркастично хихикнул.) Я хочу тебя видеть.

— Я сильно занят в эти дни.

— А я нет. Я даже свободен в полдень. И очень хотел бы, чтобы ты пригласил меня в какое-нибудь симпатичное местечко. Чтобы поболтать наедине.