— Ты считаешь меня рехнувшимся? Думаешь, ночные бдения притупили мой разум? Ошибаешься, они обострили его. Почему бы нам, революционерам, не позаимствовать у врага то, что можно против него и направить? Почему бы нам не попытаться создать «плебейскую Вандею»?

— Плебейскую Вандею?

— Ну да, именно так. Понимаешь, поднять восстание в центре и выиграть битву сразу, с одного удара, — это необыкновенно привлекательно. Такой выигрыш незамедлительно сделал бы нас хозяевами положения во всей стране. Но этот путь таит немалые опасности: если потерпим поражение, оно окажется смертельным. Однако что мешает нам начать общее дело где-то в одном небольшом районе, где состояние умов наиболее благоприятствует нам? Укрепившись в этом районе, мы без большого труда сумели бы распространить своё влияние и шире; наши сторонники с энтузиазмом встретили бы введение новых институтов; население соседних территорий, увлечённое благами наших мер, не замедлило бы их поддержать и разнести молву о них дальше. Так постепенно наша «Вандея», расширяясь от селения к селению, от области к области, росла бы с той быстротой, которая необходима, чтобы не поставить под угрозу полноту и прочность успеха. Завоёвывая новые и новые территории, ставя на них временную администрацию и осуществляя главные принципы равенства, мы в конечном итоге приобщили бы к ним всю страну. Надеюсь, теперь ты понял, что такое «плебейская Вандея»?

Лоран молчал. Он был потрясён.

— Впрочем, — заключил Бабёф, — это всего лишь один из возможных вариантов. Повторяю, говорить об этом пока рано. Предстоит колоссальная предварительная работа…

…Именно в это утро Лоран понял, с каким необыкновенным человеком свела его судьба. А несколько дней спустя он ещё более убедился в этом; он увидел, как чутко воспринимает его новый друг малейшее изменение политической обстановки, как мастерски меняет он тактику борьбы в зависимости от хода событий.

Роялисты наглели. Повсюду открыто толковали о восстановлении монархии, о призвании во Францию Людовика XVIII, брата казнённого короля. «Кажется, Конвенту не осталось ничего другого, как провозгласить королевскую власть», — писала ещё в прериале правительственная газета «Монитёр».

Но термидорианская буржуазия не желала королевской власти. Новые собственники прекрасно понимали, что Людовик XVIII приведёт с собой толпы жадных аристократов-эмигрантов, которые потребуют возвращения своих конфискованных поместий; а поместья-то за годы революции перешли в другие руки, как раз в руки новой буржуазии, не имевшей ни малейшего желания их возвращать!

9 мессидора (27 июня) роялисты, субсидируемые английским правительством, попытались высадить десант в Бретани, на полуострове Киберон. Только своевременная контроперация, мастерски проведённая молодым республиканским генералом Гошем, сняла угрозу новой интервенции.

Киберон заставил термидорианцев насторожиться.

Конвент ввёл ряд мер против эмигрантов и контрреволюционного духовенства. Были приостановлены репрессии против якобинцев-демократов, их даже допустили к участию в выборах.

Но было поздно.

27 фрюктидора (17 сентября) вспыхнул роялистский мятеж в Дрё; 9 вандемьера IV года (1 октября) он перекинулся на Шатонеф; одна из столичных секций тотчас призвала сторонников монархии к оружию; 11 вандемьера (3 октября) её поддержали ещё шесть секций; на следующий день к мятежникам примкнули вооружённые силы столицы во главе с генералом Мену. Мятеж быстро охватил две трети Парижа.

День 12 вандемьера (4 октября) в тюрьме Плесси прошёл в большой тревоге. С раннего утра заключённые слышали звуки набата; по временам раздавался какой-то непонятный гул. Тюремные надзиратели, словно забыв о недавнем либерализме, превратились в цепных собак: никаких газет, никакой связи с волей, никаких сборищ!..

Что касается последнего запрета, то арестованные патриоты им пренебрегли; и правда, как можно было оставаться разобщёнными в столь угрожающей обстановке! Ходили слухи, что поднялись роялисты, что Конвент окружён, что вскоре начнется «очистка» тюрем…

К вечеру тревога усилилась. Набат продолжал гудеть. Мрачное отчаяние овладело кое-кем из заключённых. Ещё недавно шумные и голосистые, они вдруг смолкли и ушли в себя. Мрак и давящая тишина спустились на тюрьму Плесси.

И тогда заговорил Гракх Бабёф. Он начал тихо, спокойно, но затем повысил голос, в речи его появились повелительные нотки, и — поразительное дело! — по мере того как он говорил, все страхи окружающих словно бы стали испаряться, другим передалась его уверенность, они уповали на него и готовы были слушаться каждого его слова.

— Друзья! — говорил Бабёф. — Все мы вправе испытывать живейшую тревогу; хотя нам и неизвестны подробности, но ясно, что национальному представительству грозит опасность, что под угрозой дело революции и, бытьможет, часы республики сочтены. В эти часы мы не можем и не должны сидеть сложа руки. Мы обязаны внести свою лепту в дело спасения республики…

— Но как это сделать? — робко спросил кто-то.

— Очень просто. Если Конвенту грозит опасность — сплотимся вокруг него, соорудим защитный вал из своих тел, чтобы сражаться, умереть или победить рядом с народными представителями!

— Позволь, — воскликнул Жермен, — но ведь ещё позавчера мы обдумывали, как восстать против этих «народных представителей», против их тирании!

Бабёф нетерпеливо тряхнул головой.

— То было позавчера, а сегодня положение изменилось. Из двух зол выбирают меньшее. Если не сплотятся все силы республиканцев — хороших и плохих, — роялизм захлестнет нас, республика погибнет, и дело Равенства вернётся к исходной точке времён старого порядка. Этого допустить нельзя!

— Но как мы-то, беспомощные арестанты, можем не допустить этого? — спросил Бертран.

— Мы не так уж беспомощны, как ты думаешь. Следует немедленно послать делегацию к начальнику тюрьмы, внушить ему мысль о небывалой серьёзности положения. Пусть он отправит, скажем, троих из нас в сопровождении конвоя в правительственные комитеты, и мы сможем убедить их в нашей доброй воле помочь им в спасении республики.

— Наши правители не пойдут на это.

— Пойдут, ибо им некуда деваться, ибо они прекрасно понимают, что гибель республики станет и их гибелью. А мы дадим слово, что по выполнении своей миссии возвратимся обратно в тюрьму!

Кто-то иронически спросил:

— И действительно возвратимся?

— Там будет видно, — усмехнулся Бабёф. — А пока главное — используя ситуацию, добиться хотя бы временного освобождения, чтобы помочь революции.

Лоран схватил оратора за руку.

— Садись и всё, что ты только что изложил, предай бумаге: это и будет заявление начальнику тюрьмы. Затем выделим делегатов. Думаю, что дело это не совсем безнадёжно…

Днем 13 вандемьера делегация — Бабёф, Жюльен и Тюрро — в сопровождении надзирателей направилась в канцелярию.

Начальник тюрьмы Али и сам казался встревоженным. Он принял делегатов довольно милостиво, и, казалось, можно было ожидать, что ходатайство их не будет отвергнуто.

Они вернулись воодушевлённые. Общее настроение изменилось, и уже ни набат, ни звуки выстрелов не волновали, как накануне.

К вечеру вдруг всё смолкло.

Полная тишина, наступившая столь внезапно, испугала ещё сильнее, чем недавняя канонада. Опять все взоры обратились к Бабёфу. Среди ночи, не в силах дольше терпеть неизвестность, заключённые снова отправили троих уполномоченных к начальнику тюрьмы.

На этот раз гражданин Али принял их совершенно иначе. Недовольный, что его подняли с постели, он, сверх того, по-видимому, имел информацию, которая позволила ему не стесняться с «делегатами».

— Довольно! — крикнул он. — Не пытайтесь втянуть меня в ваш заговор. Вы явные бунтовщики, — добавил он, указывая на Бабёфа и Жюльена, — и клянусь, я доложу о вас властям…

Вернувшись в камеру, Бабёф составил новое заявление, на этот раз обращаясь непосредственно к «отцам-сенаторам».